[4449]Dworkin
.pdfокружающим? На практике последнее слово в вопросе о том, каковы права индивида, остается за государством, поскольку полиция будет делать то, что скажут правительственные чиновники и судьи. Но это не означает, что точка зрения правительства обязательно правильна; чтобы считать так, нужно верить, что мужчины и женщины обладают лишь теми моральными правами, которые решит даровать им государство, а это значит, что у них вообще нет никаких моральных прав.
В Соединенных Штатах все это иногда затушевывается из-за существующей конституционной системы. Американская Конституция предусматривает определенный набор индивидуальных юридических прав, сформулированных в Первой поправке, в статьях о надлежащей правовой процедуре, о равной защите законом и им подобных. В соответствии со сложившейся судебной практикой Верховный Суд обладает полномочиями объявить недействительными законодательные акты или постановления Конгресса, если, по мнению Суда, они нарушают перечисленные положения Конституции. Такая практика заставила некоторых комментаторов предположить, что в данной системе полностью защищены индивидуальные моральные права, но едва ли это так, да и не могло бы так быть.
Конституция объединяет правовые и моральные вопросы, ставя юридическую силу закона в зависимость от ответа на сложные моральные проблемы, такие, например, как: соблюдается ли в некотором конкретном законе равенство, присущее всем людям от природы. Такое соединение юридического и морального аспектов имеет важное значение для дебатов по поводу гражданского неповиновения; я говорил об этом в другой работе1 и позже еще вернусь к этой теме. Но остаются открытыми два важных вопроса. Неясно, признает ли Конституция, даже интерпретируемая надлежащим образом, все моральные права, какие есть у граждан, а также непонятно, имеют ли граждане, как полагают многие, обязанность соблюдать закон даже тогда, когда этот закон нарушает их моральные права.
Оба эти вопроса приобретают решающее значение, когда некоторое меньшинство претендует на моральные права, которые закон отрицает (например, на право самостоятельно управлять местным школьным образованием) и которые, по общему мнению юристов, не защищены Конституцией. Второй вопрос приобретает решающее значение, когда, как в настоящее время, среди большинства населения настолько накалены страсти, что всерьез выдвигаются предложения о внесении в Конституцию поправок, отменяющих некоторые права,
1 См. главу 8.
253
такие как право человека не давать показаний, которые можно использовать против него. Этот вопрос имеет решающее значение также в тех странах, например, в Соединенном Королевстве, где нет конституции сходного типа.
Разумеется, даже если бы Конституция была совершенна и большинство населения не хотело бы ее подправить, это еще не значит, что Верховный Суд был бы в состоянии гарантировать индивидуальные права граждан. В конце концов, решение Верховного Суда — это судебное решение, которое, помимо соображений морали, должно учитывать прецеденты и институциональные соображения, такие как взаимоотношения между Судом и Конгрессом. Да и необязательно всякое судебное решение является правильным. Судьи занимают разные позиции по спорным вопросам права и морали и, как показывают баталии по поводу никсоновских назначений в Верховный Суд, президент вправе назначать судей, чьи убеждения совпадают с его собственными, при условии, что эти судьи честные и справляются со своими обязанностями.
Таким образом, несмотря на то, что конституционная система вносит вклад в защиту моральных прав индивида по отношению к государству, ее далеко не достаточно для гарантии этих прав и даже для установления, в чем они состоят. Это значит, что в некоторых случаях последнее слово в этих вопросах остается не за законодателями, а за другой ветвью власти, что едва ли может удовлетворить тех, кто считает решения этой ветви власти глубоко ошибочными.
