ЦВЕТНЫЕ ЛИСТЫ УТАМАРО

Вв небольшом японском домике, расположенном у са­ мого морского побережья. Это был личный визит, какутренний час первого января Тосио сан посетил меня

того требует обычай, с новогодним поздравлением. То­ сио сан выглядит очень празднично. На нем национальный парадный халат цвета древесного угля с длинными простор­ ными рукавами, под которыми виднеются белоснежные отвороты, и украшениями на груди в виде тисненых позу­ ментов. Опустив руки и приняв смиренную позу, он почти­ тельно сгибается в низком традиционном поклоне и не­ громко произносит приветственную фразу: «Омэдэтб годзаймас!» — «Поздравляю с Новым годом!»

И торжественный вид гостя, и классический поклон, и речевая манера Тосио сан впечатляюще свидетельствуют об обычаях национального своеобразия, о чувстве такта, со­ блюдаемого во взаимоотношениях, общении в быту. И в этом есть своя мера. Здесь протокольная сухость так же обедняла бы и была бы не оправдана, как излишняя сенти­ ментальность.

167

Свирепое ночное ненастье к утру успокоилось. Неуем­ ное, казалось, буйство стихии совсем улеглось. Наступило затишье, благостный покой. Стало «тихо, как после навод­ нения».

Невольно вспоминаются строки Гонсуй, поэта японского средневековья:

Злобный вихрь затих .. .

Все, что от него осталось, — Дальний шум валов.

Гигантский Токио сверкает вдали своими яростными от­ ражениями в стеклянных стенах банковских железобетон­ ных громад. Перед моими глазами раскинулся далекий гори­ зонт: зеркальная поверхность воды почти незаметно сли­ вается с небосводом. И едва колышущаяся морская даль, простирающаяся от застывшего каменного побережья, ка­ жется выдержанной, по слову живописца, в своем цвете, в своем неповторимом освещении и воздухе. Через откры­ тую раму окна в комнату доносится сырой запах только что выловленной свежей рыбы — исконный запах японского рыбацкого поселка, приморских деревень.

В сельской местности, в глубинных префектурах и в при­ брежной полосе, где японские крестьяне самым первобыт­ ным, прадедовским способом вычерпывают воду из источ­ ников и колодцев при помощи «старой дубовой бадьи», в простом народе живет древний традиционный обряд — на­ полнение первой бадьи воды в новом году. Примечательно, что эта «вакамйдзу» — «молодая вода» — прекрасно воспета японскими поэтами и народными сказителями многих по­ колений. Мидзу, в особенности чистая родниковая вода — природный источник жизни и здоровья, неизменно вызы­ вала у японцев чувства признательности, благоговейного поклонения.

По очень древнему обычаю, японские крестьяне подни­ маются в первый день нового года на самой заре, вместе с солнцем, умываются «молодой водой», облачаются в но­ вые праздничные кимоно и всей семьей во главе со старей­ шим в роду собираются в лучшей комнате своего дома. Здесь, под кровом своих предков, они чинно обмениваются новогодними поздравлениями, добрыми пожеланиями и, до­ рожа новогодним мгновением, чтобы испить «живой воды», мирно угощаются «фукутя» — «чаем благополучия». Он го­ товится из свежей ключевой воды в старинной бронзовой или чугунной посуде, безупречно вычищенной внутри и с

168

густым слоем сажи, закопченной на огне от долголетнего пользования. Пьют сельчане обычно зеленый чай в виде за­ сушенных листьев темно-зеленого оттенка или напиток из специально обработанных морских водорослей, богатых йодистыми веществами и минеральными солями. При этом подаются особо приготовленные просоленные абрикосы. С древней поры считается, что зеленый чай и острые марино­ ванные абрикосы и сливы, благодаря их целебным свойст­ вам, оберегают человека от разного рода недугов и болез­ ней. «Друзья что маринованные сливы: чем старше, тем лучше», — гласит японская поговорка.

С нашей мансарды, несколько возвышающейся над остальными строениями, открывается широкая окрестная панорама. Обаяние своеобразной природы этих мест, их неизъяснимая атмосфера, близкое дыхание океанской громады, неугомонный морской плеск — все это напол­ няет сердце какой-то мечтательностью, чувством благого­ вения.

Иногда нам кажется, что мы плывем на парусной яхте

инад нами возникают все новые светящиеся облака, бело­ снежные и лучистые, легко и стремительно уплывающие на север, к невидимым причалам, родной сибирской дали.

Тосио сан, напомнив о нашей новогодней встрече про­ шлой ночью в доме Охара сэнсэй, с отменной вежливостью выражает удовольствие по поводу сердечности атмосферы

иинтересного собеседования. Он также передает благодар­

ность от Охара сэнсэй за честь, которая была оказана его дому нашим вчерашним визитом к ученому.

