§ 2. Проблема конвергенции в роду homo sapiens. Синергетический план.

Человек произошел от обезьяны. Этот тезис общеизвестен. И до недавнего времени почти никто в научном сообществе не осмеливался его оспаривать. Да и как можно было бы не соглашаться, если сам Дарвин – великий Дарвин, по свидетельству биографов, иногда становился на четвереньки и так ловко подражал поведению обезьян, что у зрителей захватывало дух от открывающейся перед ними «истины»!

Тезис об обезьяньем происхождении нашего предка, как пишет в статье «Происхождение человека в свете современных данных науки» (см. [130; 120 – 130]). Ю.И.Семенов, еще совсем недавно, 40-50 лет тому назад, понимался буквально не только людьми, далекими от науки, но и подавляющим большинством самих антропологов. В науке господствовал взгляд, согласно которому первые люди, а ими тогда считались питекантропы, найденные на острове Ява (Индонезия), произошли примерно 500-600 тыс. лет назад непосредственно от древних человекообразных обезьян, в принципе мало чем отличавшихся и по морфологической организации и по образу жизни от современных антропоидов [130; 120].

Но оказалось, что не все так просто, и не все так примитивно просто, как это изложено, скажем, в работе Ф.Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». В настоящее время наука приходит к признанию того, что наряду с тезисом «человек произошел от обезьяны» имеет право на научное обсуждение тезис «человек произошел от человека». Заглянем, например, хотя бы в работу К.Оуэна Лавджоя «Эволюция выпрямленного способа передвижения у человека», и посмотрим, что сказано там об интересующей нас проблеме в свете современных научных открытий [131; 64 – 72].

На протяжении почти столетия, как указывает Лавджой, эволюционисты утверждали, что столь необычный способ передвижения, как бипедия (двуногость) развился у предков человека потому, что он освобождал им руки. При помощи рук они могли переносить орудия, которые научились изготавливать благодаря своему увеличенному мозгу. Однако, согласно автору, за последние два десятилетия наши знания об ископаемых предках человека настолько возросли, что позволяют сделать следующий вывод:

«Ни уникальный мозг, ни способность изготавливать каменные орудия не свойственны древнейшим из ныне известных наших предшественников, живших три и более миллионов лет тому назад. В то же время строение некоторых частей их скелета имеет отчетливые признаки бипедии или двуногости» [131; 64].

Речь идет об антропоидах, названных австралопитеками. Как показывает анализ строения таза одного из австралопитеков – самки гоминида «Люси», жившей три млн. лет тому назад, то она передвигалась на двух ногах столь же легко, как и современный человек. Бипедия, возможно, возникла на самой ранней фазе эволюции человека. И если прямохождение было вполне сформировано уже у австралопитеков, его возникновение может быть датировано стадией древнейших гоминид, ветвь которых отделилась от других приматов, вероятно, 8-10 млн. лет тому назад. «Развитие бипедии, возможно, было решающим исходным событием в эволюции человека» [131; 64].

Но переход к прямохождению – это пока что таинственная загадка в проблеме происхождения человека. Она не поддается объяснению в привычных способах рассуждения. Лавджой в связи с этим пишет: «Большая масса головного мозга и способность изготавливать сложные орудия – несомненно, главные особенности, отличающие человека от других животных. Однако нас отличает и третья особенность: выпрямленный способ передвижения, который присущ только человеку и его непосредственным предкам. Все остальные приматы по сути четвероногие и не без основания: передвижение на двух ногах вместо четырех имеет много недостатков, оно лишает нас быстроты и ловкости, делает почти неспособными лазить на деревья, где растет такая важная для приматов еда, как фрукты и орехи» [131; 64].

Все это никак не укладывается в схему дарвиновского естественного отбора. Разве что пришлось бы прибегнуть для объяснения происхождения бипедии к опыту искусственного отбора в деле выведения лучших пород домашних животных. Но есть еще и другая, крайне важная для нас, сторона вопроса. Мы не ошибемся, если скажем, что тезис «человек произошел от человека» истинен в том смысле, что наш человеческий предок был, во всяком случае, прямоходящим. Можно высказать и очень правдоподобное предположение, что прямохождение – подъем от земли в направлении к небу – есть акт духовной трансформации у высших антропоидов.