Разумеется, окончательное решение о том, какой именно закон следует выполнять, неизбежно принимает то или иное государственное ведомство. Когда среди людей возникают разногласия по поводу их моральных прав, ни у одной из сторон нет возможности доказать свою правоту, а принять какоето решение нужно, чтобы не допустить анархии. Но этот образчик ортодоксальной мудрости должен быть началом, а не концом философии законодательства и правоприменения. Если мы не можем требовать, чтобы государство находило верные ответы на вопросы о правах своих граждан, мы можем, по крайней мере, добиваться, чтобы оно хотя бы попыталось это сделать. Мы можем настаивать на том, чтобы государство принимало права всерьез, чтобы оно следовало некоторой последовательной теории о том, в чем состоят эти права, и действовало в соответствии со своими собственными заявлениями. Я постараюсь показать, что это означает и как все это связано с политическими дебатами, проходящими в настоящее время.
254
2.Индивидуальные права и право нарушать закон
Яначну с вопроса, который вызывает наиболее ожесточенные споры. Может ли американец в каких-то случаях иметь право нарушить закон? Предположим, он признает какой-то закон имеющим юридическую силу; следует ли из этого, что он обязан соблюдать этот закон? Те, кто пытается дать ответ на этот вопрос, разбились на два лагеря. Консерваторы (так я буду их называть), по-видимому, осуждают любые акты неповиновения; они выражают удовлетворенность, когда такие акты подвергаются судебному преследованию, и разочарование, когда отменяются обвинительные приговоры по таким делам. Представители другой группы — либералы — проявляют больше сочувствия, по крайней мере в некоторых случаях неповиновения; иногда они осуждают судебное преследование и приветствуют оправдательные приговоры. Но если мы посмотрим, что стоит за этими эмоциональными реакциями, и обратим внимание на аргументацию, к которой прибегают обе стороны, то обнаружим поразительный факт. Обе группы дают, по существу, один и тот же ответ на принципиальный вопрос, который, как предполагается, их разделяет.
Вот какой ответ дают обе стороны. В демократическом обществе, или, по крайней мере, в демократическом обществе, где, в принципе, уважаются индивидуальные права, на каждого гражданина возложен общий моральный долг соблюдать все существующие законы, даже если ему хотелось бы изменить некоторые из них. Это его долг перед согражданами, соблюдающими, в его же интересах, законы, которые им не нравятся. Но этот общий долг не может быть абсолютным, потому что
даже справедливое, в принципе, общество может вырабатывать несправедливые законы и проводить несправедливую политику, а у человека есть и другие обязанности, помимо его обязанностей по отношению к государству. Человек обязан выполнять свой долг перед Богом и перед собственной совестью, а если этот долг вступает в конфликт с его обязанностями по отношению к государству, то он, в конечном итоге, вправе поступать так, как считает правильным. Но если он решит, что должен нарушить закон, то ему придется подчиниться приговору суда и понести налагаемое на него государством наказание в знак признания того факта, что религиозные или нравственные обязательства хотя и перевешивают, но не уничтожают его долг перед согражданами.
Конечно, этот общий ответ можно уточнять совершенно по-разному. Кто-то скажет, что долг перед государством является фундаментальным, а «отказника» назовет религиозным или моральным фанатиком. Другие с большой неохотой согла-
255
сятся признать долг перед государством, а тех, кто ему сопротивляется, представят героями. Но все это разные оттенки, а в целом описанная мною позиция отражает, я думаю, точку зрения большинства из тех, кто в конкретных случаях высказывается за гражданское неповиновение или против него.
Я не утверждаю, что такой точки зрения придерживаются все. Наверняка кто-то столь высоко ценит долг перед государством, что не допускает возможности уступок. Безусловно, найдутся люди, которые станут отрицать, что у человека вообще есть моральный долг подчиняться закону, по крайней мере в Соединенных Штатах сегодняшнего дня. Но эти две крайности представляют собой лишь крошечные «хвостики» куполообразной кривой, а все, кто оказывается посередине, занимают ортодоксальную позицию, которую я изложил и согласно которой у людей есть долг повиноваться закону, но есть и право поступать по совести, если совесть вступает в конфликт с этим долгом.
