8. Историческая герменевтика. М. Хайдеггер и р. Бультман

Смысл "исторической герменевтики" Хайдеггера помогает уяснить Р. Бультман, который, так же как и некоторые другие представители протестантской теологии, увидел в "Бы­тии и времени" философский фундамент для построения нового типа теологии. И это совсем не случайно. Нельзя упускать из виду, что герменевтика, на которой строит свое исследование Хайдеггер, первоначально разрабатывалась именно теологами в качестве метода истолкования священных текстов, так что и Хайдеггер, как в свое время Шлейермахер, извлек ее именно оттуда. Об этом говорит и сам Хайдеггер, разъясняя свое понимание языка как медиума бытия: "Название "герменевтика" было мне известно из моих теологических штудий. Тогда я особенно интересовался вопросом об от­ношении между словом Священного писания и теологичес­ки-спекулятивным мышлением. Это было, если хотите, то же самое отношение, а именно между языком и бытием, только оно было скрыто и мне недоступно, так что я тщетно искал руководящую нить на многих окольных и тупиковых путях... Без этого теологического истока я никогда не встал бы на путь мышления. Ведь в истоке всегда уже содержится будущее" (26, 118).

Историческая герменевтика толкует исторический процесс исходя из эсхатологии человеческого существования*. Такой подход, по мысли Р. Бультмана и его последователей, открыва­ет возможность по-новому обосновать экзегетику — толкова­ние Библии. С точки зрения традиционной протестантской тео­логии экзегет — это историк, изучающий Новый Завет с целью понять, во что именно веровали апостолы. В отличие от эк­зегетики систематическая теология, или апологетика, ориенти­рована на настоящее; ее задача — в положительной разработке

и ничто" во многом опирался на экзистенциальную аналитику сущест­вования, как она представлена в ранних работах самого Хайдеггера, прежде всего в "Бытии и времени", и, в частности, на Хайдеггерову трактовку истины.

* Именно эта эсхатологичность (конечность, смертность) челове­ческого существования у Хайдеггера позволяет опереться на него теоло­гии. "Все теологические понятия, — пишет Хайдеггер, — скрывают в себе по необходимости такое понимание бытия, которым обладает человеческое существование, как таковое... Чем первоначальное, соиз­меримое и в подлинном смысле слова онтологичнее прояснена основная интерпретация существования, чем изначальнее, например, рассмотрено понятие вины, тем однозначнее может оно фигурировать в качестве путеводной нити для теологической экспликации греха" (31, 283).

382

догматов веры современной церкви. Между прошлым и настоя­щим здесь с самого начала предполагается дистанция, которую, разумеется, и экзегет, и систематик стремятся по возможности преодолеть, поскольку апостольская вера и раннехристианская община всегда выступают для церкви как изначальный и под­линный образец.

Что же может дать Бультману историческая герменевтика "Бытия и времени"? По Хайдеггеру, истина всегда отнесена к существованию, а существование исторично по своей при­роде. Хайдеггерова трактовка "подлинной временности" ус­траняет традиционную дистанцию между прошлым и насто­ящим. С точки зрения Бультмана, это значит, что между экзегетикой и .систематической теологией, или апологетикой, больше нет существенного различия: экзегет, обращаясь к тек­сту, ставит ему современные, свои собственные вопросы, и полученные ответы должны составлять содержание апо­логетики. В прошлом живо лишь то, что представляет интерес для настоящего, ибо реально прошлое не существует нигде, кроме как в экзистенции интерпретатора. Ведь историчность, или временность, есть само бытие, а поскольку временность — это временность экзистенции, то и бытие есть бытие че­ловеческое.

Если принять во внимание специфику протестантизма, еще со времен Реформации в полемике с католической церковью акцентировавшего именно значение экзегетики по сравнению с систематической теологией, то станет понятным интерес, воз­никший к исторической герменевтике Хайдеггера не у одного только Р. Бультмана. Так, последователь Бультмана Эрнст Фукс поясняет, что для исторической герменевтики экзегеза это не просто рефлексия по поводу события, которое могло бы существовать и без этой рефлексии, — напротив, экзегеза есть участие в самом этом событии, и это участие есть конститутив­ный момент самого события (см. 16). Карл Михельсон, амери­канский теолог, тоже испытавший влияние исторической гер­меневтики, считает, что философский фундамент для такого понимания "подготовил Хайдеггер в § 44 "Бытия и времени", где он пишет, что, прежде чем законы Ньютона не были от­крыты, они и не существовали в истинном смысле этого слова" (37, I, 180).

В протестантизме получила свою заостренную форму тра­диционная для христианской теологии проблема, а именно:

Библия, на которую как на канон опирается христианское веро­учение, есть в то же время история. И отсюда возникает дилем­ма: следует ли историю объяснять, исходя из канона, или же, напротив, канон должен быть обоснован с помощью истории?

383

В первом случае экзегеза должна быть поставлена в зависи­мость от догматики, во втором же — догматика от экзегетики. Дилемма эта получает и дополнительный аспект: Иисус, Сын Божий, является в то же время историческим лицом, и события, составляющие основу христианского вероучения, а потому дол­женствующие иметь вневременную значимость, происходят в определенном месте и времени и, стало быть, предстают как история. "Для эсхатологической веры Нового Завета, — пишет упомянутый нами Михельсон, — не бытие определяет историю, а история определяет бытие тем, что она кладет ему конец. Вера Нового Завета эсхатологична, а не онтологична, т. е. она есть ответ на вопрос о смысле истории" (37, I, 175).

Понятно поэтому, что протестантскому историзму вполне созвучна та критика, которой у Хайдеггера подвергается раци­оналистическая метафизика, например картезианство, и не только потому, что Хайдеггер недвусмысленно указывает на средневеково-схоластические корни мышления Декарта, но прежде всего потому, что он доказывает бесплодность попыток мыслить бытие непосредственно, без опосредования его экзис­тенцией, а значит, историей.

И не случайно свое учение о конечности существования и его историчности Хайдеггер пытается обосновать, опираясь, в част­ности, на трансцендентальный идеализм Канта*. Хотя различие между философией Канта и Хайдеггера очень велико, однако общая платформа трансцендентализма дает возможность Хай­деггеру интерпретировать некоторые моменты кантовского уче­ния в духе "герменевтики конечности". И действительно, Кант одним из первых в европейской философии в "Критике чистого разума" оторвал мышление от бытия, поставив между рассуд­ком и "вещами в себе" (бытием) мир явлений, полностью отнесенный к трансцендентальному субъекту (вспомним, что у Хайдеггера истина полностью отнесена к существованию)**. Тем самым Кант выступил против традиционной метафизики, против онтологии в ее классической форме***.

* Этому посвящена работа Хайдеггера "Kant und das Problem der Metaphysik", непосредственно примыкающая к "Бытию и времени".

** Создавая учение о существовании, структурным моментом ко­торого является бытие-в-мире, Хайдеггер пытается доказать, что он развивает дальше кантовское понимание "мира". "Кантовское понятие мира стоит между "возможностью опыта" и "трансцендентальным идеалом" и означает таким образом в сущности тотальность конечнос­ти человеческого существа" (27, 93). ***См. об этом 4, 177—186.

384