Затем Тосио сан приносит из гостиной комнаты приве­ зенный им шелковый платок — фуросики, расписанный сти­ лизованными иероглифами, и, развязав его ловкими движе­ ниями пальцев, извлекает небольшой бумажный свиток.

— К Новому году, — спокойно замечает он, — в Японии с давних пор принято издавать традиционные календари с разнообразными сюжетами — историческими, литератур­ ными, художественными. Вместе с моими коллегами нам удалось напечатать вот этот скромный альбом в старинной технике гравюры на дереве. В нем воспроизведены некото­ рые образцы произведений одного из наиболее одаренных японских художников восемнадцатого столетия Утамаро, крупнейшего представителя искусства Укиё-э (буквально — «картины повседневной жизни»). По старинному обычаю, в духе поэзии дружественного привета, такие календари

169

японцы посылают близким им людям вместе с новогодним поздравлением.

О японских календарях, их многообразии и красочном оформлении мне было известно давно. Приходилось слы­ шать и об удивительной привязанности японцев к месяце­ слову. Запомнилось как-то прочтенное короткое стихотворе­ ние Хйсуда Дзирб, современного поэта Японии:

«Все пожитки перевезены».

А глядишь, — и везти-то было Календарь один со стены!

Вплоть до семнадцатого столетия, поясняет далее Тосио сан, японское изобразительное искусство оставалось почти исключительно привилегией высших классов и было в зна­ чительной мере ограничено сюжетом китайских пейзажей, цветов, легенд и различных предметов, непосредственно не связанных с жизнью народа, его повседневным бытом и дея­ тельностью. К этому следует добавить, что моральное вос­ питание в Японии уже с самых детских лет было неизменно подчинено идее социальной изоляции, сословного обособле­ ния. Так создавались придворные и аристократические тра­ диции, формировавшие чувство социального превосходства, обоготворявшие и идеализировавшие образ правителя, свя­ щенного императора. Между тем все нараставший интерес народа к прекрасному неизбежно привел к требованию ото­ бражения в японском искусстве народной жизни, личной и общественной. В результате в художественном творчестве все заметнее стала изображаться обстановка повседневной жизни людей и обычные сцены, а не абсолютная заоблач­ ная действительность в виде буддийской нирваны; все чаще стали появляться смелые композиции, новые графические приемы в технике гравюры. Процесс демократизации изо­ бразительного искусства в существенной степени обуслов­ ливался ростом и активизацией в общественной жизни тре­ тьего сословия. Гравюра Укиё-э в период Токугава (1603— 1867), являвшийся последним этапом феодальной истории Японии, отображала настроения и чувства трудового насе­ ления городов — ремесленников, всевозможных слуг торго­ вых домов, а также их хозяев — купцов. Этим объясняется и то, что, помимо иных образов и героев, излюбленными те­ мами японских художников тех дней были их современ­ ники, в том числе актеры театра Кабуки, красавицы из чай­ ных домиков, куртизанки, гейши. И картины на эти сюжеты

170

приобрели необыкновенную популярность. Они были до­ ступны народу и заменяли дорогостоящие произведения жи­ вописи.

Годы жизни в Японии помогли мне узнать, что японская гравюра имеет древние традиции. Литературные памятники свидетельствуют о том, что техника гравюры применялась еще в восьмом веке для изготовления иллюстраций буддий­ ских сутр, а также для размножения храмовых текстов. На протяжении столетий техника гравюры совершенствовалась и обогащалась, достигнув наивысшего уровня в XVII—XVIII веках. Именно в этот период ксилография в творчестве мас­ теров Укиё-э приобретает значение изобразительного ис­ кусства, в основе которого лежат определенные эстетиче­ ские принципы и взгляды. Знаменательно, что в произведе­ ниях крупнейших мастеров Укиё-э того периода, прежде всего талантливейшего художника Моронобу, которому при­ надлежит особая заслуга в развитии художественных выра­ зительных средств гравюры на дереве, характеры и образы современников стали занимать едва ли не главное, основное место.

Среди многих мастеров того периода одно из почетных мест принадлежит Китагава Утамаро (1753—1806), который, пожалуй, на голову выше стоит над своими современниками по технике создания средствами гравюры прекрасных пор­ третов японок. Он является основоположником глубоко ори­ гинального творческого стиля, за которым утвердилось имя художника. Утамаро приобрел настолько широкую популяр­ ность не только в Японии, но далеко за ее берегами, что, когда речь заходит об искусстве Укиё-э, посвященном со­ зданию прелестных образов японок, имя Утамаро всегда за­ служенно называется первым, хотя, как все знают, с этим жанром тесно связаны также имена таких художников, как Хокусай, Моронобу, Харунббу, Хиросигэ и множество дру­ гих. На тридцать восьмом году жизни Утамаро начал писать новые женские образы, сосредоточивая внимание главным образом на изображении привлекавших его наиболее ха­ рактерных лиц японок, которые, как об этом свидетель­ ствует история, искони третировались в социальной и семей­ ной жизни Японии. Художником созданы дивные галереи портретов, собранных в альбомах «Цветные изображения северных провинций», «Выбор песен», «Знаменитые краса­ вицы шести лучших домов», «Большие головы», «Десять красавиц», «Ямауба и Кинтарб», «Рыбаки Аваби», «Шелко­

