8. Вторая половина февраля 1942 г.: развенчание власти
Произошедшее с 11 февраля 1942 г. незначительное повышение норм выдачи хлеба все же вызвало подъем настроений у ленинградцев. Однако некоторая часть населения оценивала ситуацию в городе как безнадежную, считая, что:
а)увеличение нормы выдачи хлеба является недостаточным и запоздалым мероприятием и не спасет население от вымирания,
б)на почве истощения, а также из-за отсутствия в городе необходимых жилищно-бытовых условий весной могут вспыхнуть эпидемии.
Кроме того (это не нашло своего отражения в констатирующей части приводимого спецсообщения УНКВД), едва ли не две трети всех приводимых в нем высказываний содержали критику партийных и советских органов Ленинграда:
«...Пора партийным и советским руководителям опомниться и сделать так, чтобы прекратилось вымирание населения города. После беседы Попкова о продовольственном положении города прошел уже месяц, а особого улучшения незаметно, если не считать незаметной прибавки хлеба» (служащий завода им.Свердлова С.);
«... В Ленинграде у руководства стоят бездарные люди, которые виноваты в гибели народа от голода. О писателях нет никакой заботы. Население Ленинграда ненавидит Попкова, и женщины готовы его растерзать» (писатель Груздев А.И.)282.
«...Количество населения Ленинграда уменьшилось на одну треть. Люди продолжают умирать от голода, а ленинградские руководители не обращают на это внимания. Они считают, что чем больше умрет людей, тем легче обеспечить продовольствием оставшихся в живых» (служащая конторы «Ленмостстрой» Э.);
«...Правительство не создало запасов продовольствия в Ленинграде, а это привело к голоду и большой смертности среди населения. Руководители обеспечили только себя, а о народе не думали и теперь не думают. Положение населения улучшит только приход немцев»283.
Один из старых членов партии мастер завода им.Калинина Я. раскаивался в том, что, будучи членом ВКП(б), был всего лишь инструментом проводившейся политики:
«...Правительство заявляло, что у нас имеются запасы продовольствия на несколько лет, а на деле оказалось, что не могли заготовить даже сушеной воблы, которой раньше печи топили. Я уже давно в рядах партии и раньше искренне выступал за проведение различных мероприятий, но теперь я понял, что врал народу».
По данным военной цензуры, отрицательные настроения на почве продовольственных затруднений в исходящей из Ленинграда корреспонденции составляли 18%, что было несколько меньше, чем в январе. В целом содержание задержанных писем совпадало с тем, на что обратила внимание агентура УНКВД. Авторы писем отмечали, что положение в Ленинграде остается таким же напряженным, как и до увеличения нормы выдачи хлеба. Кроме того, высказывались опасения, что весной в городе могут вспыхнуть эпидемии. В ряде писем содержались упоминания о случаях людоедства, хотя во второй декаде февраля их количество уменьшилось вдвое по сравнению с началом месяца.
«...Мы, вероятно, больше не увидимся. Нет у меня надежды на жизнь. Уже едят человеческое мясо, которое выменивают на рынке. Дела идут не на улучшение, а на ухудшение».
«...Весной у нас будет полная зараза, потому что везде валяются покойники. Этих покойников некоторые режут и едят. Что мы едим, у вас поросенок есть не будет — из столярного клея варим студень. У меня ноги и лицо распухли. Если не уеду отсюда, то в конце
февраля помру».
«...Наша жизнь — это организованное убийство гражданского населения голодом. Город стал кладбищем и навозной кучей. Все нечистоты выливаются на улицу. Мы лишены самых примитивных удобств в жизни, в нас еле-еле держится жизнь, мы все больны».
«...Ленинград обречен на смерть. Когда начнет таять снег, то будет гулять тиф и люди будут падать как мухи. В городе света нет, воды нет, дров нет, трамваи не ходят, во дворах полная зараза».
«...Остаться в Ленинграде — это равносильно смерти. Меня пугает оттепель весной — когда начнет таять, то начнутся всевозможные болезни, самые здоровые люди будут умирать, если сейчас не возьмутся как следует за Ленинград, за очистку его от покойников и грязи»284.
