5. В долгу перед вечностью и миром

На английском языке мы обычно говорим о себе как о «наследниках вековой истории». Две войны и обширный экономический кризис несколько уменьшили нашу самоуверенность, но определенно не увеличили нашего чувства долга перед прошлым. Восточные нации поворачивают монету другой стороной: они у вечности в долгу. Многое из того, что на Западе называют культом предков, на самом деле не является культом и относится не совсем к предкам: это ритуальное признание великого долга человека перед всем, что было до него. Более того, он задолжал не только прошлому; ежедневные контакты с другими людьми увеличивают его долг перед настоящим, который обуславливает его повседневные решения и действия. Это фундаментальная отправная точка. Поскольку жители Запада придают столь малое значение своему долгу перед миром и тому, что обязаны ему заботой, образованием, благосостоянием или даже самим тем фактом, что вообще появились на свет, японцы полагают, что наша мотивация является неадекватной. Достойные люди не говорят, как в Америке, что никому ничего не должны. Они не отбрасывают прошлое. Праведность в Японии связана с тем, что человек осознает свое место в обширной сети взаимного долга, которая включает как предков человека, так и его современников.

Словесно выразить этот контраст между Востоком и Западом довольно просто, но трудно оценить всю разницу, с которой это воплощается в жизни. Пока мы не поймем этого в японцах, нам не удастся правильно истолковать как крайнее самопожертвование, с которым мы столкнулись во время войны, так и острую обидчивость, на которую японцы способны в ситуациях, когда с нашей точки зрения негодование неуместно. Пребывание в долгу может сделать человека крайне скорым на обиду, и японцы – тому подтверждение. Это также накладывает на него большую ответственность.

Как у китайцев, так и у японцев есть много слов, означающих «обязанность». Эти слова не являются синонимами, и их специфический смысл не может быть буквально передан по-английски, потому что стоящие за ними идеи нам не знакомы. Слово, означающее «обязанность» как долг в самом широком смысле – он. На английский оно может быть переведено целой серией слов от «обязанностей» и «верности» – до «доброты» и «любви», но все эти слова искажают его смысл. Если бы оно действительно означало любовь или даже обязанность, японцы определенно могли бы говорить об он в отношении своих детей, но такое словоупотребление исключено. Оно не означает также и верности, которая выражается другими японскими словами, никоим образом не являющимися синонимами он. Он во всех случаях означает бремя, долг, ношу, которую человек тащит изо всех сил. Человек получает он от старшего, и акт принятия он от любого человека – не обязательно от старшего или, по крайней мере, равного – наделяет человека неприятным чувством неполноценности. Когда они говорят: «На мне он перед ним», они имеют в виду: «Я ему многим обязан» – и называют этого кредитора, благодетеля, своим «человеком он».

Фраза «помнить свой он» может просто выражать взаимную преданность. В маленьком рассказе под названием «Не забывай он» из японской книги для чтения за второй класс слово используется именно в этом смысле. Этот рассказ маленькие дети читают на уроке этики.

«Хати – умный пес. Когда он родился, один человек взял его к себе и любил как своего ребенка. Поэтому он стал сильным, и когда хозяин шел каждое утро на работу, Хати сопровождал его на трамвайную остановку, а вечером, когда хозяин возвращался домой, снова приходил на остановку его встречать.

Пришло время, и хозяин умер. Хати, знал он об этом или нет, продолжал каждый день ждать хозяина. Придя на знакомую остановку, он принимался искать своего хозяина в толпе людей, выходивших из трамвая.

Так проходили дни и месяцы. Прошел год, два, три, и даже когда миновало десять лет, у остановки можно было каждый день видеть фигуру старого Хати, все еще высматривавшего своего хозяина».

Мораль этого рассказа состоит в верности, которая является просто синонимом любви. Сын, глубоко переживающий за свою мать, может говорить о том, что не забывает он, который получил от нее, и это значит, что он проявляет по отношению к ней чистосердечную преданность Хати. Однако здесь термин означает не именно его любовь, но связан со всем тем, что мать делала для него как для ребенка, всем, что она делала для того, чтобы он стал мужчиной, всем его долгом перед ней в связи с самим фактом своей жизни. Долг подразумевает отдачу, и в этом смысле означает любовь. Но основное его значение – обязанность, поскольку о любви мы думаем как о чем-то передаваемом свободно, не накладывающем обязательств.

