XVI. Исторический объективизм 1.

Все предыдущее имело целью выяснить, при каких условиях историческое знание может быть научным, и, следовательно, при каких условиях история заслуживает названия науки. Все, что в историческом представлении и понимании несогласно с фактами и противоречит логике, не может считаться научным, как продиктованное чем-нибудь иным, а не одним чистым и бескорыстным желанием знать то, что было и как бывшее было, безотносительно к тому, приятно нам или неприятно было бы узнать это, выгодно или невыгодно, чтобы это знали и другие.

238

Основная добродетель настоящего историка — беспристрастие во имя объективной научной истины, которую историк должен признавать за таковую, раз она установлена фактами и логикой, в каком бы конфликте она ни оказалась с симпатиями и интересами самого историка.

Обязанность быть объективным должна сопровождать всю деятельность историка от критики источников до самых отвлечённых обобщений. Историк отвергнет, наприм., подлинность какого-либо документа, когда его к этому приведут научные соображения, хотя бы этим разрушалась какая-нибудь дорогая иллюзия или нарушался какой-либо важный интерес. С таким же беспристрастием он будет отвергать достоверность того или другого известия, раз вполне очевидна его неверность, хотя бы оно почему-нибудь нравилось или из него можно было сделать выгодное употребление. Наконец, связывать между собою факты, сравнивать их одни с другими, делать обобщения историк также обязан, строго придерживаясь логических приемов мысли и научного метода, отнюдь не подгоняя факты к известным желательным выводам, в угоду каким бы то ни было эмоциональным нашим переживаниям или утилитарным расчётам. Если в повседневной жизни "тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман", то в науке, наоборот, одна маленькая истина, как бы она "низка" ни была, ценится гораздо дороже всяких "красных вымыслов", с которыми науке совершенно нечего делать, если только не уничтожать их своею критикою.

Между естествознанием и гуманитарными науками существует большая разница в том отношении, что в первом люди могут быть беспристрастными с неизмеримо меньшим трудом, нежели во вторых. Человеческие дела и отношения, составляющая содержание гуманитарных наук, слишком близко касаются разных предрассудков и предубеждений, симпатий и антипатий, интересов, стремлений, разделяющих людей на отдельные, часто друг другу враждебные народы, государства, вероисповедания, сословия, классы, парии и т. п. и так или иначе влияющих на суждения людей об одном и том же в далеко не сходных между собою направлениях.

239

Если бы, как говорится, та истина, что 2 X 2 = 4, вообще сколько-нибудь затрагивала людские интересы, нашлось бы не мало таких людей, которые подвергли бы её, по крайней мере, сильному сомнению. В каждой нации, в каждом вероисповедании, в каждом сословии и т. д. есть свои установившаяся традиции и ходячие идеологии, свои особые групповые предрассудки относительно своего, соединенные с предубеждениями по отношению к чужому. Споры и борьба, происходящее в жизни между народностями, государствами, церквами и т. п., переносятся и в историческое изображение или понимание этой самой жизни. Очень часто,— чтобы не сказать в большинстве случаев, — сами известия о фактах, служащие материалом для историка, имеют субъективную окраску, изобличающую принадлежность авторов, которые оставили нам эти известия, к таким-то и таким-то национальным, политическим, вероисповедным, партийным и т. п. группам, в интересе или, по крайней мере, в духе которых в источниках рассказываются события, объясняются их причины, указываются их следствия, приводятся те другие или их подробности. Тому, что кому-либо нравится или из чего он рассчитывает извлечь для себя выгоду, обыкновенно охотно и верят, да и больше доверять показаниям своих единомышленников и соучастников в общем деле, нежели тому, что говорится подозрительно или враждебно настроенными людьми, также в порядке вещей.

240

Вот всё это, вместе взятое, и должно заставлять историка, дорожащего правдою и одною только правдою, тщательно наблюдать за тем, чтобы какие бы то ни было посторонние научным требованиям соображения не диктовали ему приговоров о событиях и отношениях, о людях, о мотивах их поступков, о результатах их деятельности и пр., в своей ли, в чужой ли истории, не взирая на то, будет ли этот приговор приятен или неприятен, выгоден или невыгоден для наци, к которой принадлежит историк, для его сословия, для его партии.

Некоторые виды, незаконного, как я охотно его называю, субъективизма столь часто встречаются в исторической литературе, что на каждом из них стоит здесь остановиться в отдельности. Это, главным образом, субъективизмы национальный (часто совпадающей с государственным), конфессиональный и партийный (нередко тожественный с сословным или классовым). Возможны и другие виды незаконного субъективизма,— когда, напр., представитель одного литературного направления держится разных мерок в оценке своего и чужого,— но рассмотрение их завлекло бы нас слишком далеко.