Но если дело обстоит так, то возникает парадокс, состоящий в том, что люди, дающие один и тот же ответ на принципиальный вопрос, по-видимому, резко расходятся во мнениях по поводу частных случаев. Парадокс оказывается даже более глубоким, потому что, по крайней мере в некоторых случаях, каждая из сторон занимает позицию, которая кажется попросту несовместимой с признаваемой ими общей теоретической основой. Последняя подвергалась испытанию, когда, например, кто-либо по соображениям совести уклонялся от призыва на военную службу или побуждал других совершить это преступление. Консерваторы в этом случае утверждали, что таких людей нужно отдавать под суд, даже если они действовали из искренних побуждений. Почему их нужно отдавать под суд? Потому что общество не может допустить ослабления уважения к закону, которое проявляется и поощряется такими актами. Короче говоря, их нужно отдавать под суд, чтобы им и им подобным было неповадно так поступать.
Но здесь, по-видимому, содержится чудовищное противоречие. Если человек имеет право поступать так, как велит ему совесть, то чем же можно оправдать государство, когда оно препятствует ему в этом? Разве не будет несправедливым со стороны государства запрещать и наказывать за то, на что, как признает само государство, люди имеют право?
Более того, не одни только консерваторы утверждают, что нарушителей закона по соображениям совести следует отдавать под суд. Как всем известно, либералы возражают против того, чтобы позволять чиновникам-расистам в системе школьного образования тормозить процесс десегрегации, хотя и призна-
256
ют, что эти чиновники убеждены в своем моральном праве делать то, что запрещено законом. Правда, либералы, как правило, не утверждают, что законы о десегрегации следует соблюдать ради укрепления всеобщего уважения к закону. Они утверждают, что законы о десегрегации следует соблюдать, потому что это правильные законы. Но и такая позиция представляется непоследовательной: разве может быть правильным преследование людей по суду за то, что они поступают согласно велениям своей совести, если мы признаем за ними право поступать по совести?
Следовательно, мы остались с двумя загадками. Как могут две стороны в принципиальном споре, каждая из которых считает себя в корне несогласной с другой, занимать одну и ту же позицию по предмету спора? Как может каждая из сторон в конкретных случаях предлагать решения, которые, по-видимо- му, абсолютно противоречат занимаемой обеими сторонами принципиальной позиции? Один из возможных ответов состоит в том, что некоторые, или все, сторонники этой общей позиции попросту лицемерят, на словах поддерживая права поступать по совести, а на деле не признавая их.
Это обвинение не лишено оснований. Наверняка какая-то доля лицемерия имела место, когда государственные чиновники, заявляющие о своем уважении к соображениям совести, отказывали Мохаммеду Али в праве участвовать в соревнованиях по боксу на территории их штатов. Если бы Али, вопреки своим религиозным убеждениям, пошел в армию, ему позволили бы заниматься боксом, хотя, согласно тем принципам, которые якобы чтут эти чиновники, поступив так, он стал бы хуже как человек. Но таких простых и очевидных случаев немного, а ведь даже здесь чиновники, по-видимому, не заметили противоречия между своими действиями и своими принципами. Значит, нужно поискать какое-то еще объяснение, помимо той истины, что люди часто имеют в виду совсем не то, что говорят.
Более глубокое объяснение кроется в целой совокупности недоразумений, которые часто сбивают с толку в рассуждениях о правах. Эти недоразумения внесли путаницу в вопросы, упомянутые мною в начале статьи, и стали серьезной помехой при попытках разработать последовательную теорию о том, как должно вести себя правительство, уважающее права граждан.