Он всегда используется в смысле безграничной преданности, когда речь идет о первом и величайшем долге человека – «императорском он». Это обязанности человека перед императором, которые надлежит принимать на себя с неизмеримой благодарностью. Японцы полагают, что было бы невозможно радоваться своей стране, своей жизни, большим и малым делам, не принимая во внимание такого рода ценностей. На протяжении всей истории Японии наивысшей инстанцией, перед которой человек чувствовал долг, был кто-то самый главный на его горизонте. В разные периоды это был местный сеньор, феодальный властитель и сёгун. В настоящее время это император. Кто был этим главным – не имело значения по сравнению с извечным в японском обычае приматом необходимости «помнить он». Современная Япония приложила все силы, чтобы сосредоточить это чувство на императоре. Всякое желание, которое человек реализует в собственной жизни, увеличивает его императорский он; каждая сигарета, выданная в армии на передовой от имени императора, подчеркивала он каждого солдата перед ним; каждый глоток сакэ, сделанный им перед боем, становился еще одним императорским он. Все пилоты-камикадзе, говорили они, отдавали свой императорский он; воины, которые, по их словам, погибли все до одного, защищая какой-нибудь остров Тихого океана, освобождались тем самым от своего безграничного он перед императором.

Человек носит он также перед менее значительными людьми, нежели император. Есть, разумеется, он, который человек получил от своих родителей. На нем основано знаменитая восточная сыновья почтительность, которая ставит родителей в столь стратегическое положение авторитета по отношению к детям. Оно выражается в терминах долга, в котором перед ними находятся их дети, и который те стремятся оплатить. Поэтому именно дети должны тяжело и смиренно трудиться, а не так как в Германии, – другой нации, в которой родители имеют власть над своими детьми, – где тяжко работать должны родители, добиваясь почтения и проводя его в жизнь. Японцы проявляют большой реализм в своем варианте восточной сыновней почтительности. Относительно он, который человек получает от своих родителей, у них есть высказывание, в свободном переводе звучащее так: «Только когда человек сам становится родителем, он узнает, в каком долгу находится перед собственными родителями». То есть, родительский он является фактической повседневной заботой и беспокойством, которые проявляются об отце и матери. Японское почитание предков, распространяющееся только на родителей и тех, кого человек помнит живыми, в первую очередь подчеркивает осознание ими того, что в детстве человек действительно сильно зависит от ближайшего окружения. Конечно, для всякой культуры является очевидным, что любой человек некогда был беспомощным младенцем, который бы не выжил без родительской опеки: пока он не повзрослел, его обеспечивали кровом, едой и одеждой. Японцы твердо убеждены, что американцы все это преуменьшают, и, как сказал один писатель: «В Соединенных Штатах помнить он перед родителями значит не более чем хорошо обращаться с отцом и матерью». Разумеется, никто не может отбросить он перед своими детьми, но преданная забота о собственных детях – это отплата своим родителям долга, который накопился, когда человек сам был беспомощен. Человек частично выплачивает он перед родителями, обеспечивая столь же хорошее или лучшее воспитание своим детям. Обязанности, которые человек имеет по отношению к своим детям, просто относятся к категории «он перед родителями».

У человека есть определенный он перед учителем и хозяином (нуси). Они оба помогли человеку встать на ноги, и человек имеет перед ними он, который предусматривает в будущем необходимость исполнить их просьбу, если они попадут в беду или, возможно, после их смерти, оказать услугу их юному родственнику. Человек должен во что бы то ни стало выполнить обязательства, и время не ослабляет долга. С годами он скорее возрастает, чем уменьшается, словно накапливая проценты. Он перед кем-нибудь является серьезным делом. Как гласит их поговорка, «человек не может выплатить и одной десятитысячной он». Это тяжелая ноша, и считается, что «сила он» всегда по праву преобладает над чисто личными предпочтениями человека.

