[4449]Dworkin

существованием, так что описание этих принципов должно быть истинным или ложным в каком-то стандартном смысле. Она не предполагает, что животное, создаваемое скульптором по костям, реально существует. За ней стоит другое, в чем-то более сложное предположение, а именно что мужчины и женщины обязаны увязывать конкретные взгляды, которыми они руководствуются в своих действиях, некоторую когерентную программу действий или, по крайней мере, так обязаны поступать должностные лица, обладающие властью над другими людьми.

Нельзя сказать, чтобы эта вторая, конструктивная, модель была неизвестна юристам. Она аналогична одной из моделей судебного разбирательства в области общего права. Предположим, судья сталкивается с новым видом требований, например с требованием возместить убытки, основанным на юридическом праве на неприкосновенность частной жизни, которое прежде не признавалось судами1. Он должен изучить относящиеся к данному делу прецеденты и выяснить, связаны ли принципы, «заложенные» в этих прецедентах, с заявленным правом на неприкосновенность частной жизни. Можно сказать, что судья находится в положении человека, который на основе интуитивных моральных представлений формулирует общую теорию морали. Конкретные прецеденты — это аналог интуитивных представлений; судья пытается добиться соответствия между этими прецедентами и множеством принципов, которые могли бы служить для них обоснованием, а также обоснованием для будущих решений, выходящих за рамки данных прецедентов. Но он не предполагает, что прецеденты дают возможность заглянуть в некую морально-этическую реальность и на этой основе строить предположения об объективных принципах, которые он в итоге выдвинет. Он не считает, что принципы «заложены» в прецедентах в этом смысле. Напротив, в духе конструктивной модели он рассматривает эти прецеденты как конкретизации того принципа, который ему предстоит сформулировать, соблюдая согласованность с тем, что происходило раньше.

Следует подчеркнуть важное различие между этими моделями. Предположим, что какой-то чиновник с определенной долей уверенности придерживается некоторого интуитивного представления, хотя это представление невозможно согласовать с другими его интуитивными представлениями с по-

1 Я имею в виду известный аргумент Брандейса и Уоррена. См.: Brandeis L., Warren Е. The Right to Privacy / / 4 Harv. L. Rev. 1980. P. 193. Эта работа представляет собой образец рассуждений в стиле конструктивной модели.

223

мощью какого-либо множества принципов, которые он в данный момент мог бы сформулировать. Например, он может считать, что несправедливо наказывать за покушение на убийство так же сурово, как за совершенное убийство, и в то же время не способен примирить эту точку зрения со своим интуитивным чувством, что вину человека в достаточной мере определяют одни только его намерения, а не то, что произошло в действительности. Или он может считать, что некоторое расовое меньшинство как таковое имеет право на особую защиту, но не способен согласовать эту точку зрения с тем своим мнением, что по сути несправедливо учитывать различия между индивидами по расовому признаку. Когда чиновник оказывается в таком положении, из этих двух моделей для него вытекают разные указания.

Натуральная модель предписывает следовать вызвавшей беспокойство интуиции, а кажущиеся противоречия отодвигать в сторону, веря в то, что в реальности существует более совершенное множество принципов, позволяющее согласовать интуитивные представления, хотя оно пока еще не открыто. Согласно этой модели чиновник находится в положении астронома, располагающего ясными данными наблюдений, для которых он пока еще не может найти общего непротиворечивого объяснения, скажем, объяснения возникновения солнечной системы. Он по-прежнему принимает и использует эти данные наблюдений, уповая на то, что существует какое-то согласовывающее их объяснение, хотя люди пока еще его не открыли и, насколько ему известно, может быть, никогда не откроют.