В течение долгих и мучительных месяцев весны, когда ежемесячно от голода по-прежнему умирали десятки тысяч людей, население ожидало дальнейшего ухудшения положения в связи с прекращением функционирования «дороги жизни» и возможным распространением эпидемий и штурмом города. На фоне пораженческих настроений новое развитие получил процесс «привыкания» к немцам как будущим хозяевам города («немцы — народ культурный», «на оккупированной территории люди живут полноценной жизнью, и хлеб стоит 40 копеек» и т. п.). Естественно, сама гипотетическая возможность взятия города немцами стимулировала процесс индивидуализации людей. Если одни были намерены до конца оказывать сопротивление противнику, то другие в кругу своих знакомых начали подчеркнутое отделение себя не только из общей массы, но и от власти. «Я не коммунист и не еврей, я — Иванов и умею делать свое дело», — заявляли отдельные представители интеллигенции и рабочие. В значительной степени развитию подобных настроений способствовало то, что власть за первый год войны дискредитировала себя в глазах ленинградцев. С другой стороны, лишь единицы обсуждали вопросы об изменениях, которые ждут страну после окончания войны. Важно отметить, что разговоры на эту тему были зафиксированы УНКВД задолго до появления так называемого Смоленского манифеста РОА, в котором в общих чертах излагалась «программа» политических преобразований в будущей России.
Антисемитизм, получивший быстрое распространение в первые месяцы войны, пошел на убыль и находился, по мнению немецкой службы безопасности, в «состоянии застоя» 285. Причинами этого, по мнению немцев, были отчасти успешные попытки властей улучшить продовольственное положение в городе, отчасти — общее безразличие и равнодушие населения, которое открыто обсуждало только продовольственный вопрос, к политическим вопросам.
Подводя итог своим наблюдениям относительно настроений ленинградцев, немецкая разведка указывала, что «в общем и целом население равнодушно к вопросу о том, окажется ли город в руках немцев или Советам удастся его спасти. Существует, однако, надежда на то, что с потеплением начнутся новые военные операции, которые должны изменить невыносимое положение». Оценивая деятельность органов власти в Ленинграде, СД указывала, что период депрессии и дезорганизации, достигший своей высшей точки в декабре 1941—январе 1942 г., власти уже удалось преодолеть286.
9. Март—декабрь 1942 г.: общая характеристика настроений
...Для народа совершенно безразлично, кто победит и кто будет у власти. Народ заинтересован в такой власти, которая обеспечит продовольствием.
Рабочий завода «Электросила»287.
Продолжавшаяся блокада, голод, условия города-фронта по-прежнему определяли настроения ленинградцев. Оптимизм первых недель войны давно сменился пессимизмом, который отчетливо проявился уже в сентябре 1941 г. Личный опыт людей, переживших первую блокадную зиму, превратил этот пессимизм почти в безысходность. Один за одним разрушились мифы — о непобедимой Красной Армии, о мудром правительстве, которое заботится о народе, и, наконец, о себе самих.
Горечь поражений и личных утрат, беспомощность власти в решении самых насущных вопросов жизнеобеспечения города, обрекшей одних на смерть, других на невиданные ранее преступления, «ложь во спасение» газет и радио — все это привело к тому, что война не только не сблизила ленинградцев с властью, а наоборот, отдалила. «Мы и «они» лишь иногда приближались друг к другу, но вскоре опять расходились — дальше, чем прежде. Регулярные репрессивные акции органов НКВД, полностью контролировавших ситуацию в едва живом городе, делали практически нереальным какое-либо организованное выступление против власти. Именно на военные месяцы 1941 г. и первую блокадную зиму пришлось 80% всех осужденных УНКВД за контреволюци-онные преступления в годы войны288.
Можно с уверенностью сказать, что ни малейшей угрозы выступления «пятой колонны» со второй половины марта 1942 г. в Ленинграде не существовало. Город был «очищен» не только от «политически неблагонадежных, но и тех, кто в той или иной форме проявлял нелояльность по отношению к режиму. Смерть основной части мужского населения оставляла лишь гипотетическую возможность стихийного «бабьего» бунта.
Несмотря на то, что потенциал выступлений против власти с окончанием первой блокадной зимы был практически исчерпан и УНКВД получило возможность переориентироваться в своей деятельности внутри города главным образом на борьбу со спекуляцией и хищениями, проблемы в отношениях власти и народа по-прежнему сохранялись. УНКВД заявляло о необходимости специальных мероприятий для преодоления негативных тенденций и совместных действий с партийными органами289.