Эффективность этой этики долга зависит от того, насколько каждый человек способен считать себя в большом долгу, не чувствуя сильного негодования при его отплате. Мы уже видели, как тщательно организован в Японии иерархический порядок. Старательно соблюдаемые в связи с ним обычаи способствуют тому, что японцы чтят свой моральный долг в такой степени, которая недоступна западному пониманию. Это легче делать, если смотреть на старших как на доброжелателей. В их языке присутствует интересное свидетельство того, что старшие действительно наделяются свойством «любви» к нижестоящим. Аи означает в Японии «любовь», и это аи казалось миссионерам прошлого века единственным японским словом, подходящим для выражения христианской концепции «любви». Они использовали его в переводах Библии для обозначения любви Бога к человеку и любви человека к Богу. Но аи означает именно любовь старших к младшим. Западный человек может предположить, что оно имеет смысл «отеческой опеки», но его смысл по-японски значительно шире. Это слово означало привязанность. В современной Японии аи по-прежнему используется в этом строгом смысле любви высшего к низшему, но, возможно, отчасти благодаря христианской лексике и определенно вследствие официальных усилий покончить с кастовыми различиями, сегодня его можно использовать в смысле любви между равными.

Однако, несмотря на все культурные послабления, в Японии является счастливым исключением тот, кто «носит» он без обиды. Люди не любят без особой необходимости взваливать на себя бремя благодарности, которое подразумевается под он. Обычно говорят, что человека «заставили нести он», и в целом наиболее точный перевод этого выражения – «навязывать», хотя в Соединенных Штатах «навязывать» – значит требовать чего-либо от другого, а в Японии – что-то отдать или сделать кому-то добро. Случайные услуги со стороны относительно незнакомых людей наиболее обидны, поскольку в общении со своими и в устоявшихся иерархических отношениях человек сознает и приемлет неизбежность он. Но между знакомыми и почти равными это раздражает. Японцы предпочитают избегать связываться со всеми последствиями он. Пассивность уличной толпы во время несчастного случая связана у них не просто с недостатком инициативы. Это признание того, что всякое неофициальное вмешательство повесит на пострадавшего он. Одним из наиболее известных законов до эпохи Мэйдзи был таков: «В случае возникновения скандала или ссоры, человек не должен без необходимости в нее вмешиваться». В Японии тот, кто помогает другому человеку в подобных ситуациях, не имея веского оправдания, подозревается в стремлении к несправедливому преимуществу. То, что получивший помощь окажется в большом долгу перед ним, заставляет человека беспокоиться не о том, как воспользоваться этим преимуществом, но об осторожности с оказанием помощи. Особенную осмотрительность японцы проявляют в неформальных ситуациях , чтобы не быть вовлеченными в он. Даже сигарета, предложенная лицом, с которым человек прежде не имел отношений, доставляет ему неудобство, и вежливым выражением благодарности в таком случае будет фраза: «Ох уж, это ядовитое чувство (кино доку)». Один японец сказал мне: «Вам будет легче, если вы прямо скажете, что вам неудобно. Вы не собирались сделать что-либо для него, и вам стыдно принимать он». Поэтому «кино доку» иногда переводится как «спасибо», например, за сигарету, иногда – «извините», например, за долг, иногда – «я чувствую себя негодяем», например, потому, что вы превзошли меня в щедрости. Это выражение подразумевает все и в то же время ничего из этого.

У японцев есть много других «спасибо», которые выражают ту же неловкость от получения он. Наименее амбивалентная фраза, которая принята в современных универмагах, означает: «Ох, как это нелегко» (аригато). Японцы обычно говорят, что имеется в виду «нелегкость», с которой принимается исключительная и редкая выгода, которую клиент приносит магазину, что-то в нем покупая. Это любезность, которую говорят также при получении подарка и во многих других ситуациях. Остальные, столь же обычные как кино доку, слова для выражения благодарности тоже указывают на то, как трудно принимать что-то от другого человека. Лавочники, которые владеют собственными магазинами, чаще всего, говорят буквально следующее: «Ох, это никогда не закончится» (сумимасэн), то есть: «Я получил от вас он, и в современных экономических условиях я никогда с вами не расплачусь; мне стыдно, что я попал в такое положение». На английский сумимасэн переводится как «спасибо», «благодарю», или «я сожалею», «я извиняюсь». Это слово благодарности уместно, например, если кто-то догнал шляпу, которую ветер сорвал с вашей головы. Когда он подает ее вам, вежливость требует от вас признания внутреннего дискомфорта при этом. «Он предлагает мне он, а я никогда не встречал его ранее. У меня не было возможности первому предложить ему он. Поэтому мне стыдно, и будет лучше, если я извинюсь перед ним. Наверное, самое обычное слово для благодарности в Японии – сумимасэн. Я говорю ему, что признаю, что получил от него он, и дело не заканчивается тем, что я приму от него свою шляпу. Но что можно поделать? Мы не знакомы».

