Microsoft Word - История и методология ЮН Честнов учебник

В. А. Сапун в качестве гипотез, определяющих содержание его исследования, выдвигает следующие: аспект права, как системы правовых средств требует определенной методики, особого понятийного аппарата, позволяющего выявить специфику и возможности правовых средств в их практическом использовании, преодолеть узость, традиционность, а иногда и консерватизм юридического мышления; правовые явления, рассматриваемые в качестве правовых средств, обладают регулятивным потенциалом, отличаются реальной применимостью, их использование приводит к достижению социально значимых результатов, что и выражает суть инструментального подхода к исследованию права; подразделение правовых средств на виды, их классификация позволяют выявить различные функции правовых средств на определенных стадиях правового регулирования и видах юридической деятельности с учетом способов, методов, типов правового регулирования; в авторской трактовке механизм реализации права представляет собой правовую подсистему механизма правового регулирования, блок регулятивных и охранительных правовых средств различного уровня, при помощи которых объективное и субъективное право претворяется в жизнь, воплощается в фактическом поведении и юридической деятельности субъектов; механизм реализации права взаимодействует с общесоциальными средствами и регуляторами, образующими социальный механизм действия права; инструментальная проработка правовых средств, образующих механизм реализации права наиболее продуктивна при исследовании их действия в различных типах правового регулирования, что позволяет дать практические рекомендации по оптимальному использованию правовых средств в составе общедозволительного

иразрешительного регулирования; инструментальный подход к рассмотрению деятельности в процессе реализации права позволяет выявить и сформулировать правила эффективного ис-

пользования правовых средств в различных видах специальной юридической деятельности244.

Процедурный раздел программы конкретного юридического исследования, как уже отмечалось, содержит план исследования

ипроцедуры сбора и анализа данных. План научного исследования представляет собой вариант тактических действий, который

244 Сапун В. А. Указ. соч. С. 10—11.

93

должен привести к реализации сформулированных задач и подтверждению выдвинутых гипотез. В литературе выделяют четыре вида планов научного исследования: разведывательный, описательный, экспериментальный и повторно-сравнительный245.

Разведывательный план используется при отсутствии удовлетворительной информации об объекте и невозможности четко сформулировать какие-либо гипотезы. Целью такого плана является выявление проблемы и формулирование гипотез на основе структурирования предмета исследования. Такое исследование не может быть формализованным и во многом сходно с программой «качественного исследования», о которой пойдет речь ниже. Результатом такого исследования является формулировка проблемы, определение цели и задач, развертывание гипотез. По сути, оно выступает предварительным этапом описательного и экспериментального исследований.

Описательный план характеризуется наличием данных для формулировки описательных, структурированных гипотез. Его цель — качественно-количественное описание объекта, его свойств, состояний. Сбор информации (данных) производится на основе полного или выборочного исследования. Типичным примером является опрос общественного мнения по конкретной правовой проблеме. Завершается описательное исследование классификацией полученных данных, детальным описанием структуры предмета, изучением взаимозависимостей между показателями исследуемых явлений.

Экспериментальный план (В. А. Ядов использует термин «аналитико-экспериментальный») используется при наличии тщательно продуманных объяснительных гипотез. Его цель — установление функциональных и казуальных связей в соответствующих объектах, явлениях и процессах правовой реальности, а также поиск управленческих решений при его практическом внедрении. Он реализуется в целевом или сплошном обследовании объекта (явления, процесса).

План повторно-сравнительного исследования характеризует-

ся наличием данных о динамике явлений и процессов правовой реальности. Его цель — выявление единства и отличия соответствующих явлений и процессов, а также тенденций их измене-

245 См. подробнее: Ядов В. А. Указ. соч. С. 104—111; В. А. Козлов и Ю. А. Суслов ограничиваются первыми тремя разновидностями плана (см.: Козлов В. А., Суслов Ю. А. Указ. соч. С. 57— 62).

94

ния во времени. Одновременно такое исследование направлено на корректировку элементов методологического раздела программы.