Основой для сохранения кризиса было, во-первых, тяжелое продовольственное положение в Ленинграде, тяготы и лишения, связанные с блокадой в целом, усталость от войны и желание скорейшего ее окончания, во-вторых, общее ухудшениее ситуации на фронте, в-третьих, личный опыт ленинградцев, убедившихся в бессилии власти решать самые насущные проблемы горожан, которые говорили о себе: «... в условиях Ленинграда у нас выработалась привычка ко всему относиться критически»290 — к сообщениям Со-винформбюро, обещаниям руководителей государства, т. е. к власти и ее институтам. Более того, произошел значительный рост самосознания людей, которые в своих оценках ситуации и прогнозах оказались намного прозорливее власти. Люди отнюдь не были «оловянными солдатиками» и их, порой чисто марксистский, подход к анализу ситуации, заслуживает особого внимания (например, при всем желании получить любую помощь извне для облегчения собственного положения, население трезво оценивало шансы на открытие второго фронта в 1942 г. и в большинстве своем не
надеялось на чудо). В целом, сознание ленинградцев вышло далеко за рамки официальной советской пропаганды. Даже выступления Сталина подвергались теперь критическому анализу. В таких условиях заключение сепаратного мира или же обретение городом особого статуса представлялось многим лучшим выходом из создавшейся ситуации.
Отношение к власти оставалось прежним: выражалось недоверие прессе, руководителям (мало выступают и боятся открытого общения с народом)291, фактическое обвинение их в трусости («сидят на чемоданах»), оторванности от интересов простых людей («воюет партия, а не народ»), довольно ироничное отношение к Сталину (накануне речи Сталина делались прогнозы относительно того, как он будет оправдываться — обвинять союзников или призывать принести новые жертвы?).
Причина неудач на фронте объяснялись недовольством крестьянства колхозами, бездарностью командиров («умеют только водку пить и ухаживать за девушками»), косвенно — системой (везде хаос, беспорядок, за один год довели страну до такого состояния, к которому в первую мировую шли 4 года и т. п.)292.
Проблема будущего страны решалась однозначно — советской власти в ее прежнем виде не бывать. При этом обсуждались лишь две возможности — установление строя по типу западных демократий или же немецкая диктатура. При этом представители интеллигенции говорили о первом варианте, а рабочие и домохозяйки — о втором, желая установления «порядка». Правда, упоминался и промежуточный вариант — существование двух Россий — до Урала и за ним, что неминуемо привело бы к «исходу» населения из советской в «белую» часть страны 293 .
После прорыва блокады и победы под Сталинградом, когда стала более вероятной перспектива сохранения режима, нежели его падение, оптимальной формой восстановления разрушенного хозяйства назывался возврат к НЭПу — «золотому веку» сохранившей себя советской власти. Естественно, никаких идеологем с НЭПом не связывали, просто помнили и любили это «рыжее» время, позволившее очень быстро залечить раны гражданской войны и восстановить экономику 294.
Одной из наиболее часто упоминавшихся в сводках УНКВД в разделе «негативные настроения» была тема о необходимости заключения сепаратного мира с Германией. Общим фоном для этого было неверие в возможность победы и сомнения в целесообразности продолжения борьбы (Германией захвачена огромная территория, на нее работает вся Европа, нам никто не помогает и не хочет помогать. К тому же война ведется в «интересах Англии». Нужен мир на «любых условиях»)295.
Не менее популярной у населения города была идея предоставления Ленинграду особого статуса.Слухи о ведущихся якобы переговорах по этому вопросу распространились сразу же после окончания блокадной зимы («вольный город», «международный город», «передача нейтральной державе»)296. В сознании горожан произошло обособление Ленинграда от остальной части Союза, его судьба могла быть решена отдельно от судьбы страны.
Март: счастливы, что вас здесь нет...
...Счастливы, что вас здесь нет и вы не видите и не переживаете того, что переживает сейчас население Ленинграда. Каждый прожитый день это не день, а целая история, незабываемая на всю жизнь. Трудно передать все, что видишь и чувствуешь. Трупы и гробы уже не производят никакого впечатления.
Из письма, задержанного военной цензурой Действительно, население СССР не знало того, что происходило в Ленинграде. Письма,
которые приходили в город, подтверждают это. Например, Л. Коган отметил в своем дневнике в конце февраля 1942 г., что его знакомый получил письмо от жены из Саратова. Она выражала
намерение вернуться в Ленинград, т. к. «со всей Волги продовольствие сейчас направляется в Ленинград, и там [на Волге] стало туго»297.