Чтобы объяснить это, я должен обратить внимание читателя на один факт, хорошо известный философам, но часто игнорируемый в ходе политических дебатов, а именно: слово «права» в разных контекстах имеет разную силу. В большинстве случаев, говоря, что некто имеет «право» на опреде-
257
ленные действия, мы подразумеваем, что было бы несправедливо мешать ему их совершать или, по крайней мере, что нужны какие-то особые причины, оправдывающие подобное вмешательство. Именно этот сильный смысл понятия прав я имею в виду, говоря, что вы имеете право, если желаете, потратить все свои деньги на азартные игры, хотя лучше было бы вам истратить их на что-нибудь более стоящее. Я подразумеваю, что было бы неправильно, если бы кто-то стал мешать вам, хотя вы и намереваетесь потратить свои деньги неправильным, с моей точки зрения, образом.
Есть очевидная разница между утверждением, что кто-то имеет в этом смысле право что-либо делать, и утверждением, что при этом он поступает «правильно» или что, делая это, он не поступает «неправильно». Человек может иметь право делать что-то такое, что с его стороны совсем неправильно было бы делать, как, например, в случае с азартными играми. И, наоборот, возможно, что какое-то действие как раз было бы правильным с его стороны, но он не имеет права его совершить в том смысле, что не будет неправильно, если кто-то воспрепятствует его попытке его совершить. Если наши военные возьмут в плен вражеского солдата, с его стороны будет правильно попытаться бежать, но отсюда не следует, что с нашей стороны будет неправильно попытаться помешать ему. Мы можем восхищаться им за попытку к бегству и даже, может быть, станем меньше уважать его, если он не сделает такой попытки. Но это ни в коей мере не означает, что нам было бы неправильно препятствовать ему; напротив, если мы считаем, что наше дело правое, то с нашей стороны будет правильно сделать все, что в наших силах, чтобы остановить его.
Обычно это различие между тем, имеет ли человек право на какой-то поступок, и тем, правильно ли ему так поступить, не вызывает затруднений. Но иногда все же возникает путаница, потому что порой мы говорим, что человек имеет право на какое-то действие, хотя на самом деле всего лишь имеем в виду, что с его стороны не было бы неправильно совершить его. Так, мы говорим, что пленный солдат имеет «право» попытаться бежать, когда на самом деле имеем в виду не то, что мы поступим неправильно, если попытаемся его остановить, а то, что он не обязан воздерживаться от такой попытки. В таком же смысле мы употребляем слово «права», когда говорим, что некто имеет «право» поступать в соответствии со своими принципами или «право» следовать велениям своей совести. Мы имеем в виду, что этот человек не поступает неправильно, когда действует в соответствии со своими искренними убеждениями, пусть даже мы несогласны с этими убеждениями и даже если, по стратегическим
258
или каким-то иным соображениям, мы должны принудить его поступать вопреки своим убеждениям.
Предположим, какой-то человек считает выплату пособия по бедности глубоко неправильной, поскольку она подрывает дух предпринимательства, и поэтому он ежегодно подает в налоговую инспекцию полные сведения о своих доходах, но соглашается уплатить лишь половину подоходного налога. Мы можем сказать, что он имеет право отказываться платить, но правительство имеет право в судебном порядке потребовать от него полной уплаты налога и оштрафовать его или посадить в тюрьму за просрочку платежа, если это необходимо для обеспечения эффективной работы системы налоговых сборов. В большинстве случаев мы не рассуждаем подобным образом; мы не говорим, что обыкновенный вор имеет право воровать, если ему так хочется, лишь бы он понес наказание. Мы говорим, что человек имеет право нарушить закон, хотя государство имеет право наказать его за это, только в тех случаях, когда считаем, что в силу своих убеждений он не поступает неправильно, делая то, что он делает1.
Эти различия позволяют увидеть неоднозначность ортодоксального вопроса: имеет ли когда-нибудь человек право нарушить закон? Подразумевается ли здесь вопрос о том, имеет ли человек право нарушить закон в сильном смысле, так что со стороны государства было бы неправильно подвергнуть его аресту и судебному преследованию? Или подразумевается вопрос о том, действительно ли он поступил правильно, нарушив закон, так что такого человека все мы стали бы за это уважать, хотя государство и посадило бы его в тюрьму?