Формулировка процедур сбора и анализа данных — второй элемент процедурного раздела программы конкретного юридического исследования — предполагает трансформацию научного метода в методику сбора данных, а также определение способов их анализа (регистрации, обработки, обобщения и интерпретации). Способам сбора данных посвящен специальный вопрос данного раздела, поэтому сейчас остановимся на специфике анализа собранной информации — ее объяснении и интерпретации.

Проблема объяснения и интерпретации собранных данных состоит в том, что научный факт, как уже отмечалось выше, не существует сам по себе, вне смыслового содержания, привносимого теорией. Поэтому дискурсивный (логико-теоретический) компонент присутствует в любом акте научного познания. Отмеченная проблема усугубляется также тем, что объяснительная процедура включает недоступный научному анализу и исследователю пласт эвристической рефлексии246. Это связано с тем, что наука черпает свои эвристические возможности в универсалиях культуры. Даже элементарный акт наблюдения предполагает распознавание образа, т. е. его сравнение с неким эталоном, а это, в свою очередь, обусловлено наличием когнитивных стереотипов, формируемых соответствующей культурой. Поэтому

вразных культурах один и тот же жест (который может в некоторых ситуациях иметь юридические последствия), например кивок головы, поднятая вверх рука и т. д., имеет разное значение, по-разному интерпретируется и вызывает разные социальные (и правовые) последствия. Неявное, подразумеваемое, «личностное» (М. Полани) знание задает социокультурные детерминанты научной деятельности, выходящие за рамки чисто эмпирического и аналитического анализа, так как любой термин нагружен неявным знанием и его распознавание возможно лишь

вконтексте употребления247.

Объяснение со времен Дж. С. Милля традиционно (в науковедении, ориентированном на естествознание) представляется в

246Батыгин Г. С. Указ. соч. С. 147.

247См.: Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии. Благовещенск, 1998.

95

качестве дедуктивно-номологической модели. С этой точки зрения объяснить некоторое событие — значит дедуцировать описывающее его высказывание, используя в качестве посылок один или несколько универсальных законов вместе с определенными сингулярными высказываниями — начальными условиями248. К. Гемпель несколько позднее разработал индуктивновероятностную модель объяснения, в которой используемое для объяснения общее положение носит вероятностно-статис- тический характер, а вывод устанавливает лишь вероятность наступления события, описываемого экспланандумом (следствием). Общим в этих схемах объяснения является поиск (обнаружение) закономерной или вероятностной связи одного события (явления) с другим. Однако применительно к человеческому поведению (и правовому в том числе) достаточно проблематично вести речь о закономерной его связи с какими-то внешними факторами, принимаемыми в качестве переменной, в силу отягощенности человека свободой и амбивалентностью его жизнедеятельности. Поэтому, как показал в 50-е гг. ХХ в. У. Дрей, рациональное объяснение поведения человека должно включать мотивацию его как действующего субъекта249. Сегодня в социальных науках достаточно авторитетной является интенциональное объяснение, включающее в рассуждения мотивацию, целевую направленность или предрасположенность субъекта. Логической формой такого объяснения выступает практический силлогизм: субъект намеревается получить нечто, он знает, что для этого требуется совершить определенные действия и поэтому он их совершает. При этом следует согласиться с мнением А. Л. Никифорова, полагающего, что интенциональная связь не является причинной и поэтому следствие не вытекает с необходимостью из посылок250. Как раз в силу амбивалентности человеческой жизнедеятельности одна и та же интенция может привести к различным действиям, так как один и тот же мотив можно реализовать разными способами (например, стремление к материальному благополучию может реализоваться в совершении кражи или поиске дополнительной работы).

248Такую модель предложил в 30-е гг. ХХ в. К. Поппер, а затем развил К. Гемпель (Никифоров А. Л. Философия науки… С. 173—189).

249Dray W. Laws and Explanation in History. London, 1957.

250Никифоров А. Л. Указ. соч. С. 185—186.