Что же касается настроений горожан, то весна не внесла каких-либо существенных изменений, в городе по-прежнему было голодно. Время от времени высказывалось недовольство поведением союзников, которые не спешили с открытием второго фронта и не были готовы «делать все, что нужно» для общей победы, в том числе рисковать жизнями своих солдат298.
«Не верю ни одному слову всех наших новых союзников, включая поляков. Но... дипломатия есть дипломатия! Черчилль и Рузвельт — ягнята демократии! — видят во сне Японию, сокрушенную...Индией, Китаем и нами. Для них наша кровушка дешевая!»299.
С весны 1942 г. изменилась тональность спецсообщений УНКВД. Их констатирующая часть стала лаконичной, характерные для 1941— начала 1942 гг. фразы о «профашистской» пораженческой деятельности «отдельных антисоветски настроенных элементов» исчезли, хотя, как мы увидим далее, многие зафиксированные агентурой УНКВД высказывания по своей сути были пораженческими.
В сообщениях УНКВД о продовольственном снабжении и связанных с этим настроениях основное внимание стало уделяться не столько вопросам оценки морально-политической обстановки в городе, сколько фиксированию смертности среди гражданского населения, выявлению и пресечению преступной деятельности на почве продовольственных трудностей. Эти проблемы и раньше находили отражение в материалах УНКВД, однако второй год войны ознаменовал собой некоторую корректировку в деятельности тайной полиции Ленинграда — стабилизация продовольственного снабжения с марта 1942 г. и связанное с этим некоторое улучшение настроений в городе позволили органам государственной безопасности постепе-нено переключиться на более активную борьбу с разного рода расхитителями продовольствия, спекулянтами и т. п.
Несмотря на полное отоваривание продовольственных карточек в марте 1942 г., немедленного и резкого улучшения настроений не произошло. В первой мартовской сводке 1942 г. отмечалось, что в Ленинграде по-прежнему достаточно распространены пораженческие настроения, которые сводились к тому, что:
а) Красной Армии кольцо блокады не прорвать, весной из-за трудностей подвоза продуктов продовольственное положение вновь ухудшится;
б) выдаваемых продуктов недостаточно, смертность сохраняется на прежнем уровне. Город надо сдать, потому что весной его немцы все равно захватят.
Лейтмотивом многих высказываний была усталость от войны и желание прекратить бессмысленные, как многим казалось, мучения. Корреспонденция, прошедшая через военную цензуру, свидетельствовала об ужасных страданиях, которые выпали на долю ленинградцев300.
Как мы уже отмечали, война многое и очень быстро изменяла в людях. Февральские представления о том, что голод был результатом «вредительства Попкова» уже в марте сменились осознанием того, что дело даже не только в длительной блокаде, а в отсутствии запасов продуктов в целом во всей стране. Часть населения отмечала, что голод в СССР есть прямой результат политики коллективизации. В этом была одна из причин нежелания некоторой части горожан эвакуироваться из Ленинграда («если эвакуироваться, то только к немцам»). В большинстве зафиксированных агентурой УНКВД высказываний виновником голода называлось советское руководство:
«...Наше правительство и ленинградские руководители бросили нас на произвол судьбы... С продовольствием везде плохо. Весь скот уже забит на мясо. Политика коллективизации сельского хозяйства потерпела крах» (инженер Ленинградского электротехнического института
П.);
«...Это наши руководители виноваты в том, что на Украине погибло от голода 12 миллионов человек. Они виноваты в том, что много людей умерло от голода в Ленинграде... Оставаться в Ленинграде можно только при условии, если сюда придут немцы» (учительница средней школы М.)301.
Несмотря на некоторое сокращение смертности в марте (в феврале в среднем в сутки умирали 3200—3400 человек, а в в первую декаду марта 2700—2800 человек в сутки), настроение населения по данным Военной цензуры оставалось таким же, как и раньше:
«...Живу я в городе смерти, люди мрут как от чумы. Из нашей группы не осталось в живых ни одного парня. Сама я еле жива, жду такой же участи. Очень тяжело сознавать, что не сегодня так завтра погибнешь. Сейчас одна мечта — набить чем-нибудь желудок»;
«...Нечеловеческая и мучительная голодная жизнь. От грязи все обовшивели. Нам кажется, что Ленинград нашими вождями брошен на произвол судьбы»;
«Не верь тому, кто говорит, что ленинградцы держатся стойко и чувствуют себя хорошо, несмотря на трудности. На самом деле ленинградцы падают от голода... Мужчины и подростки все вымерли, остались одни почти женщины. Пока блокаду прорывают, Ленинград пустой будет»;
«...Не верь никаким слухам о «санаторном питании». Мы уже утратили всякие надежды на избавление от голода...»;
«...Такого кошмара еще не было в истории. Люди грязные и худые бродят по улицам. Умирали без боя и много еще умрет — не вынести»302.