Если считать ортодоксальную позицию ответом на первый, наиболее важный, вопрос, то возникают описанные мною парадоксы. Если же понимать ее как ответ на второй вопрос, то парадоксов не возникает. Консерваторы и либералы согласны с тем, что иногда человек не поступает неправильно, нарушая закон, если этого требует его совесть. Когда же между ними возникают разногласия, они касаются совсем другого вопроса: как должно в этих случаях реагировать государство? Обе сторо-
1 Нет ничего удивительного в том, что иногда мы используем понятие «иметь право», подразумевая, что другие люди не должны препятствовать какому-то действию, а иногда имеем в виду, что данное действие не является неправильным. Когда же человек не имеет права что-то делать, например физически нападать на другого человека, часто оказывается верным как то, что так поступать неправильно, так и то, что другие люди вправе положить этому конец в приказном порядке или даже силой. Поэтому естественно утверждать, что человек имеет на что-то право, когда имеется в виду как отрицание одного из этих следствий, так и отрицание обоих.
259
ны считают, что иногда государство должно предавать нарушителя суду. Но это не противоречит утверждению о том, что человек, нарушивший закон и отданный за это под суд, поступил правильно.
Парадоксы кажутся подлинными, потому что, как правило, эти два вопроса не различают, а ортодоксальную позицию представляют как общее решение проблемы гражданского неповиновения. Но стоит только провести различие, как становится очевидным, что эта позиция получила такое широкое признание лишь потому, что на деле ее применяют в качестве ответа на второй, а не на первый вопрос. Это основополагающее различие нелегко разглядеть из-за сложностей, связанных с идеей права поступать по совести; в последнее время большинство дискуссий о политических обязательствах вращалось вокруг данной идеи, но она только отвлекает от важнейших политических вопросов. Является ли совесть индивида спокойной или нет, возможно, играет решающую, или центральную, роль, когда речь идет о том, совершил ли он нечто неправильное с этической точки зрения, нарушив закон; но оно совсем необязательно играет решающую, или хотя бы центральную роль, когда речь идет о том, имеет ли он право (в сильном смысле) поступать таким образом. Человек не имеет права (в сильном смысле) следовать любым требованиям своей совести, но он может иметь право (в сильном смысле) делать что-то другое, даже если совесть этого не требует.
Если это верно, значит, почти не предпринималось серьезных попыток ответить на вопросы, которые почти каждый хотел бы задать. Для начала можно попробовать более четко сформулировать эти вопросы. Имеет ли когда-нибудь американец право (в сильном смысле) совершить поступок, противоречащий закону? Если да, то когда? Чтобы ответить на эти вопросы, сформулированные таким образом, нужно попытаться уяснить для себя следствия, вытекающие из упомянутой выше идеи, согласно которой граждане обладают хотя бы некоторыми правами по отношению к государству.
Как я говорил, в Соединенных Штатах считается, что граждане обладают определенными фундаментальными правами по отношению к государству, — эти моральные права благодаря Конституции становятся юридическими. Если данная идея достаточно важна и достойна того, чтобы ею похвалялись, то эти права должны быть правами в том сильном смысле, который я только что сформулировал. Утверждение «Граждане имеют право на свободу слова» должно подразумевать, что со стороны правительства было бы неправильно мешать людям высказываться, даже если правительство считает, что сказанное ими принесет больше вреда, чем пользы. Это утверждение
260
не может означать, как в случае с военнопленным, что граждане всего лишь не поступят неправильно, откровенно высказывая свои мысли, хотя правительство оставляет за собой право не давать им высказываться.