Но нам неизвестно, совершился ли когда-то этот акт трансформации в одной единственной ветви антропоидов, или этих ветвей было несколько, и такие акты происходили более-менее одновременно в разных местах. Было ли отведено в эволюции время для конвергенции к одному виду homo sapiens у разных по происхождению его предков – антропоидов? Или, наоборот, то, что теперь известно в качестве подвидов или рас «человека разумного», является результатом скорее дивергенции одного более гомогенного вида? На эти вопросы пока нет прямых ответов. Более того, неизвестно даже, какая тенденция – дивергенция или конвергенция в роду человеческом – преобладает в настоящее время.

Есть все основания полагать, что независимо от того, как там обстояло дело в прошедшие эпохи – в наше время желательно идти по пути конвергенции для решения общих глобально-экологических проблем. Но чтобы такое желание возобладало и получило свою реализацию, должны быть указаны объективные основания для всеобщего единения. Каковыми же они могут быть?

Для тех людей, которые зачисляют себя по ведомству абстрактных гуманистов (в смысле гуманистического течения мысли, возникшего в эпоху Возрождения), вопрос этот решается просто. Поскольку все люди имеют общий корень происхождения – наш прародитель человекообразная обезьяна, – то все человеческие антагонизмы, проявляемые в виде войн, актов насилия, порабощения одной нации другой и т.п. – могут быть, в конце концов, преодолены на почве осознания нашей генетической общности. Такая доктрина исповедуется, по крайней мере, на словах, даже очень многими политическими деятелями. Так, например, заразившийся европейским гуманизмом Джавахарлал Неру высказался на эту тему в своей книге «Взгляд на всемирную историю» вполне определенно. Касаясь дарвиновской теории происхождения видов и происхождения человека, Неру писал: «Согласно этой теории, вполне возможно, что у всех многообразных растений и животных, которые мы наблюдаем сегодня, существовал один общий предок» [132; 319]. Не допуская даже мысли о процессах конвергенции в развитии видов, автор «Взгляда на всемирную историю» разъяснял дарвиновский принцип эволюции в живой природе на примере сходной идеологии, разработанной гораздо раньше Дарвина китайским мыслителем Цзон-Цзе. В одном из писем Неру к дочери (1933 г.) находим следующие его высказывания: «Поскольку я рассказывал тебе теорию Дарвина о происхождении видов, тебе, может быть, интересно узнать, что писал об этом предмете один китайский философ две тысячи пятьсот лет назад. Его имя было Цзон-Цзе, писал он в шестом веке до Христа, приблизительно во времена Будды:

«Все организмы происходят от одного-единственного вида. Этот единственный вид подвергался многим постепенным и непрерывным изменениям и затем дал начало всем организмам, различным по форме. Эти организмы не сразу стали отличаться друг от друга, напротив, они приобретали различия посредством постепенных изменений, происходивших поколение за поколением» [132; 332].

Автор письма добавляет, что это достаточно близко к теории Дарвина, и поразительно, что к таким выводам пришел древний китайский биолог, и что миру понадобилось еще два с половиной тысячелетия, чтобы снова прийти к ним [там же].

Не исключено, однако, и другое: миру понадобилось два с половиной тысячелетия, чтобы повторить одно и тоже заблуждение. Ведь до сих пор не решен даже такой, более простой вопрос, как вопрос о происхождении человека-кроманьонца. Нет данных о том, что он  потомок неандертальца. И не исключено что, линия неандертальца, несмотря на ее возможную конвергенцию с кроманьонцем, все-таки сохранила свое значение, и среди нас живут подвергшиеся воздействию цивилизации неандертальцы.

Западный взгляд на проблему единства земного человечества проще. Западный ученый-идеолог смотрит на это дело сквозь призму экономики, а в последнее время  сквозь призму интересов транснациональных корпораций. Эти интересы должны объединить тех, кого теперь зачисляют в «золотой миллиард». Для остальных как придется. Североамериканские индейцы уже в XVIII-XIX вв. не вписывались в интересы европоцентристской буржуазной цивилизации, поэтому почти все (десятки миллионов человек) были истреблены. Несколько по-другому к проблеме интеграции народов подходили марксисты. У них экономическому интересу людей придавалось даже большее значение, нежели у буржуазных идеологов, но он, этот интерес, тесно увязывался с классовым подходом к делу всеобщего прогресса и процветания. Стремление к более динамичному прогрессу потребовало и гораздо большего количества жертв, положенных на его алтарь. По темпам истребления коренных народов России и по количеству уничтоженных людей марксисты-большевики далеко опередили американских цивилизаторов, занимавшихся приобщением к Западной цивилизации аборигенов североамериканского континента.