Опасения по поводу перспектив продовольственного снабжения Ленинграда в связи с прекращением функционирования «дороги жизни» отмечались органами УНКВД вплоть до конца марта 1942 г. 303 Продовольственные трудности и общая усталость обусловили появление новой версии выхода Ленинграда из войны — в городе распространились слухи о том, что советское правительство якобы ведет переговоры о передаче Ленинграда Англии или нейтральным странам:
«...Скоро Ленинград сдадут в аренду англичанам. Англичан Ленинград интересует как портовый город. Когда здесь будут хозяевами англичане, жизнь будет замечательной».
«...Предполагается объявить Ленинград вольным городом. Поэтому многих эвакуируют и наводят в городе чистоту и порядок...»304.
Осознание бесперспективности нахождения в блокированном городе породили у подавляющего большинства желание уехать из него. Партийные информаторы сообщали, что «сейчас у населения наблюдается большая тяга эвакуироваться из Ленинграда». Володарский РК отмечал, что рабочие завода им.Кагановича сами просят их эвакуировать или командировать на другие заводы вглубь страны305 .
Отношение населения к эвакуации из Ленинграда немцев и финнов весной 1942 г. могло быть своего рода лакмусовой бумажкой для определения эффективности проводившейся властью в течение долгого времени активной пропаганды по повышению бдительности, выявлению возможных пособников противника, воспитанию ненависти к противнику. Архивные материалы не дают возможности привести статистические данные о реакции ленинградцев на это мероприятие — органы НКВД сообщали о «понимании» подавляющим большинством горожан принимаемых мер. Однако на деле речь шла, скорее, о безучастном отношении к происходившей высылке потенциально нелояльных. В ряде же случаев высылка немцев и финнов объяснялась с антисемитских позиций — «это проделки евреев с целью завладеть лучшими квартирами». Таким же образом трактовалось и появление критических замечаний со
стороны рабочих о «нарушении национальной политики и национального равенства», а также «несправедливости» в отношении тех, чьи мужья и сыновья были призваны в РККА306. Таким образом, продолжала работать «мина замедленного действия» — декларативные заявления самой демократичной в мире Конституции давали основания для критики подавляющего большинства проводившихся властью политических мероприятий.
Хотя открытой критики непосредственно Сталина ленинградцами в документах УНКВД и дошедших до нас дневниках практически нет, однако материалов, которы звучали укором советскому лидеру, оставалось достаточно. Во-первых, это заявления, в которых выражалось негативное отношение к политике государства в целом, начиная, пожалуй, с коллективизации и, заканчивая неспособностью власти обеспечить Ленинград продовольствием. Во-вторых, это положительная оценка деятельности политиков других стран, деятельность которых традиционно советской пропагандой подавалась или в негативном свете, или в лучшем случае нейтрально. Речь идет, прежде всего, о Рузвельте и Черчилле. Применительно к последнему, например, отмечалось его огромное мужество как лидера нации взять на себя ответственность за военные неудачи английской армии и способность заявить об этом «всемирно, всенародно»307, не создавая при этом никаких «теорий» и «стратегических планов», объясняющих причины поражений. В-третьих, признание населением того, что немцы по-прежнему сильны и одна из их сильных сторон — дисциплина и организованность, чего напрочь были лишены советские органы власти и управления на всех уровнях.
Немецкая разведка оценивала настроения населения Ленинграда как «очень противоречивое». С одной стороны, улучшение снабжения, снижение смертности, усиленная пропаганда и сообщения о победах оказывали воздействие на горожан, но, с другой стороны, с приходом весны связывались самые мрачные ожидания — народ говорил об ухудшении снабжения и голоде. В целом же, СД полагала, что население Ленинграда «по-прежнему готово защищать город»308.