Натуральная модель поддерживает эту стратегию, потому что основой ей служит философская теория, позволяющая проводить аналогию между интуитивными моральными представлениями и данными наблюдений. Приняв это допущение, вполне оправданно предположить, что нравственная способность, благодаря которой осуществляются непосредственные наблюдения, превосходит способность объяснения, присущую наблюдающим. Оправданно также предположить, что, несмотря на это, правильное объяснение в виде принципов морали все же действительно существует. Если непосредственные наблюдения надежны, должно существовать какое-то объяснение тому, почему все обстоит именно так, как это наблюдается в морально-этической вселенной, — точно так же, как должно существовать какое-то объяснение тому, почему все обстоит именно так, как это наблюдается в физической вселенной.

Конструктивная же модель не предписывает отбрасывать в сторону видимые противоречия, уповая на то, что должны существовать примиряющие их принципы. Напротив, она требует, чтобы решения, принимаемые во имя справедливости, никогда

224

не превосходили тот уровень, на котором должностное лицо способно объяснить эти решения в рамках некоторой теории справедливости, даже если такая теория ставит под угрозу ка- кие-то его интуитивные представления. Согласно второй модели мы должны в своих действиях руководствоваться принципами, а не верой. Движущей силой в этой модели является доктрина об ответственности, которая требует, чтобы люди соединяли свои интуитивные представления в единое целое и при необходимости подчиняли этой ответственности какие-то из своих интуитивных представлений. Здесь предполагается, что существенное значение для любой концепции справедливости имеет строгая непротиворечивость, согласованность решений с программой, которую можно обнародовать и следовать ей, пока ее не изменят. Чиновник, находясь в описанных мною условиях и руководствуясь этой моделью, должен отказаться от своей непоследовательной позиции; он должен сделать это, даже если надеется когда-нибудь в ходе дальнейших размышлений разработать лучшие принципы, которые позволят сохранить все его изначальные убеждения в качестве принципов1.

Конструктивная модель не предполагает скептицизма или релятивизма. Напротив, основой ей служит допущение о том, что все люди, рассуждающие в соответствии с этой моделью, искренне придерживаются тех убеждений, которые они с ее помощью пытаются согласовать, и что эта искренность присуща и тем, кто критикует за несправедливость политические действия или системы, оскорбляющие наиболее глубокие их убеждения. В данной модели не утверждается, но и не отрицается, что какие-то из этих убеждений являются объективными; следовательно, она не противоречит (хотя в качестве модели рассуждений и не требует) той онтологии морали, которую предполагает натуральная модель.

Конструктивная модель не требует этой онтологии, потому что требования данной модели не зависят от нее. В натуральной модели требование согласованности убеждений основано на предположении, что интуитивные моральные представления суть точные наблюдения; оно вытекает из этого предположения. Конструктивная модель выдвигает условие согласованности убеждений в качестве независимого требования, вытекающего не из предположения о том, что эти убеждения в

1 При помощи этого различия можно проиллюстрировать знаменитый спор между профессором Уэчслером (Wechsler Н. Toward Neutral Principles in Constitutional Law // 73 Hart. L. Rev. 1959. P. 1) и его критиками. Уэчслер предлагает конструктивную модель конституционного судебного разбирательства, в то время как сторонники метода проб и ошибок или интуитивного подхода в области конституционного права следуют натуральной модели.

225

точности соответствуют действительности, а из другого предположения, согласно которому со стороны должностных лиц несправедливо действовать иначе как на основе всеобщей общественной теории, которая заставляет их соблюдать требование согласованности, обеспечивает социально значимый критерий для проверки, обсуждения или предсказания их деятельности и не допускает ссылок на единичные интуитивные представления, под маской которых в отдельных частных случаях могут скрываться предрассудки или соображения личной выгоды. Итак, конструктивная модель требует когерентности на основе независимых соображений политической морали; она принимает за данность убеждения, которых люди придерживаются с должной искренностью, и стремится подчинять действия людей условиям, налагаемым этими интуитивными представлениями. Если конструктивная модель призвана конституировать мораль в одном из тех смыслов, которые я выделил, то эти независимые соображения политической морали составляют сердцевину наших политических теорий.