171

водство» и др. И даже наиболее талантливые портретисты не могли сравниваться с Утамаро в изобразительном мастер­ стве, в передаче внутренней красоты женщины, ее истин­ ного благородства. Он глубоко понимал психологию японок и умел талантливо выразить в своих цветных гравюрах на дереве свойственную им физическую и душевную утончен­ ность. Для Утамаро это было не только поэтическое вос­ приятие действительности. Это был путь к наиболее пол­ ному раскрытию жизни человека.

Из японских книг я узнал, что некоторые работы Ута­ маро навлекли на него серьезное негодование современных ему правителей. В них — чудесное соединение пафоса пре­ красного и сатиры, благородства и унижения, сурового нра­ воучения, чарующей лирики. Но цветные листы его явились вызовом господствующим кругам: в них они скоро обнару­ жили бичевание свойственных им ханжества, лицемерия, мелкого снобизма. В этих гравюрах Утамаро содержался своеобразный социальный комментарий, выраженный в ху­ дожественных образах. Именно Утамаро, пожалуй, ярче, острее и более, чем другие мастера гравюры, обращался к современной ему жизни, к существовавшей реальности, ха­ рактеру людей, поведению человека в различных социаль­ ных условиях. И в глазах правителей это выглядело как неслыханная наглость со стороны верноподданного импе­ ратора. Утамаро, как свидетельствуют исторические источ­ ники, все чаще возвышал голос, возмущался. Ему трудно было работать. Не хватало воздуха. Художник остро ощу­ щал дыхание времени, настроения переживаемой эпохи. Он искал облегчения людских страданий. Но отравленной была вся атмосфера. И вот в начале годов Бунка* (1804—1818) Утамаро был заточен в тюрьму. Непосредственным поводом ареста художника явилась острая сатира, которую он при­ менял часто и смело против тиранствовавшего сегуна, фео­ дального диктатора. Его преступление — в жгучей нена­ висти ко всему подлому. Не всегда страной правит разум. И врага вольнодумного живописца яростно домогались удовлетворения своего властолюбия, своей алчности и же­ стокости. Лишение свободы, глубоко угнетавшее худож­ ника, потрясло и деморализовало его, привело к смерти в 1806 году, в возрасте 53 лет.

* В Японии время обозначалось по годам правления, получающим особые наименования.

172

Жизнь Утамаро трагически оборвалась в расцвете его творческого таланта*. О нем можно сказать словами япон­ ской народной поговорки, что жизнь его поистине — свеча на ветру.

Смерть художника не позволила завершить многое из задуманного. В известной степени к Утамаро относятся слова его современника, гениального Хокусая: «Все то, что я сделал до 70 лет, не стоит принимать в расчет. Только в возрасте 73 лет я приблизительно стал понимать истинное строение природы: животных, трав, деревьев, птиц, рыб и насекомых. К 80 годам я достигну еще больших успехов. В 90 лет я проникну в тайны вещей. К 100 годам я сделаюсь чудом, а когда мне будет 110 лет, каждая моя линия, каж­ дая моя точка — все будет совершенным. Я прошу тех, кто увидит меня в этом возрасте, посмотреть, сдержу ли я свое слово».

Хокусай, как и Утамаро, не дожил до тех дней, о кото­ рых так вдохновенно мечтал, хотя и умер в возрасте 89 лет.

Однако, по словам известного японского ученого Кода Нариюки в его сочинении «О радости и наслаждении», одни живут, будучи мертвыми, другие, умерев, живут.

И художественное наследие Утамаро, в творчестве кото­ рого яркое выражение нашли тревоги и поиски, буйное своеволие вожделений и щедрость чувств, не оказалось по­ хоронено под осыпью лет. В цветных листах Утамаро -— мышление художника, пространственное воображение, чув­ ственное познание. Созданные им образы сохранились до наших дней как свидетельство обретенной художником правды. Он обнаружил свое понимание, где пролегает путь к человеческому благородству, достоинству и счастью, и явил нам приметы этого пути.

Общепризнано, что произведения японских художников XVIII столетия, в том числе Утамаро, оказали весьма силь­ ное влияние на изобразительное искусство Европы сере­ дины XIX века, в особенности на искусство Франции. Имен­ но у японских мастеров учились многие европейские им­ прессионисты. Это, несомненно, расширило эстетические представления, базировавшиеся ранее главным образом на определенных канонах прекрасного античной Греции и ев­ ропейского Ренессанса.

* В 1959 году в Японии студией «Дайэй» был создан цветной художе­ ственный фильм «Утамаро», посвященный жизни и творчеству Утамаро

173