Такое же отношение к долгу – даже более четко – выражается, с точки зрения японцев, другим словом благодарности, – катадзикэнай, которое пишется иероглифом «обида», «потеря лица», что подразумевает и «я оскорблен», и «я благодарен». В японском толковом словаре сказано, что этот термин означает, что вам стыдно и обидно оттого, что вам сделали исключительное одолжение, потому что вы не стоите такого благодеяния. Этой фразой вы открыто признаете, что вам стыдно от получения он, а стыд – хадзи – как мы увидим, очень остро ощущается в Японии. Катадзикэнай – «я обижен» – все еще используют консервативные лавочники для выражения благодарности своим клиентам, и покупатели говорят это, когда просят назвать цену покупки. Это слово повсеместно встречается в романах, написанных до эпохи Мэйдзи. Прекрасная девушка из низшего класса, которая служит при дворе, если господин делает ее своей возлюбленной, говорит ему катадзикэнай, то есть: «Мне стыдно незаслуженно принимать этот он; я трепещу от вашей благосклонности». Или самурай, которого после феодальной распри власти отпустили с миром, говорит катадзикэнай: «Я теряю лицо, потому что принимаю этот он; мне не следовало попадать в столь унизительное положение; мне стыдно; я нижайше вас благодарю».

Эти фразы лучше всяких обобщений свидетельствуют о «силе он». Человек всегда несет его с амбивалентным чувством. В обычных упорядоченных отношениях великий долг, который он означает, часто только стимулирует человека ускорить выплату всего, что на нем висит. Но должником быть трудно, и легко приходит обида. Насколько легко – живописно изобразил в знаменитом романе «Мальчуган» один из самых известных японских романистов Сосэки Нацумэ. Его герой Боттян – это токийский юноша, который начал работать школьным учителем в провинциальном городке. Вскоре он обнаружил, что презирает большинство своих коллег и определенно не может с ними сойтись. Но один молодой учитель ему понравился, и когда они пошли вдвоем гулять, этот новый приятель, которого он называет «Дикобразом», угостил его стаканом воды со льдом. Он заплатил за него полторы сэны,¹ что составляет около одной пятой цента.

Вскоре после этого другой учитель сообщил Боттяну, что Дикобраз отзывался о нем презрительно. Боттян поверил сообщению кляузника и мгновенно задумался об он, который получил от Дикобраза: «…От такого двуличного человека даже стакан воды принять – и то позор. Я выпил только стакан, значит, это стоило ему всего одну сэну и пять рин. Однако чувствовать себя в долгу у такого проходимца хоть на одну сэну, хоть на пять рин – значит, до конца жизни мучить себя … раз молча принимаешь от другого какое-нибудь одолжение, будь то лимонад или вода со льдом, – значит, ты считаешь его за порядочного человека и сам по-дружески к нему расположен. Одно дело, когда можно заплатить, что причитается с тебя, и на том все кончить, и другое – признательность, которую хранишь в душе, – она дороже, ее за деньги не купить! Я простой человек, без чинов и званий, но вполне самостоятельный и ни от кого не завишу. А если независимый человек склоняет перед кем-нибудь голову, то такая благодарность должна цениться дороже, чем миллион».²

На следующий день он бросил на стол Дикобраза полторы сэны, поскольку, только избавившись от он за стакан воды со льдом, можно было приступить к обсуждению возникшей между ними проблемы: обидного замечания, о котором ему донесли. За этим могла последовать и потасовка, но вначале следует ликвидировать он, потому что они больше не являются друзьями.