Дополним наши критические замечания, однако, позитивными предложениями по решению проблемы социальной конвергенции. Для этого нам надо будет подойти к восприятию времени в социальном аспекте. Слишком немногие найдутся среди здравомыслящих людей, хотя среди таковых есть и ученые, кто не пришел бы к выводу, что время представляет собой вселенский фактор, который и творит, и уничтожает все то, что существует в окружающем нас мире. Время создает сложные органические и социальные системы и оно же приводит их к гибели. Отсюда неизбывное желание человечества в лице его крупнейших мыслителей – справиться с негативной стороной времени, преодолеть ее в деле социального строительства. «Овладение временем», – так кратко был назван проект преодоления энтропийного аспекта времени и усиления его созидательного потенциала русским мыслителем В.Н.Муравьевым [133]. К книге нашего соотечественника мы еще вернемся, а пока покажем, как смотрит на время, на соотношение в нем прошлого, настоящего и будущего современная западная идеология, представленная официальной наукой. В центре здесь вопрос о реальности будущего.

В целом, как отмечается в нашей философской литературе, для западных футурологов характерно отрицание объективной реальности будущего, поскольку оно не «вещеподобно» и эмпирически не дано [134; 17]. Вот примеры, приводимые А.М.Гендиным, более конкретного выражения подобных взглядов:

1. Будущее – это не конкретная вещь, а абстракция, обремененная эмоциями [135; 397].

2. Реальность будущего признается лишь в субъективно-психологическом плане – как реальность ценностных ориентаций субъекта, его помыслов, надежд, ожиданий, устремлений в грядущее. Социальное будущее выступает при этом только как «мыслительная конструкция» и «реальное переживание» [136; 44].

2а. Будущее – это «экран, на который проецируются надежды и опасения людей» (ссылки см. у Гендина [134]).

3. «Будущее не существует, оно не предоставляет в наше распоряжение никаких фактов. Мы не можем поэтому изучать его научными методами». Это утверждение известного американского прогнозиста Энтони Винера в предисловии к книге [137; IX].

3а. В том же духе высказывается Уэнделл Белл: «Знание о будущем невозможно, ибо не существует фактов будущего («future facts»)» [138; 58].

4. Р.Нисбет: «Настоящее не заключает в себе будущего точно так же, как наше настоящее никогда не содержалось в прошлом» [139; 264]. Его же высказывание: «Отношение между прошлым, настоящим и будущим является хронологическим, а не причинным» [ibid., p. 265].

5. Д.Габор: «Будущее нельзя предвидеть, его можно изобрести» [140; 161].

6. Д.О.Портер: «Поскольку будущее не существует объективно, им можно манипулировать для того, чтобы реализовать цели тех, кто разрабатывает стратегические предсказания» [141; 175].

6а. Эдвард Корниш (президент Международной ассоциации по исследованию будущего): «Поскольку будущее не существует, оно должно быть изобретено» [142; 381].

7. Обобщающий вывод делает Э.Трист: «<…> фактически не существует такой вещи как будущее, а есть только будущности («futures»). Какие из них реализуются, зависит от выбора, который мы делаем, а он, в свою очередь, от наших ценностей, а также от нашей активности» [143; 114].

7а. Р.Амара: «Понятно, что число таких социальных будущностей, творимых человеческим воображением, может быть практически бесконечным, ибо оно ограничивается лишь пределами фантазии и степенью изобретательности субъекта» [144; 47]. (Примерно то же звучит у Д.Портера: «Мы находим, что существует почти бесконечное число будущностей» [op. cit., p. 184]).

Как видно из этой подборки примеров, западные философы, представители социальной идеологии, футурологи смотрят на будущее под тем углом зрения, который можно было бы назвать эмпирико-прагматическим. Будущее как таковое не существует, но его становлением можно управлять, пользуясь законом причинности. Причем в рамках причинности открывается неограниченное число будущностей. Это – практически тот же взгляд, что исповедовало и большинство марксистов, определявших статус грядущего по «росткам будущего» в настоящем. Исключение в приведенном списке точек зрения составляет Нисбет, квалифицирующий отношение между прошлым, настоящим и будущим как чисто хронологическое, но не причинное.

