«Бомба в почтовом ящике»

Публикация и коммуникация прежде были слиты воедино: с их помощью ученый заявлял о своем приоритете и узнавал о работах коллег. Да и теперь ученые с почтением относятся к публикации своих статей, но вот о чужих достижениях они с недавних пор предпочитают узнавать не из традиционных изданий, а по каналам неформальной коммуникации. К ним относятся всякого рода встречи ученого с коллегами, начиная от международных форумов и кончая вечеринками. Обмен письмами, копиями статей, препринтами — тоже неформальная коммуникация.

Одно из главных ее преимуществ — это фактор времени. Ведь чтение статьи как бы обращает время вспять; вы знакомитесь с тем, что думал автор год-другой назад. Узнать, что изменилось с тех пор, можно только неформальным путем. С другой стороны, и самому автору любопытно, как будет встречена только что написанная им работа. Отклики в печати появятся года через два-три, а то и позже. Если же воспользоваться неофициальными каналами и послать копии статьи нескольким коллегам, то отзывы поступят через несколько недель.

Неформальная коммуникация выручает и в том случае, когда материала для хорошей статьи еще маловато, но есть потребность заявить о ведущейся работе и ознакомить специалистов с выбранным вами направлением. Этой цели служат вновь появившиеся «Журналы для писем» (в XVII—XVIII вв. «письмо к редактору» было признанным жанром научной коммуникации), а также препринты — небольшие брошюры с очень копотким циклом издания. Такие брошюры удобны и физикам, и лирикам, их выпускают, к примеру, академические Институт физики Земли и Институт русского языка.

Вот так система научной коммуникации разделилась на две подсистемы — формальной и неформальной коммуникации. Причем подсчитано, что последняя приносит современному ученому 70—80% необходимой ему для работы информации.

Источники неформальной коммуникации разнообразны: это может быть, скажем, беседа в неспешной очереди в столовую или даже во время мимолетной поездки в лифте. Конечно, далеко не каждая встреча коллег — событие. Тысячи молодых ученых без особой пользы для науки проходят стажировку в крупных научных центрах. А одна из таких командировок привела к чуть ли не крупнейшему биологическому открытию нашего века.

Осенью 1951 г. американец Джеймс Уотсон приехал в Англию для стажировки в Кавендишской лаборатории Кембриджского университета. Позже он писал: «С первого же дня, проведенного в лаборатории, мне стало ясно, что в Кембридже я останусь надолго. Уехать было бы вопиющей глупостью, так как тогда я лишился бы неповторимой возможности разговаривать с Фрэнсисом Криком». В ежедневных беседах, проходивших то в лаборатории, то в ресторане или в доме Криков, они обсуждали все на свете — от достоинств знакомых девушек до структуры вирусов и генов. В конце концов им поддалась тайна строения ДНК...

За четверть века до этого молодой профессор Римского университета Энрико Ферми увлекался в кружке коллег и студентов игрой в две лиры. Всего одну лиру платил тот, кто не умел ответить на заданный ему другими членами кружка вопрос. Это недорогая плата за науку, за поощрение к любознательности и к нестандартному мышлению (вопросы-то нередко задавались с подвохом). А с двумя лирами расставался тот, кто сам не знал ответа на свой вопрос.

Казалось бы, к чему рисковать — не двумя лирами, конечно, это мелочь, а уличением в незнании? Ведь тон в кружке, объединяющем двух будущих нобелевских лауреатов, задавали отнюдь не записные скромники. Во всей Италии не отыскать было физиков (а может, и не только физиков), равных по уму, эрудиции, творческому потенциалу этим молодым самоуверенным всезнайкам и, конечно, горячим спорщикам. И все же счет все больше шел на две лиры, а не на одну.

Не опасаясь уронить репутацию, щедро жертвуя карманными деньгами, Ферми и его коллеги задавали друг другу те вопросы, над решением которых бились сами.

Возможность оперативно опросить людей сведущих ;и высокоодаренных, устроить что-то вроде «мозгового штурма», а в результате, может быть, натолкнуться на ценную идею — все это, право, дороже символических расходов. «Большинство научных открытий,— пишет биограф Э. Ферми,— сделанных в Риме... родились в ходе игры в две лиры или в той форме ее продолжения, которую Ферми придал своей работе в лаборатории. Каждый задавал остальным те вопросы, которые он ставил перед самим собой, каждый делал упор на то, что было непонятно ему самому, в надежде, что партнеры смогут пролить свет на темные участки его логических рассуждений».

В деятельности Ф. Крика и Дж. Уотсона, Э. Ферми и его сотрудников легко различить многие черты «копенгагенского стиля» научной работы. Он сложился в Институте теоретической физики, которым руководил Нильс Бор. «Копенгагенский стиль» — это круглосуточное общение, это совместные исследования и широкое обсуждение их результатов. Известную уже нам привычку Бора постоянно думать вслух, дискутировать и вообще работать в многолюдстве охотно подхватили гости и сотрудники знаменитого института (среди них Паули и Ландау, Гейзенберг и Эренфест, Гамов и Крамере). «Для понимания квантовой механики были необходимы совместные обсуждения»,— сказал как-то Бор. И этих обсуждений хватало. Так коллектив жизнерадостных, остроумных, блестящих по уму и образованию людей творил физику XX века.

Тут самое место вспомнить, что все это уже было: люди науки съезжались и обсуждали волнующие их проблемы, работали вместе, а расставаясь, переписывались, и вообще они всегда ощущали себя единой, сплоченной группой. Все это старо, как сама наука. «Невидимым колледжем» называли в Англии в XVII в. людей, интересующихся наукой и связанных между собой, но не принадлежащих ни к какой организации, ни к какому колледжу. Так что же нового в «копенгагенском стиле»?