Столь острая чувствительность к мелочам, такая болезненная уязвимость встречается в американских рассказах о подростковых бандах и историях болезни невротиков. Но в Японии это является достоинством. Считается, что немногие японцы дойдут до такой крайности, но только потому, что многие люди небрежны. Японские критики, писавшие о Боттяне, характеризуют его как «горячего, чистосердечного правдоискателя». Автор также отождествляет себя с Боттяном, и критики, в сущности, всегда признают в этом персонаже автопортрет. В этой истории речь идет о высшем чувстве собственного достоинства, потому что человек, который принимает он, сможет перестать чувствовать себя должником только оценив свою благодарность в «миллион» и поступив соответственно. Он может принять его только от «порядочного человека». Объятый негодованием, Боттян сравнивает свой он перед Дикобразом с он, который принял задолго до этого от своей старой няни. Она была горячо привязана к нему и чувствовала, что никто в семье его не понимал. Она тайно приносила ему в подарок конфеты и цветные карандаши, и однажды дала ему три йены. «Ее постоянное внимание сковывало меня до костей». Почувствовав «обиду» на предложение трех йен, он все-таки принял их, решив считать долгом, который так и не отплатил за все эти годы. Но это, говорил он себе, сравнивая с тем, как воспринимает он перед Дикобразом, случилось потому, что «я считал ее частью самого себя». В этом – ключ к японскому восприятию он, которое может быть смиренным, даже смешиваясь с другими противоречивыми чувствами, пока можно отождествить «человека он» с самим собой: этот человек занимает место в «моей» иерархической схеме или я могу представить себя делающим то, что делает он, – например, подает мне мою шляпу в ветреный день, или мною восхищается. Если такое отождествление невозможно, он становится воспаленной раной. Каким бы тривиальным ни был приобретенный долг, им следует возмущаться.

Каждый японец знает, что если человек сделает он слишком тяжелым, то неизбежно попадет в беду. Хороший пример подобной ситуации был приведен в разделе «Наши советы» недавно вышедшего журнала. Этот раздел, наподобие «Советов тем, кто страдает от безнадежной любви» можно найти в «Токийском журнале психоанализа» (Tokyo Psychoanalytic Journal). В предлагаемом совете нет практически ничего фрейдистского, но он дан совершенно в японском духе. К ним обратился пожилой человек:

«Я – отец трех сыновей и одной дочери. Моя жена умерла шестнадцать лет назад. Из жалости к детям, я не женился снова, и они считали, что я поступил достойно. Теперь все мои дети состоят в браке. Восемь лет назад, когда женился мой сын, я переехал в другой дом, неподалеку. Мне стыдно признаться, но три года я занимался любовью с «ночной бабочкой» проститутка по контракту в публичном доме. Она пожаловалась мне на свое положение, и мне стало ее жаль. За небольшую сумму я купил ей свободу, взял в свой дом, научил этикету и держал ее в качестве горничной. У нее сильное чувство ответственности, и она замечательно экономна. Однако мои сыновья, невестки и дочь с зятем презирают меня за это и относятся как к чужому. Я их не осуждаю; это моя вина.

Родители девушки, кажется, не поняли ситуации, и поскольку она в том возрасте, когда вступают в брак, написали чтобы она вернулась. Я встретился с ними и объяснил положение вещей. Они очень бедны, но не попрошайки. Они пообещали считать ее умершей и согласиться с ее теперешним положением. Сама она хочет остаться со мной, пока я не умру. Но по возрасту, она годится мне в дочери, и поэтому иногда я думаю о том, чтобы отправить ее домой. Мои дети считают, что ей нужна моя собственность.

У меня хронический недуг, и думаю, мне осталось жить год или два. Я был бы признателен, если бы вы подсказали мне, как поступить. В заключение я хотел бы сказать, что хотя девушка когда-то была «ночным мотыльком», это не ее вина. У нее хороший характер и ее родители не попрошайки».

Японский доктор усмотрел здесь характерный случай, состоящий в том, что старик взвалил на своих детей слишком тяжелый он. Ответ был такой:

«Вы описали вполне обычное явление…

Позвольте мне вначале отметить, что из вашего письма я понял, что вы хотите получить на него такой ответ, который устроил бы Вас, и это вызывает во мне по отношению к Вам некоторую неприязненность. Я, разумеется, ценю Вашу долгую холостую жизнь, но вы использовали ее, чтобы заставить своих детей нести он, а также, чтобы оправдать свою нынешнюю линию поведения. Мне это не нравится. Я не хочу сказать, будто вы лукавите, но у вас очень слабый характер. Было бы лучше объяснить Вашим детям, что Вам нужно жить с женщиной, – если Вы не могли без нее обойтись, – и не заставлять их нести он (из-за того, что Вы оставались холостым). Естественно, что дети настроены против Вас, потому что Вы так явственно подчеркнули этот он. В конце концов, человек не расстается со своими половыми потребностями, не удается от них избавиться и Вам. Но люди стараются совладать с этими желаниями. Ваши дети ожидали от вас того же, поскольку полагали, что Вы будете соответствовать идеалу, который у них сформировался. Однако Вы их предали, и я могу понять их чувства, хотя с их стороны это довольно эгоистично. Они женаты и удовлетворены в половом отношении, и с их стороны является проявлением себялюбия отказывать в этом своему отцу. Вы рассуждаете так, а Ваши дети рассуждают иначе (как я сказал выше). Эти две точки зрения не согласуются.