Почему же изложенный выше подход к пониманию будущего нельзя признать удовлетворительным? Потому, отвечаем мы, что он, во-первых, строится только на основании все того же принципа близкодействия («ростки будущего») и является, вследствие этого неполным, односторонним. И потому, во-вторых, что в нем нет признания следующего фундаментального факта: неограниченный, казалось бы, спектр будущностей укладывается в очень жесткие рамки, определяемые, с одной стороны, антиэнтропийным развитием всякой социальной системы, с другой стороны,  ее хаотическим распадом. Таков характер самого времени, в котором все сущее возникает, развивается, а затем падает, приходит к небытию.

Проблески именно такого понимания можно заметить и в Западной литературе, но они находятся за пределами официальной науки. В 1970 году на Западе вышло третье издание книги Дэйна Радьяра «Астрологическая психология», переведенной и опубликованной на русском языке в 1994 году [145]. В этой работе автор ввел понятия негативного и позитивного времени – понятий, по своему смыслу очень близких к концепции П.Флоренского о прямом и обратном течении времени. По Радъяру, важно исходить, из двух фундаментальных представлений времени. «Негативное время – это время, которое понимается как фатальность прекращения. Позитивное, или холистическое, время – это способность создания целостностей» [145; 70]. Первое понимание окрашено в субъективные и эмоциональные тона. Оно как бы вопиет: «Вот я, целостный, живой, сознательный; и всему этому придет конец! Каждое изменение – шаг к смерти, все есть страдание и все напрасно!»

Так, в передаче Радьяра, рассуждает индивид, постигший, что всякая индивидуальная самость – мираж. Всякое составное существо погибнет, как говорил Будда. Из чего в буддистской философии следовало предписание, что мудрее всего отвлечь сознание от всего составного и обитать в чистой абстрактной форме, в чистой целостности поверх всех целых или между ними. Это состояние в буддизме называется нирваной [145; 70].

Чтобы отказаться и от смерти, и от нирваны – отказа от жизни при жизни – следует, как считает Радьяр, отказаться от негативного времени в пользу времени позитивного. А это – путь не от целостности к распаду, а от одной целостности к другой, превосходящей по сложности предыдущую. «Позитивное понимание времени, – разъясняет данную мысль автор, – рассматривает его как вечное рождение целостностей, которые не непременно умирают как таковые, а могут сочетаться друг с другом, образуя в этом процессе все большие целостности. Благодаря причастности к сознанию индивид способен стать органической частью большего целого и тем самым достичь бессмертия в этом целом, как проводник целостности большего целого» [там же].

По-видимому, здесь имеются в виду, в частности, творческие усилия человека, направленные на развитие культуры, науки, созидание всечеловеческого знания, созидание ценностей в духовной сфере, участие в органическом процессе всеземной, а может быть, и космической цивилизации.

Этот вид бессмертия, продолжает Радьяр, отличается по своему смыслу от чисто личного бессмертия, потому что основывается не на преодолении времени, а на отождествлении каждого его момента с творческой силой.

Заметим здесь, что термин «творческая сила» может оказаться весьма полезным для прояснения сути синергетики. В потенции эта сила может предшествовать творческому акту, в действии – усиливать его. Здесь люди поистине могут становиться подобными образу, того, кто не только наделяет их этой силой, но и побуждает их к вдохновенному со-творчеству. Проявления этой силы могут быть прослежены как в близкодействии, так и в дальнодействии, как в эктропийных, так и в необходимо предшествующих им очистительных энтропийных процессах.

На протяжении всего известного нам периода истории человечество пыталось именно преодолеть время. Что это значит? Это значит, по Редьяру, возвести в культ величайшего почитания все то, что можно было бы назвать «окаменевшим божеством». Как сложился этот культ? «Со времени VI в. до н.э., – говорит автор, – человечество старалось привести свое мышление в соответствие с новыми, более абстрактными представлениями. Величайшие философы и ученые подчеркивали фактор «формы». Форма, которую не следует смешивать с «телом»,  это всего лишь синтетический результат абстрактных взаимоотношений. Когда же форма проявляется в организации материальных элементов в «тело» (или объект), она предполагает протяженность в пространстве. Таким образом, пространство как космический принцип было предметом особого внимания в последние двадцать пять веков» [145; 67 – 68].

Все это хорошо узнаваемо на основании того, что нам известно из истории развития науки и философии. И постоянство идеальных форм (эйдосов или идей) Платона, и постоянство Ньютонова пространства, которое он считал «чувствилищем бога», и вера в неизменность, а, следовательно, и в бессмертие человеческой души в христианской религии. И, наконец, вера в бессмертие и могущество бога,  вера в его неограниченное могущество потому, что он преодолевает саму смерть как удел всего живого.