Таким образом, эти модели представляют собой две отправные точки для разработки теорий справедливости. В натуральной модели, как мы могли бы сказать, интуитивные представления рассматриваются с позиции отдельного индивида, который придерживается этих представлений и который считает их наблюдениями, совершенными в морально-этической реальности. В конструктивной же модели те же интуитивные представления рассматриваются с более социально значимой позиции; эту модель можно было бы предложить для управления сообществом, в котором каждый индивид имеет прочные убеждения, отличающиеся, хотя и не слишком сильно, от убеждений других членов сообщества.

Конструктивная модель представляется привлекательной с этой точки зрения еще и по другой причине. Она хорошо подходит для коллективного рассмотрения проблем справедливости, то есть, для выработки теории, которую можно назвать теорией всего сообщества, а не отдельных индивидов, а это чрезвычайно важная задача, например, в области судебного разбирательства. Диапазон исходных убеждений, которые необходимо учитывать в таких случаях, можно расширить или сузить, охватив тем самым интуитивные представления большей или меньшей группы, то есть, включив все убеждения, которых придерживаются члены общества, либо исключив те убеждения, которых придерживаются не все. Натуральную модель такой процесс привел бы к саморазрушению, поскольку каждый индивид считал бы, что учитываются ложные наблюдения или не учитываются точные наблюдения, а следовательно, выведенная из них объективная мораль не имеет силы. Но для конструктивной модели это возражение

226

будет неуместным; данная модель, примененная описанным образом, позволяет, например, сформулировать программу обеспечения справедливости, наилучшим образом вмещающую в себя убеждения, общие дня всех членов общества, не претендуя при этом на описание объективной морально-этической вселенной.

Так какая же из этих двух моделей лучше соответствует технике равновесия? Некоторые из комментаторов, видимо, предполагают, что данная техника обязывает Ролза придерживаться натуральной модели1. Но связь между этой моделью и техникой равновесия при ближайшем рассмотрении оказывается не более чем поверхностной; копнув же поглубже, мы выясняем, что они несовместимы. Прежде всего, натуральная модель не позволяет объяснить одну отличительную особенность техники равновесия. Она объясняет, почему наша теория справедливости должна соответствовать нашим интуитивным представлениям о справедливости, но не объясняет, почему с нашей стороны будет оправданно вносить поправки в эти интуитивные представления, добиваясь более точного соответствия.

Понятие равновесия Ролза, как я уже говорил, — это двусторонний процесс; мы подправляем то теорию, то убеждения, пока не достигаем наилучшего соответствия. Если мои твердые убеждения можно согласовать иначе, скажем посредством откровенно утилитаристской теории справедливости, то с позиции техники равновесия это может служить достаточной причиной, чтобы отвергнуть мое убеждение в том, что рабство было бы несправедливым, даже если бы оно служило общей пользе. Но согласно натуральной модели это было бы ни больше, ни меньше как подтасовка фактов, подобно тому, как если бы натуралист стер следы лап, которые мешали ему описать животное, оставившее эти следы, или если бы астроном попросту отбросил данные наблюдений, которые не удалось согласовать с его теорией.

Нужно не упускать из виду этот момент, увлекшись ложными софизмами по поводу науки. Принято говорить (сам Ролз проводит такое сравнение2), что ученые тоже корректируют данные наблюдений ради получения согласованного мужест - ва объясняющих принципов. Но если это и верно, они действуют совсем не так, как рекомендует техника равновесия. Возьмем хорошо известный пример — оптические иллюзии или галлюцинации. Действительно, ученый, наблюдающий в пустыне озеро, не утверждает, что в каком-то месте на самом

1 См., например: Hare R. Rawls' Theory of Justice — 1 // 23 Philosophical Quarterly. 1973. P. 144.

2 См.: Ibid. P. 49, где Ролз обращает внимание читателя на это различие.