96

Всвязи с отмеченными проблемами научного объяснения социальных (и правовых) явлений весьма перспективным представляется стремление, наметившееся в современной философии, дополнить объяснение пониманием, интерпретацией. Долгое время понимание связывалось исключительно с постижением внутреннего мира творца интерпретируемого произведения искусства. В силу уникальности произведения и духовного мира его творца акт эмпатии также воспринимался в качестве уникального единичного действия и в силу нетиражируемости исключался из числа претендующих на научность. Однако постепенно (во многом благодаря активизации во второй половине

ХХв. герменевтики и другим гуманистическим методологиям) понимание стало проникать в науку251.

При множестве вариантов описания понимания общим является утверждение о том, что понимание представляет собой выявление смысла понимаемого (объекта, явления, события). Правда, дальше начинаются трудности: какой смысл необходи-

мо выявлять — приписываемый нами понимаемому, приписываемый ему автором, окружением автора или еще какой-то252? На наш взгляд, научность понимания предполагает соотнесение приписываемого нами смысла интерпретируемого с господ-

ствующим сегодня представлением в отношении этого (или типичного этому) явления, события или процесса253. Тем самым происходит углубление понимания другого через понимание себя, и наоборот. При этом эвристическая значимость интерпретации может оказаться выше и продемонстрировать недостаточность традиционного понимания, но соотнесение с традиционной точкой зрения необходимо.

Врезультате приложения (и приложимости) научного измерения к герменевтической интерпретации возникает возможность взаимодополнения объяснения и понимания. Одним из первых такую небезуспешную попытку предпринял П. Рикер.

251В связи с этим возрождается интерес к идеям неокантианцев о специфике гуманитарной науки.

252В этой связи стоит вспомнить знаменитую фразу Л. Витгенштейна о

том, что человек способен лишь отчасти выразить внешним образом свои духовные переживания (цит. по: Никифоров А. Л. Указ. соч. С. 194).

253 «Никакая значительная интерпретация не могла сформироваться без заимствований и уже имеющихся в распоряжении данной эпохи способов понимания мифа, аллегории, метафоры, аналогии и т. п.», — пишет П. Рикер. (Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995. С. 5).

97

Нет надобности противопоставлять структурализм и герменевтику как «два способа понимания»; их надо соединить как «объективное понимание и экзистенциальное понимание». Герменевтика, будучи «работой по присвоению смысла», «выявление мышлением смысла, скрытого символом», должна воспринимать структурализм как поддержку, а не как помеху, ибо «присваивать можно лишь то, что прежде при изучении держалось на расстоянии»254. Поэтому конфликта понимания и объяснения нет и не должно быть; интерпретация невозможна без стадии объяснения, но объяснение является основой интерпретации, так как включает структуру дискурса, в рамках которого осуществляется коммуникация (в том числе, рефлексивная). Понимание предваряет, сопутствует и завершает объяснительные процедуры; оно «предполагает объяснение в той мере, в которой объяснение развивает понимание»255.

Взаимосвязь объяснения и понимания проявляется уже в том, что социальный (и правовой) мир включает в себя, о чем речь шла в первом разделе, как внешнее измерение, так и внутреннее. Другими словами, социальная реальность (и это полностью относится к сущности правовой реальности) включает в себя как институты, действия и другие поддающиеся внешней фиксации стороны, так и их осмысление действующими субъектами, которые измеряются интерпретационными методами. Суть социальности как раз и состоит в осмысленности внешних проявлений активности человека.

Взаимодополнительность объяснения и понимания можно перевести в плоскость взаимообусловленности структуры и действия, социального института и осмысливаемых действий индивидов, реализующих институт как систему упорядоченных общественных отношений256. То же самое касается и понятия должностного лица, в котором соединяется структура (должность) и конкретный носитель ее — человек. Восприятие и института и должностного лица предполагает обезличенное объяснение (подведение под установленную ранее закономерность,

254Там же. С. 42.

255Рикер П. Герменевтика, этика, политика: Московские лекции и интер-

вью. М., 1995. С. 5—9.

256П. Рикер в этой связи пишет о диалектике структуры и конкретной практики — praxis’а: структура предшествует конкретной практике, но praxis предшествует структуре (Рикер П. Конфликт интерпретаций. С. 80).

98

в которой объясняется необходимость данного института или должности) и их восприятие конкретных людей — носителей статусов, реализующихся в их образах и действиях.