Так фатальность смерти преодолевалась, по словам Радьяра, в овладении формой. «Человек, создавший «бессмертную форму» (это речь о Платоне – В.Ш.) или извлекший для нее существенные элементы, привносимые телом, в состоянии сохранить свою самость, вопреки всем изменениям, вопреки времени» [145; 69]. Так было, но теперь, согласно Радьяру, упование на «окаменелого бога» удовлетворить нас не может. И с такой позицией, высказанной этим оригинальным мыслителем, трудно не согласиться.

Из всего вышеизложенного уже напрашивается вполне определенный вывод относительно возможности глобального социогенеза. Глобальный социогенез представляет собой объединение различных этносов, различных групп земного населения людей с разными вероисповеданиями в одно целое для решения определенной задачи. Эта задача такова, что цель ее решения и метод выполнения, в конечном счете, совпадают между собой. Ибо создание единой органической системы всего земного человечества предполагает вовлечение людей в процессы, противостоящие распаду, а реализация таких процессов немыслима без умения управлять антиэнтропийным течением времени.

Такую задачу сформулировали в ХХ столетии русские мыслители. Особенно выпукло она обозначена В.Н.Муравьевым (1865 – 1931) в его книге «Овладение временем» [133]. Если мы можем высказать похвальное слово тому, что принято называть революцией, особенно на фоне российских революционных катаклизмов в обществе, то это будет та революция в мировоззрении, которую произвели наши соотечественники, такие как К.Н.Леонтьев, П.А.Флоренский, В.Н.Муравьев. У Муравьева овладение временем выступало и как насущная, практическая задача.

Он писал, что рассуждения о природе времени, о свершении его, о вечности кажутся метафизическими и лишенными практического смысла. Однако так можно было говорить до последних успехов техники. «Сейчас с головокружительной скоростью происходит завоевание человеком пространства, а, следовательно, и времени. Мы стоим накануне таких передвижений в пространстве, которые создают приближение к вездесущности. Для вездесущности нет уже времени» [133; 301].

При этом технику и технологический прогресс Муравьев понимает как техническую методику овладения эктропийными процессами, эктропийным течением времени. Вместе с тем, нельзя проводить резкой грани между живой и так называемой неживой природой. «Несомненно,  указывал он,  и во второй имеют место процессы, очень сходные с жизненными и несомненно эктропические (пример – кристаллы)» [133; 258].

Главное, по Муравьеву, состоит в том, чтобы представить проблему овладения временем как задачу эктропийной организации труда. В ее решении он видит ключ к решению задач глобального социогенеза. В человеческом сознании он видит фактор, позволяющий преодолевать тенденцию распада в социальных системах. Но он не считает, что на это способно общественное сознание, функционирующее по типу стадного. Напротив, речь идет о таком общественном сознании и таком строении общества, которые не подавляют индивидуальной творческой мысли. «Победа над временем, – утверждал Муравьев, – возможна здесь потому, что сущность разумного действия обнаруживается в установлении общего понимания и в обеспечении этим общего действия элементов (социальной – В.Ш.) системы. Создается динамическая связь между элементами множества, которое достигает полноты и целостности не помимо их, подавлением их, а через них, через возможную индивидуализацию их и обособление, служащих вместе с тем для усиления общего действия» [133;156].

Наивная душа, он в какой-то момент времени поверил, что его проект овладения временем заинтересует большевистскую власть в России и обратился с соответствующим письмом к Троцкому. Смысл его обращения состоял в том, чтобы объединить людей для строительства новой жизни, основываясь не на одной только классовой или антирелигиозной ненависти. В этом плане он говорил о масштабности коммунистической эры, считая себя более левым, чем ортодоксальные большевики [146]. Но эти предложения не совпадали с социальными намерениями «пламенных революционеров». Муравьеву, как и Флоренскому, суждено было погибнуть в концлагерях.

К проекту овладения временем, изложенному Муравьевым, мы должны только добавить, что его цель и метод его осуществления должны быть представлены в тесной связи с проблемой сохранения земной биосферы, точнее даже не с сохранением – в прежнем виде она уже существовать не может, – а с переходом ее на новый, ноосферный, уровень развития.

Г л а в а п я т а я