227

деле было озеро до того, как он до него добрался, так что необходимо пересмотреть физику в целях объяснения исчезновения воды; напротив, он использует кажущееся исчезновение воды как свидетельство того, что имела место иллюзия, то есть, как свидетельство того, что вопреки его наблюдениям, никакой воды не было.

Ученый, конечно, не может ограничиться только этим. Он не может отбросить в сторону миражи, не дополнив законы физики законами оптики, объясняющими это явление. Возможно, у него в каком-то смысле есть выбор между конкурирующими способами объяснения всех его наблюдений, вместе взятых. В каком-то смысле у него может быть выбор между тем, чтобы считать миражи физическими объектами особого рода и откорректировать законы физики, учтя в них возможность исчезновения таких объектов, и тем, чтобы считать миражи оптическими иллюзиями и разработать законы оптики для их объяснения. У него есть выбор в том смысле, что его опыт жестко не навязывает ему одно из этих объяснений; первое объяснение тоже возможно, хотя и потребует полного пересмотра как всей физики, так и здравого смысла.

Именно это, насколько я понимаю, имеют в виду такие философы, как Куайн, когда указывают, что опыт противостоит нашим понятиям и теориям как целое, так что мы можем реагировать на неподатливые или неожиданные опытные данные по-разному, пересматривая разные положения в наших теоретических структурах1. Независимо от того, насколько верно такое изображение научного рассуждения, оно не совпадает с процедурой установления равновесия, так как эта процедура не просто предполагает, что для объяснения одних и тех же явлений могут быть построены альтернативные структуры принципов, но что некоторыми из явлений (в виде нравственных убеждений) можно попросту пренебречь ради определенной теории.

Правда, Ролз иногда представляет данную процедуру в более безобидном виде. Он отмечает, что если наши предварительные теории справедливости не соответствуют какому-то отдельному интуитивному убеждению, это должно служить нам тревожным сигналом, заставляющим задуматься, действительно ли мы придерживаемся данного убеждения2. Если в остальном мои убеждения согласуются с принципом пользы, но я чувствую, что рабство было бы несправедливым, даже если бы способствовало общей пользе, я могу попробовать снова, уже

1 Quine W. V. О. Two Dogmas of Empiricism // Quine W. V. O. From a Logical Point of View. 1964. (изд. 2-е, переработанное). P. 20.

2 Ibid. P. 48.

228

более спокойно поразмышлять о рабстве, и может быть, на этот раз мои интуитивные представления окажутся другими и не будут противоречить данному принципу. В этом случае первоначальное противоречие используется как повод для пересмотра интуитивных представлений, но не как причина для отказа от них.

Однако необязательно это будет именно так. Возможно, у меня по-прежнему будет возникать то же самое интуитивное чувство, как бы решительно я ни настраивался против него. Тем не менее в этом случае рассматриваемая процедура позволяет мне отказаться от своего представления, если это требуется для достижения гармоничного равновесия. Но поступая таким образом, я не предлагаю альтернативного объяснения для данных, а просто отбрасываю их. Другой человек, придерживающийся иных интуитивных представлений, мог бы сказать, что мои представления искажены, допустим, из-за каких-то детских впечатлений или из-за того, что у меня не хватает воображения представить себе гипотетические случаи, когда рабство может реально способствовать общей пользе. То есть, он может сказать, что интуиция меня подводит и мое интуитивное представление не является подлинным восприятием моральноэтической реальности, так что его не следует принимать в расчет, как не принимаются в расчет несовершенные впечатления дальтоника.