Во второй декаде апреля среди лиц, получавших продукты по категории служащих и иждивенцев, выражались сомнения относительно возможности прорыва блокады и выживания309. Значительное распространение получили слухи о ведении секретных переговоров с Германией о заключении мира 310, а также придании Ленинграду нового «международного» статуса под контролем союзников 311. Таким образом, место слабой советской и неоправдавшей надежд некоторой части населения немецкой власти постепенно стали занимать «буржуазные демократии», хотя говорить о полном доверии к ним населения, конечно же, нельзя. Более того, появление подобных слухов означало лишь начало формирования новой тенденции, которая, как обнаружилось вскоре, доминирующей отнюдь не стала.
Накануне праздника 1-го мая УНКВД зафиксировало подъем настроения среди ленинградцев. Основной причиной этого было то, что в конце апреля все категории населения дополнительно получили «праздничный набор», состоявший из мяса, рыбы, сыра, табака, сухофруктов, чая и даже водки. В спецсообщении своему наркому Л.Берии УНКВД ЛО рапортовало, что «трудящиеся Ленинграда, отмечая бесперебойную выдачу продуктов и полное отоваривание карточек в апреле месяце, выражают благодарность партии и правительству»312.
В мае отрицательные настроения на почве продовольственного снабжения были зафиксированы главным образом среди домохозяек, получавших продукты по иждивенческим карточкам. Они говорили о несправедливости при распределении продовольствия, поскольку не по своей вине попали под сокращение и не работали. Некоторые выражали недовольство тем, что существовавшая система распределения обрекала иждивенцев на голодную смерть — кроме того, что продуктов выдавали недостаточно, в городе практически не было столовых, где бы
иждивенец мог свободно получить еду. По-прежнему в городе сохранялись пораженческие настроения и сомнения в возможности снятия блокады:
«Дальше так жить невозможно. Народ голодает и терпит лишения. В Ленинграде тысячи людей погибли от голода только потому, что не хотят признавать своего бессилия в войне с немцами и не ставят вопрос о заключении мира»313.
По данным УНКВД, в связи с улучшением продовольственного положения в июне по сравнению с маем на треть сократилась смертность. Кроме того, резко сократилось число случаев употребления в пищу человеческого мяса. Если в мае за эти преступления было арестовано 226 чел., то в июне — 56314.
«Иерархия потребления» оставалось наиболее значимой в блокадном Ленинграде в формировании межличностных, межгрупповых и иных отношений. Весной горожанам стало очевидно, что далеко не все страдали от жесточайшего голода в зимние месяцы 1941—1942 гг. В городе было достаточно много «упитанных, рубенсовского характера молодых женщин с цветущими телами, с румяными физиономиями». В дополнение к «аппаратам», которые, по мнению некоторых представителей интеллигенции, потребляли всю помощь, поступавшую в Ленинград от колхозников и из других регионов, добавились работники торговой сферы, общепита и «детских очагов», которые набивали себе карманы посредством воровства и спекуляции315.
Более того, в существовавшей в городе «иерархии потребления», часть населения видело политику, направленную на принуждение горожан к эвакуации. Отнесенные к 3-й категории лица «не нужны [власти] и представляют лишние рты в Ленинграде, и чтобы избавиться от них, паек 3-й категории очень уместен». Населению фактически не оставалось выбора, кроме как стремиться быстрее уезжать из города. Забегая вперед отметим, что, по мнению горожан, в конце августа 1942 г.власти вновь использовали нормирование продовольствия как инструмент поощрения эвакуации некоторой части населения:
«И это сделано очень деликатно, без шума и всяких сообщений. Третья категория ничего почти не получает. А кто под третьей категорией находится? — Пенсионеры, иждивенцы, вообще старый нерабочий народ, большей частью немощный и осажденному городу ненужный.Их надо заставить выехать из осажденного города, а как? А заставить их поголодать. Последствия такие: кто сможет, тот выедет, а кто не сможет или не захочет уехать, тот смиренно и тихо умрет, т. е. эвакуируется на тот свет»316.
Пассивность немцев на ленинградском фронте и продолжение страданий населения привели к появлению неприязненных настроений как к «старой» власти (советской), так и потенциальной новой— немецкой. Тезис о том, что «во всем виноваты Сталин и Гитлер», стал весьма распространенным в начале лета 1942 г. 317, что означало выход за пределы традиционного поведения личности авторитарного типа, характерной чертой которой был патернализм и желание подчиниться сильному. Поведение союзников также не давало оснований рассчитывать на них как на гарантов благополучия, стабильности и порядка. Попрежнему одним из наиболее общих был тезис о ненадежности Англии и США как союзников
СССР318. Даже заключение договоров о союзе с Англией и США значительной частью населения воспринимались как «новая кабала» с целью «втравить» СССР в войну с Японией или, в лучшем случае, не более чем очередной пропагандистский ход. Высказывались предположения о наличии «неопубликованных условий» договора, содержащих изменение советской конституции, а также сожаление о невозможности теперь заключить сепаратный мир
сГерманией319.