Несколько иначе решает эту проблему Г. С. Батыгин. Интерпретация, по его мнению, это представление о конкретной ситуации, в которую вписан акт измерения. Знание же о внутренних характеристиках объекта вытекает из предшествующего опыта исследователя, включающего в себя «интерпретационную схему», которая априорна и предшествует фактам. Сама же интерпретационная схема не может не учитывать ситуативного характера измеряемых свойств и признаков257.

Таким образом, объяснение собранных данных предполагает использование объективирующих методов формальной логики и статистики, которые должны быть подвергнуты вторичной интерпретации с точки зрения их (собранных данных) смысловой нагруженности — как с позиций, например, участников опроса, так и господствующего в обществе смысла (если таковой можно обнаружить) объясняемого. Другими словами, обобщение эмпирических данных должно сопровождаться тем, как эти данные воспринимают действующие субъекты и, например, эксперты, а также каково господствующее общественное мнение по этому вопросу (возможно сопоставление с мнением других возрастных групп, представителей других регионов, сравнение с уже имеющимися статистическими данными и т. п.).

Третий раздел программы конкретного юридического исследования — технологический, включающий вопрос возможности использования полученных данных.

В дореволюционной российской юридической литературе этот вопрос именовался техническим или практическим понятием права. Одним из первых проблему различения юриспруденции как науки и искусства поднял С. А. Муромцев в работе «Определение и основное разделение права» (1879 г.)258. Б. А. Кистяковский по этому же поводу писал, что для определения права как средства или орудия устройства личной, общественной и государственной жизни требуется выход за рамки юридико-догматические в область «юридико-политического». «С точки зрения правовой политики право есть совокупность

257Батыгин Г. С. Указ. соч. С. 183, 185, 197.

258См.: Муромцев С. А. Определение и основное разделение права // Избранные труды по римскому и гражданскому праву. М., 2004.

99

правил, помогающих находить и устанавливать нормы для удовлетворения вновь возникающих потребностей или осуществления новых представлений о праве и неправе. Политическое понятие права и вообще политика права наименее разработаны из всех способов научного и, в частности, научно-технического изучения права»259.

Проблема применимости конкретных юридических данных на практике связана с тремя, как минимум, нерешенными до сих пор теоретическими вопросами. Первый состоит в отсутствии логической выводимости прескриптивной информации из дескриптивной, второй — в невозможности рационального обоснования управленческих решений, третий — в неизбежном искажении научного вывода при его трансформации в политическое решение. Первая проблема была сформулирована еще Д. Юмом в его знаменитом парадоксе. В работе «Трактат о человеческой природе» он показал невозможность средствами формальной логики дедуцировать долженствования из суждений со связкой «есть», которые описывают что-либо260. Датский философ Й. Йоргенсен в 1938 г. выдвинул доказательства невозможности вывода императивных суждений из повествовательных посылок и неспособности императивов функционировать в качестве части какого-либо аргумента261. Его соотечественник А. Росс несколько позднее пришел к выводу о том, что в отношении норм нельзя сказать, являются ли они истинными или ложными, а логические соотношения норм не могут быть определены обыч-

ным образом в терминах корреспондентной концепции исти-

ны262.

Отсюда вытекает проблематичность управленческих решений, проблематичность их рационального обоснования. То, что формальная логика здесь «не работает», следует из «парадокса Юма». С другой стороны, управление социальной системой

259Кистяковский Б. А. Философия и социология права. СПб., 1998. С. 193,

194.Следует заметить, что, несмотря на достаточно обширную литературу по данной проблеме, появившуюся в последние годы (см. например, Российская правовая политика / Под ред. Н. И. Матузова, А. В. Малько. М., 2003), диагноз

Б. А. Кистяковского вполне применим и к дню сегодняшнему.

260Юм Д. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1965. С. 618.

261Jorgensen J. Imperatives and Logic // Erkenntnis, 1937—1938. Bd. 7, Hf. 4. S. 288—296.

262Ross A. Imperatives and Logic // Theoria. 1941. Vol. 7. P. 53—71; Idem. Directives and Norms. London, 1968. P. 158—163.