Но я не могу согласиться с таким объяснением моих «проблемных» убеждений, так как я придерживаюсь этих убеждений, они кажутся мне вполне здравыми и не отличаются по своему моральному качеству от других моих убеждений. Я нахожусь не в таком же положении, как дальтоник, котором1 нужно только осознать, что восприятие других людей отличается от его собственного. Если я верю, что мои интуитивные представления непосредственно отражают какую-то моральноэтическую реальность, я не могу согласиться с тем, что одно из них ложно, пока не сумею почувствовать или понять это. Один лишь факт несогласия других со мною (если ОНИ действительно не согласны) может побудить меня еще раз задуматься над своими интуитивными представлениями, но если они остаются прежними, простая возможность иного объяснения их другими людьми не способна послужить причиной для моего отказа от этих представлений; вместо того я мог бы сохранить их, веря в то, что их можно каким-то образом примирить с остальными моими убеждениями.

Таким образом, натуральная модель не дает удовлетворительного объяснения двунаправленному характеру техники равновесия. Но даже если бы и давала, другие особенности этой техники остались бы необъясненными; остался бы необъяснен-

229

ным, например, тот факт, что данная техника, по крайней мере у Ролза, по сути, неизбежно приводит к осуществимым на практике результатам. Мужчины и женщины в исходной позиции стремятся отыскать принципы, которые им и их последователям будет легко понять, обнародовать и соблюдать. Принципы, привлекательные в других отношениях, приходится отвергнуть или откорректировать, потому что они слишком сложны или по ка- кой-либо иной причине неосуществимы. Но выбирать принципы справедливости в таком ключе — значит идти на сделку с человеческим несовершенством, и выбранные таким образом принципы будут случайными в том смысле, что они будут меняться по мере того, как будет меняться общее положение и образование людей. Видимо, это по меньшей мере противоречит духу натуральной модели, согласно которой принципы справедливости представляют собой вневременные свойства некоторой независимой морально-этической реальности, с которой несовершенные мужчины и женщины должны стараться согласовываться в меру своих возможностей.

Кроме того, техника равновесия рассчитана на разработку принципов, относительных, по крайней мере, в двух смыслах. Во-первых, она предназначена для выбора лучшей теории справедливости из списка альтернативных теорий, причем список должен быть не только конечным, но и достаточно коротким, чтобы можно было сравнить между собой содержащиеся в нем теории. Это важное ограничение; сам Ролз, по его словам, не сомневается в том, что если бы исходный список возможных теорий был значительно шире рассмотренного им, в нем нашлась бы теория справедливости, гораздо лучшая, чем его два принципа1. Во-вторых, результаты применения техники равновесия зависят от области исходного согласия между людьми, которые совместно проводят рекомендуемые умозрительные эксперименты. Она предназначена, как говорит Ролз, согласовывать различные мнения людей путем вычленения общей для них основы2. Нужно согласиться, что результаты такой процедуры были бы разными для разных групп или для одной и той же группы в разное время, поскольку общая основа для твердых интуитивных представлений со временем меняется.

Если использовать технику равновесия в рамках натуральной модели, авторитетность полученных выводов была бы серьезно скомпрометирована их относительностью в обоих смыслах. Если, например, используя технику равновесия, мы способны лишь показать, что в пользу двух принципов Ролза можно привести лучшие доводы, чем в пользу других принци-

230

пов из некоторого короткого списка, и если сам Ролз уверен, что дальнейшие исследования позволили бы получить лучшую теорию, то у нас очень мало оснований полагать, будто эти два принципа точно описывают морально-этическую реальность. Исходя из натуральной модели, трудно понять, почему они вообще должны иметь какой-то авторитет.

В самом деле, на основе данного аргумента было бы не очень оправданно предполагать даже то, что эти два принципа лучше описывают морально-этическую реальность, чем другие теории из рассматриваемого краткого списка. Предположим, нас просят выбрать из пяти теорий справедливости ту, которая лучше всего приводит наши убеждения в состояние рефлексивного равновесия, и мы выбираем пятую. Допустим, существует еще какая-то шестая теория, которую мы выбрали бы, если бы она присутствовала в списке. Эта шестая теория может, например, оказаться более близкой к первой теории из исходного списка, нежели к пятой, по крайней мере, в следующем смысле: если взять долгий период, то общество, придерживающееся первой теории, могло бы принять больше тех решений, которые были бы приняты в обществе, придерживающемся шестой теории, нежели в обществе, придерживающемся пятой теории.