Вэтих условиях вполне естественным было развенчание культа вождей, рост религиозности
населения, веры в судьбу и т. д. Среди наиболее опасных настроений зимы 1941—1942 гг. наряду с написанием листовок антисоветского содержания, проявлений антисемитизма, «колоссальное распространение получили различные религиозные слухи.320. Весьма характерным в этом смысле было противопоставление, сделанное одной из домохозяек в диалоге с информатором РК ВКП(б) Шуваловой в октябре 1941 г.: »Почему т. Сталин знает, что
в1942 г. мы победим? Разве он Бог, что все знает?»321.
Вцелом на настроения населения огромное влияние оказывали события на фронте. Вынужденные сообщения Совинформбюро о неудачах на юге неизменно приводили к росту «упаднических» настроений, а иногда и их «возобладанию». Всеобщее огорчение вызвало сообщение о падении Севастополя. В связи со сдачей Новороссийска имели место разговоры о том, что «скоро придется заключить позорный мир», что «летом отдали больше, чем отвоевали зимой» и т. д. Кроме того, рабочие выражали недовольство чрезмерно кратким освещением
военных событий на фронте322.
Важной мерой, направленной на стабилизацию продовольственного положения в городе в условиях блокады, было решение Военного Совета Ленинградского фронта от 5 июля 1942 г. об эвакуации из города несамодеятельного населения — инвалидов, женщин, имевших двух и более и детей, а также рабочих, инженерно-технических работников и служащих, которые не могли быть использованы в промышленности и городском хозяйстве. Партийные информаторы сообщали, что «у абсолютного большинства граждан, прибывших на эвакопункты, видна большая тяга к выезду из Ленинграда323. К началу августа из города были эвакуированы 303 718 человек и численность оставшегося населения составляла 807 288 человек, в том числе взрослых
— 662 361 чел., детей — 144 927 чел. Завоз продовольствия позволил создать в городе запасы муки и крупы на 2,5—3 месяца324.
Отношения с союзниками в условиях отсутствия второго фронта после подписания договоров с Англией и Америкой вызывали у населения скорее раздражение, нежели заряжали оптимизмом. Далеко неоднозначную реакцию вызвал, например, визит в Москву британского премьера Черчилля в августе 1942 г.325 В августе—начале сентября главным объектом недовольства населения Ленинграда стала работа столовых и магазинов. Военная цензура только за 10 дней зафиксировала 10 820 случаев, когда ленинградцы указывали в письмах на то, что работники торговых и снабженческих организаций расхищали продукты питания и занимались спекуляцией. В среднем на 70 человек, проживавших тогда в городе, приходилось 1 сообщение. В приведенных УНКВД примерах вновь появились проявления антисемитизма326 .
Материалы УНКВД дают возможность воссоздать картину медленного выхода из глубокого кризиса, обусловленного голодом. К сентябрю 1942 г., уровень смертности в городе приблизился к довоенному, практически прекратились случаи людоедства, существенно сократилось количество нападений на граждан с целью завладения продовольственными карточками и продуктами. Это вовсе не означало того, что жизнь в городе нормализовалась. 16 октября 1942 г. Остроумова записала в своем дневнике, что «ужасная кругом идет борьба за жизнь, за существование. Голод, холод и темнота. Пока голода нет, так как еще не съедены все овощи. Но цены очень высокие... Страшный холод. Откуда взять дров?»327
Еще одним несчастьем для горожан был произвол управдомов, которые в связи с улучшением контроля в сфере распределения продуктов уже не имели возможности пользоваться карточками умерших и «обратили свое благосклонное внимание на жителей своих домов и обращаются с ними как в своей крепостной вотчине», осуществляя поборы мануфактурой, продуктами и т. п. «Кого я не вижу — все стонут и жалуются как на величайшее зло — на управдома». Справедливости ради надо отметить, что Остроумова указывала на
«счастливые исключения» среди управдомов. Она писала, что «есть просто герои, особенно женщины, по энергии, настойчивости и самопожертвованию. Но таких мало»328. Объективно для городской и тем более центральной власти смещение объекта недовольства населения было фактом положительным, поскольку речь шла о бытовых вещах, по преимуществу личного характера.