Вы говорите, что девушка и ее родители – хорошие люди. Так Вам хочется думать. Известно, что человеческие добро и зло зависит от обстоятельств, ситуации, поэтому на основании того, что в данный момент они не заботятся о выгоде, нельзя говорить, что они «хорошие люди». Я думаю, что родители девушки поступают глупо, позволяя ей быть содержанкой человека, который скоро умрет. Если они собираются примириться с тем, что их дочь – наложница, они, должно быть, рассчитывают извлечь из этого какую-то выгоду или преимущество. Только в Вашем воображении все выглядит по-другому.

Я не удивлен тем, что дети подозревают родителей девушки в стремлении к какой-то выгоде; думаю, что так и есть. Девушка молодая и может об этом не задумываться, но ее родители – наверняка.

У Вас есть два выхода:

1. Как подобает «цельному человеку» (столь совершенному, что для него нет ничего невозможного), порвать с девушкой раз и навсегда. Но я не думаю, что Вы сможете это сделать: не позволят Ваши человеческие чувства.

2. «Вернуться в состояние обычного человека» (отказаться от своих претензий) и разрушить у детей иллюзию о Вас как об идеальном человеке.

Относительно собственности, немедленно составьте завещание и укажите, какой будет доля девушки, и какой – детей.

В заключение – помните, что Вы стары и впадаете в детство, что я могу определить по Вашему почерку. Ваше мышление скорее эмоционально, нежели рационально. Эта девушка нужна Вам взамен матери, хотя Вы выражаете это как желание спасти ее от притона. Я не думаю, что младенец может жить без матери, поэтому советую вам пойти вторым путем».

Это письмо сообщает об он несколько важных вещей. Человек, который решил даже на своих детей взвалить тяжелый дополнительный он, может изменить свой образ действия только на свой страх и риск. Он должен знать, что это принесет ему страдание. Вдобавок, независимо от цены, которую заплатил он сам, из-за он, полученного его детьми, он не сможет ставить это себе в заслугу; неправильно использовать это «для оправдания своей нынешней линии поведения». Обида его детей «естественна»; потому что их отец взялся за то, что оказалось ему не под силу, и они оказались «преданы». Для отца было ребячеством представлять, что если он полностью посвятил себя детям, когда они нуждались в его заботе, то, повзрослев, они будут вдвойне заботливыми к нему. Наоборот, они сознают только он, который получили, и «естественно, они против» отца.

Американцы такую ситуацию видят в другом свете. Мы думаем, что отец, который посвятил себя оставшимся без матери детям, на склоне лет заслуживает теплого места в их сердцах, а не того, чтобы они были «естественно против него». Однако чтобы понять точку зрения японцев, мы можем представить это как финансовую сделку, поскольку в этой сфере у нас есть схожие позиции. Мы бы тоже вполне могли сказать отцу, который в качестве формальной сделки одолжил своим детям деньги под процент, что они, естественно, настроены против него. В этих терминах мы также можем понять, почему человек, который угостился сигаретой, говорит о том, что ему «стыдно», вместо того, чтобы просто сказать «спасибо». Мы можем понять негодование, с которым они говорят о человеке, который заставляет другого носить он. Мы можем, по крайней мере, получить ключ к грандиозному преувеличению Боттяном долга за стакан воды. Но американцы не привыкли применять подобные финансовые критерии к обычному угощению у прилавка с содовой, или к человеку, который долгие годы своей жизни посвятил осиротевшим детям, или к преданности верной собаки Хати. А японцы – привыкли. Любовь, доброта, щедрость, которые мы ценим в той мере, насколько они проявляются без напряжения, в Японии неизбежно связаны с напряжением, и каждое такое проявление делает их получателя должником. Как говорится в японской поговорке, «нужно врожденное великодушие (невероятных размеров), чтобы принять он».