Это очень важный момент, и я хотел бы подробнее на нем остановиться. Конечно, ответственное правительство должно быть готово обосновать любые свои действия, особенно когда оно ограничивает свободу граждан. Но в обычной ситуации для того, чтобы правительству обосновать свои действия, даже если они ограничивают свободу, достаточно доказать, что эти действия направлены на увеличение, как говорят философы, общей пользы, то есть, они принесут в целом больше блага, чем вреда. Так, хотя правительство города Нью-Йорк должно обосновать свой запрет на движение автотранспорта по Лексингтон авеню в сторону от центра, для такого обоснования достаточно, чтобы соответствующие должностные лица на здравых основаниях сочли, что польза от этого запрета для многих перевесит неудобства для немногих. Но когда говорят, что отдельные граждане обладают правами по отношению к государству, как, например, правом на свободу слова, это должно означать, что такого обоснования недостаточно. Иначе это утверждение не говорило бы в пользу наличия у граждан особой защиты как противовеса закону в случае, когда в силу вступают их права, а ведь в этом и состоит суть данного утверждения.
Не все юридические права и даже не все конституционные права отражают моральные права по отношению к государству. В настоящий момент я обладаю юридическим правом ехать по Пятьдесят седьмой улице в любом из двух направлений, но государство не поступило бы неправильно, установив на этой улице одностороннее движение, если бы считало, что это будет в интересах всего общества. У меня есть конституционное право раз в два года голосовать за какого-то конгрессмена, но правительство страны или штата не поступило бы неправильно, если бы, соблюдая процедуру внесения поправок, продлило срок полномочий конгрессменов до четырех лет вместо двух, опять же на том основании, что это будет в общих интересах.
Но те конституционные права, которые мы называем основными, такие как право на свободу слова, согласно общему мнению, отражают права по отношению к государству в сильном смысле; поэтому мы и хвалимся, что в нашей правовой системе соблюдаются основные права граждан. Если граждане обладают моральным правом на свободу слова, то правительство поступило бы неправильно, отменив Первую поправку, гарантирующую эту свободу, даже если бы оно было
261
убеждено, что для большинства населения будет лучше, если свободу слова несколько урежут.
Только не нужно перегибать палку. Человек, который заявляет, что граждане обладают каким-либо правом по отношению к государству, совсем необязательно заходит настолько далеко, чтобы утверждать, будто у государства никогда нет оправдания для несоблюдения этого права. Он может сказать, например, что, хотя граждане имеют право на свободу слова, правительство может не принимать это право в расчет в случае необходимости защитить права других граждан, предотвратить серьезную катастрофу или хотя бы обеспечить какое-то очевидное и важное общественное благо (но если он признает эту последнюю причину в качестве возможного оправдания, значит, он не причисляет то право, о котором идет речь, к числу наиболее важных или основных). Но этот человек никак не может оправдать действия правительства, когда оно пренебрегает некоторым правом на минимальных основаниях, которых было бы достаточно и в том случае, если бы такого права вообще не существовало. Он не может сказать, что государство вправе руководствоваться в своей деятельности простым предположением о том, что его действия в целом будут способствовать общему благу. Такое допущение лишило бы смысла исходное утверждение о правах и свидетельствовало бы о том, что слово «права» употребляется здесь в каком-то ином, а не в сильном смысле, необходимом для придания данному утверждению политической значимости, которую за ним обычно признают.
Но тогда ответ на наши два вопроса о гражданском неповиновении представляется совсем простым и ясным, хотя и неортодоксальным. В нашем обществе человек действительно иногда имеет право (в сильном смысле этого слова) нарушить закон. Гражданин обладает этим правом в тех случаях, когда закон несправедливо ущемляет его права по отношению к государству. То есть, если человек обладает моральным правом на свободу слова, то у него есть и моральное право нарушить любой из законов, которые правительство, в силу этого морального права гражданина, было не вправе принимать. Право на неповиновение закону — это не отдельное право, каким-то образом связанное с совестью и дополняющее другие права по отношению к государству. Оно есть просто особенность прав гражданина по отношению к государству, и его в принципе невозможно отрицать, не отрицая при этом существования самих этих прав.
Эти ответы представляются очевидными, коль скоро мы считаем права граждан по отношению к государству правами в том сильном смысле, о котором я говорил. Если я имею право
262