УНКВД продолжало твердо держать руку на пульсе жизни города — критические высказывания, замечания, печатные материалы антисоветского характера фиксировались самым тщательным образом. На основании сообщений агентуры и перлюстрации писем составлялись донесения о реакции ленинградцев на важнейшие политические события. В частности, краткие ответы Сталина московско-мукорреспонденту Ассошиэйтед Пресс в 3 октября 1942 г. воспринимались значительной частью населения как поиск предлога для заключения сепаратного мира с Германией, выражение неверия в искренность союзников и их намерение открыть второй фронт, а также «очередной» провал сталинской внешней политики329. Публикация в «Правде» статьи о бегстве Гесса в Англию и призыв СССР предать его суду международного трибунала также вызывала волну откликов горожан, часть из которых выражала сомнение в желании союзников (прежде всего Англии) воевать против Германии330.
Введение единоначалия в армии поддержала большая часть населения, хотя, по мнению некоторых, это являлось проявлением метаний власти и банкротства одного из важнейших институтов партии331 .
Наступление второй зимы в условиях блокады не сулило ленинградцам перемен к лучшему
— Красная Армия терпела неудачи на Волге, а на помощь извне особенно рассчитывать не приходилось. Начавшиеся боевые действия союзников в Северной Африке лишь оптимисты считали открытием второго фронта332 . Не внес никаких изменений в настроения горожан и доклад Сталина, посвященный очередной годовщине революции. Население отмечало, что практически ни одно из обещаний власти, сделанных в первомайском приказе Сталина, не было выполнено333 .
Немецкая разведка, так же как и УНКВД, изменила формат спецсообщений, отправляемых в Берлин айнзатцгруппами. С 1 мая 1942 г. ннформация о Ленинграде стала намного скупее.
Она помещалась в раздел «Meldungen aus den unbesitzten Gebieten der UdSSR» (сообщения из незанятых территорий СССР). Начиная с 10 апреля и до конца июля 1942 г. в документах СД нет упоминаний о Ленинграде, интерес к которому, по всей видимости, заметно упал.
24 июля немецкая служба безопасности информировала о последних событиях в блокированном Ленинграде, обращая особое внимание на значительное снижение смертности весной и летом, усилия властей по очистке города, широкое привлечение женщин и девушекподростков к различного рода работам (строительство защитных сооружений, зачисление в подразделения гражданской обороны, госпитали, учреждения связи и т. д.). Отмечая эффективность советской власти, немецкая разведка сообщала, что ей «удалось крепко держать население в своих руках»:
«В настоящее время население представляет собой массу, преданную большевизму. Наличие скрытой усталости от войны не может, поколебать уверенности в Советской власти»334.
18 сентября 1942 г. немецкая разведка сообщала о проведении эвакуации в соответствии с приказом Военного Совета Ленфронта. Особое внимание в сентябрьском донесении в Берлин было уделено характеристике настроений в Ленинграде. В частности, подчеркивалось, что провал попыток прорвать блокаду силами 2-й ударной армии и 10 месяцев осады способствовали распространению среди населения общей депрессии. Однако умелое использование советской пропагандой идеи открытия второго фронта позволило удерживать
настроение населения на приемлемом для советского режима уровне. В заключении донесения указывалось, что успехи вермахта на юге окажут «соответствующее воздействие» на население, и наступит новое разочарование в несбывшихся надеждах, созданных советской пропагандой335.
16 октября 1942 г. СД предоставила наиболее развернутое сообщение о положении в Ленинграде за весь период блокады, выделив несколько периодов в изменении настроений населения. Вновь было отмечено, что наиболее благоприятный момент для взятия Ленинграда (осень—начало зимы 1941 г.) был упущен. Настроения населения в начале осени 1942 г. характеризовались тем, что после относительно длительного периода улучшения моральнополитического состояния ленинградцев, основанного на нормализации продовольственного снабжения, а также националистической пропаганде, кривая настроений снова пошла вниз. Главной причиной этого был страх перед перспективой пережить еще одну зиму в условиях блокады336. Даже сообщения об успехах под Сталинградом не внесли перелома в настроения ленинградцев. Наметившийся их подъем в условиях продолжающейся блокады и начавшегося переосвидетельствования мужчин в возрасте 18—55 лет вновь сменился унынием и ростом числа «нездоровых» разговоров337.