Предположим, например, что исходный список теорий справедливости включал бы классический утилитаризм и два принципа Ролза, но не включал бы «среднего» утилитаризма1. Мы могли бы отвергнуть классический утилитаризм на том основании, что увеличение удовольствий ради самих удовольствий, без всякой связи с ростом благосостояния отдельных людей, имеет мало смысла, после чего мы выбрали бы два принципа Ролза как наилучшую из оставшихся теорий. Но, возможно, если бы в списке был «средний» утилитаризм, мы предпочли бы его двум принципам Ролза, поскольку «средний» утилитаризм не предполагает, что любое увеличение общего количества удовольствий есть благо. Но при этом отвергнутый нами классический утилитаризм мог бы оказаться ближе к «среднему» утилитаризму (который мы выбрали бы, если бы могли), чем два принципа Ролза, составившие наш действительный выбор. Он мог бы оказаться ближе в описанном нами смысле, потому что предписывал бы больше тех конкретных решений, которых требует «средний» утилитаризм, и, таким образом, в конечном счете лучше описывал бы морально-эти-

1 От английского «average utilitarianism». Имеется в виду та разновидность утилитаризма, которая, в отличие от классического утилитаризма, основана не на идее общей пользы, а на идее средней пользы, вычисляемой применительно к отдельному среднему индивиду. — Прим. ред.

231

ческую реальность, чем это делали бы два принципа Ролза. Разумеется, «средний» утилитаризм, в свою очередь, мог бы быть отвергнут в случае более широкого списка, и сделанный нами выбор указывал бы тогда на то, что какой-то другой элемент исходного списка оказался бы лучше и классического утилитаризма, и двух принципов Ролза.

Относительность второго рода была бы не менее губительна для натуральной модели по причинам, которые я уже разъяснял. Если техника равновесия используется одним человеком и в расчет берутся только его интуитивные представления, взятые в полном объеме, тогда результат может оказаться авторитетным для самого этого человека. Другие люди, с другими интуитивными представлениями, не смогут принять его выводы, по крайней мере во всей их полноте, но сам он, возможно, сделает это. Но если данной технике придается более социально значимый характер, например путем вычленения интуитивных представлений, общих для целой группы людей, то результаты никто из них не сможет признать авторитетными, так же как ни один ученый не мог бы признать авторитетным научный результат, полученный без учета данных, которые, по его мнению, не меньше важны, чем использованные данные.

Таким образом, натуральная модель оказывается плохой опорой для техники равновесия. Но ни одна из перечисленных нами трудностей не возникнет, если допустить, что эта техника используется на основе конструктивной модели. В этой модели достаточным основанием для отказа даже от очень твердого убеждения может служить тот факт, что его нельзя примирить с другими убеждениями при помощи правдоподобного и согласованного множества принципов; убеждение отвергается не в силу своей ложности, а просто потому, что оно неуместно в рамках программы, удовлетворяющей требованиям данной модели. Относительность техники равновесия ни в том, ни в другом аспекте не создает осложнений для конструктивной модели. Нет никакого затруднения в том, что какая-то теория могла бы оказаться лучшей, если бы ее приняли в расчет. Конструктивная модель предписывает должностным лицам и гражданам в своих действиях руководствоваться наилучшей программой, какую они могут сформулировать в настоящий момент на основании соображений согласованности, и, в отличие от натуральной модели, не предполагает, что выбранная теория является истинной в каком-либо окончательном смысле. В конструктивной модели для отказа от некоторой конкретной теории недостаточно того факта, что какая-то другая группа людей или общество с другой культурой и историческим опытом могли бы создать другую теорию. Можно сомневаться в том, есть ли у какой-либо группы людей основа-

232