Новое — это хорошо забытое старое. Уже в 1662 г., казалось бы, впору было напрочь забыть о «невидимых колледжах». Это год основания лондонского Королевского общества, когда «невидимые» ранее для официального взора ученые были наконец замечены. С этих пор началось бурное развитие «зримой», организационной стороны науки. Теперь формальных связей между сужеными предостаточно, но именно их обилие стало помехой эффективному общению. Ученые проявили гибкость и принялись напрямую связываться со своими коллегами, минуя официальные каналы. Так, вновь возникли нигде не зарегистрированные «невидимые колледжи», которые подчас деятельно направляют развитие научных исследований в той или иной области.

...В сентябре 1800 г. собрались шесть астрономов, убежденных, что между орбитами Марса и Юпитера должна существовать неизвестная планета. «Отряд небесной полиции», как в шутку выразился их вдохновитель фон Цах, поставил целью «выследить и поймать беглого подданного Солнца». Астрономы разделили между собой зону поисков, а оставшийся свободным участок неба решили предложить итальянцу Дж. Пиацци. Надо же было так случиться, что не успела почтовая карета дойти до Палермо, где жил Пиацци, как тот не «по приказу», а случайно наткнулся на «беглянку»! Убедившись в существовании планеты, которой Пиацци дал название Церера, фон Цах распустил свой «отряд».

Для зарождения «невидимого колледжа» личные встречи необязательны. С этим вполне справляется переписка— другой древнейший вид научной коммуникации.

В начале 1950 г. англичанин Майкл Вентрис — архитектор, с детства интересовавшийся древними языками,— разослал анкету 12 крупнейшим специалистам по крито-микенской письменности. Полученные ответы Вентрис перевел на английский, проанализировал, дополнил изложением своих взглядов и разослал тем же адресатам. Позднее этот документ получил название «Отчет за полстолетия», ибо как раз столько времени прошло с момента открытия первых памятников крито-микенской письменности. Завершался «Отчет» следующими словами: «Я искренне надеюсь, что этими письменами занимается достаточно людей и что в недалеком будущем им удастся найти удовлетворительное решение проблемы. Я шлю свои лучшие пожелания. Я же, будучи вынужден заняться другой работой, делаю мой последний скромный вклад в наше общее дело».

Вентрис не сдержал слово. Целых два года отдавал он весь досуг анализу нацарапанных на глиняных табличках текстов. Каждый шаг его работы становился известен коллегам: Вентрис за это время отправил своим корреспондентам 20 больших «Рабочих заметок» (получается, что отчитывался он почти ежемесячно). Лишь в июне 1952 г. появилась решающая гипотеза, оказавшаяся верной. Составив первый экспериментальный словарь микенского, или, как стали говорить позже, древнеахейского, диалекта греческого языка, Вентрис по обыкновению разослал его специалистам. Один из них — швед А. Фюрюмарк — назвал словарь «бомбой, брошенной в почтовый ящик».

Очень скоро Вентрис завершил дешифровку древней письменности. Увы, вот этот «вклад в общее дело» на самом деле оказался последним: 6 сентября 1956 г. Майкл Вентрис погиб в автомобильной катастрофе. «Те, кого полюбят боги, умирают молодыми» — эти слова греческого поэта Менандра вспомнились соавтору Вентриса Дж. Чэдуику, примкнувшему к нему на последних этапах работы. «Любимцу богов» было всего 34 года.

Наверное, достаточно примеров. Общее же состояние двух подсистем научной коммуникации четко охарактеризовал Прайс: «С одной стороны... научный архив пополняется безадресными статьями, написанными неизвестно для кого, а с другой стороны... исследовательский фронт жадно потребляет информацию о научных событиях задолго до регистрации этих событий в формальной публикации».

Научная коммуникация прошла целый виток спирали; когда-то письмо и личная беседа были единственными видами общения ученых, потом оказались оттеснены на второй план, теперь же им вновь отдается предпочтение. Но это не значит, что письмо и телефон вовсе отменят печатный станок — традиционное средство связи ученых. Опасения такого рода пока преждевременны. Вот почему критика в адрес неформальной коммуникации относится к сегодняшнему дню, а никак не к грядущей науке.

Поворот в сторону неформальной коммуникации можно было предвидеть. Ведь подсистемы научных коммуникаций — это два типа общения, две коммуникативные сферы.

Более древней и привычной является аксиальная (от латинского axis — ось) коммуникация, когда точно известно, кому передается сообщение. В этом случае отправитель либо видит перед собой того, к кому он обращается, либо надписывает его адрес на конверте, выстукивает его позывные, набирает номер его телефона и т. п. Позже появилась ретиальная (от rete — сеть) коммуникация, при которой нет фиксированных получателей — их предстоит выудить, причем сетью служит само сообщение: кто его воспринял, тот и будет адресатом. Так действуют теле- или радиопередача, газетная статья, листовка, рекламное объявление. Хотя все они ни к кому конкретно не обращены, но обычно невод закидывается не напрасно: в редакции и студии поступают письма, в магазины приходят покупатели, а на вербовочные пункты — добровольцы.

Объем ретиальной коммуникации резко возрос за последние несколько десятилетий. Яркий пример — развитие средств массовой информации. Но не случайно буквально на наших глазах началась «реабилитация» исторически более старого и психологически внушающего большее доверие аксиального способа взаимодействия. В этом вопросе научное общение стоит в одном ряду с прочими коммуникативными процессами, законы движения и развития которых известны нам, к сожалению, очень плохо.