100

качественно отличается от управления техническими объектами. Непредсказуемость поведения социальной системы, на чем настаивает Н. Н. Моисеев, обусловливает «неспособность провести детальное и достаточно точное исследование возможных последствий принимаемых решений, а значит, и их сопоставления и рационального выбора. <...> На определенной ступени сложности управляемой системы точный расчет необходимых команд, т. е. то, на чем основывается вся теория управления техническими системами, становится принципиально невозможным.

Для анализа сложных многоцелевых систем, к числу которых относятся все социальные системы, нужно прежде всего ввести новое понимание самого термина “управление”, отличное от того, которое сформировалось в технике и на производстве: управление в чистом виде в таких системах просто невозможно, поскольку нельзя поставить ни четких целей, ни разработать надежных процедур реализации управленческого процесса, ни точного достижения целей, даже если они и поставлены»263. Не случайно одной из главных проблем, обсуждавшихся Римским клубом, знаменитой неправительственной организацией, в 80— 90 годах ХХ в., стала управляемость современным обществом. Так, А. Печчеи, первый президент Римского клуба, в своей последней статье «Римский клуб — повестка дня на конец столетия» (1984 г.), оставшейся незавершенной, писал: «Самым серьезным препятствием для трудной миссии, которую должно выполнить человечество за этот период, остается абсолютная неуправляемость общества в его нынешнем состоянии. В этих условиях не только проведение, но даже замысел какого-либо предприятия глобального масштаба, сколь бы важным оно ни было, не имеет ни малейшего шанса на успех»264.

Тезис о том, что большее знание об общественной жизни, даже подкрепленное практическим опытом, равносильно большему контролю над нашей судьбой, был опровергнут Ф. Хайеком, К. Поппером, Э. Гидденсом и другими философами. Расширение нашего понимания социального мира, считает Э. Гидденс, могло бы привести ко все более ясному постижению человеческих инстинктов и, следовательно, к возрастающему техно-

263Моисеев Н. Н. Указ. соч. С. 303.

264Римский клуб. История создания, избранные доклады и выступления, официальные материалы / Под ред. Д. М. Гвишиани. М., 1997. С. 101.

101

логическому контролю над ними, если бы это знание постоянно проникало в мотивы социального действия, производя шаг за шагом рост рациональности поведения в отношении специфических потребностей. Однако никакой объем накопленных знаний об общественной жизни не может охватить всех обстоятельств их применения265. К. Поппер, будучи сторонником «социальной инженерии», по этому поводу пишет: «...структура нашей социальной среды в некотором смысле продукт человеческой деятельности, ниши институты и традиции не есть дело Бога или природы, а представляют собой результат человеческих действий и решений и изменяются под их влиянием. Однако это не означает, что все они сознательно спроектированы и их можно объяснить на основе человеческих потребностей, ожиданий или мотивов. Наоборот, даже те институты, которые возникают как результат сознательных и преднамеренных человеческих действий, оказываются, как правило, непрямыми, непреднамеренными и часто нежелательными побочными следствиями таких действий. Только немногие институты сознательно спроектированы, тогда как их абсолютное большинство просто “выросло” как неспроектированные результаты человеческих действий. <...> Теперь мы можем добавить, что даже большинство тех немногих институтов, которые были сознательно и успешно спроектированы (скажем, новый университет или профсоюз), никогда не функционируют в соответствии с планом их создания, и это обусловлено непреднамеренными социальными последствиями, которые неминуемо возникают в ходе их целенаправленного конструирования»266.

В связи с вышеизложенным справедливым представляется пессимизм Л. И. Спиридонова и некоторых других юристов по поводу завышенных ожиданий в отношении возможности рассчитать эффективность управленческого (законодательного) воздействия на общественные отношения. «Люди, как бы высоко они сами не оценивали свою научно-техническую вооруженность, до сих пор, по существу, пользовались только одним методом, который в современной логике получил название “метод проб и ошибок”»267. При этом, как остроумно замечают

265Giddens A. The Consequences of Modernity. Stanford, 1990. P. 39—47.

266Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 111.

267Спиридонов Л. И. Социология уголовного права. С. 84; Он же. Избранные произведения. С. 219.

102