«горький апельсин» (дайдай), созвучное словам «поколение за поколением», ассоциируется с понятием «продолжение рода, жизни», бессмертия.

Хозяйка — маленькая, хрупкая, как будто вырезанная из кости японская миниатюра, с высокой прической, в нацио­ нальном кимоно с «оби», широким поясом, надетым поверх кимоно, и украшением на спине в виде огромного банта — приветливо нас встречает, стоя у входа на коленях и делая глубокий поклон. Умение повязать и носить оби считается своеобразным мастерством и показателем способностей японки. «Женщина, которая не умеет повязать себе оби, ничего не умеет», — гласит народная поговорка.

Мы входим в «гэнкан» — небольшую прихожую. Камен­ ный пол из отшлифованных булыжников серых и буроватых тонов. За ним — деревянный настил, приподнятый, как теа­ тральные подмостки. Здесь мы оставляем верхнюю одежду и, по старинному правилу, снимаем свои ботинки, которые сразу же ставим на увлажненные кругляки таким образом, чтобы можно было легко, как бы с ходу надеть их при про­ щании. На пол в японском доме не полагается ступать теми же ботинками, в которых вы шли по грязной дороге. Ведь уличную пыль главным образом приносят на обуви. . . Наде­ ваем легкие туфли и проходим в комнату. Но когда с доща­ того пола, зеркально отполированного, нам нужно войти в комнату с циновочным полом, мы снимаем и эти легкие туфли. Ходить по циновке принято лишь в специальных ма­ терчатых носках — «таби» — либо в обычных носках.

О японских носках таби надлежит сказать слово. Это наиболее распространенные в народе носки особого покроя: они имеют выделенный большой палец, и это делает их похо­ жими на копытце. Они предназначены не только для ком­ наты, но и для пользования национальной обувью — «гэта» и «дзбри». Часто таби, изготовленные из прочного матери­ ала, носят и без обуви, особенно в деревне. Таби считаются очень удобными при ходьбе по земле и во время работы в поле.

ИСКУССТВО СИДЕТЬ

Мягкий свет зимнего солнца щедро вливается в просторную застекленную раму, которая образует почти целую раздвиж­ ную стену. В задумчивой тишине косые пучки лучей ка­

22

жутся в глубине комнаты особенно осязаемыми. Своим струящимся теплом они согревают желтовато-салатную ци­ новку — «татами», вытканную из множества длинных во­ локнистых соломок, и от нее исходит едва уловимый запах травянистой свежести. От льющегося света эластичная по­ верхность циновки ярко отсвечивает почти неподвижными, притаившимися бликами, будто мелкочешуйчатую поверх­ ность татами старательно отполировали.

В прозрачной атмосфере деревянные стены из широких цельных досок, выпиленных из самых объемных вековых стволов японской криптомерии, еще рельефнее обнаружи­ вают свою долголетнюю многопластную природу. В молча­ ливых линиях древесины как бы графически отразилось движение живого растения сквозь долголетнюю толщу.

Невысокий, будто приспущенный потолок кабинета фи­ лолога поражает волнистой росписью многослойной древе­ сины. Весь потолок — в длину и ширину — состоит из еди­ ной массивной пластины, чудесным образом выпиленной из гигантских масштабов дерева какой-то местной породы. Рельефные извилины могучего растения, проходящие через весь прогон стропил, напоминают изгибы дорожных трасс, артерии движения. И каждая прожилина, несущая в себе краски подземных минералов, пролегает своим первород­ ным путем, глубоко тая в себе неизвестную родословную живого мира.

На циновке — татами, поверх которой лежит плоская подушка — «дзабутбн», напротив меня, с подобранными под себя ногами, сидит японский ученый, сухопарый, совсем се­ дой, с гладко зачесанными волосами. У него очень живые, проницательные глаза, внимательный и несколько задумчи­ вый взгляд.

Необычность и своеобразие обстановки все больше при­ влекают мое внимание. Любопытно, как сидят японцы. У них своя манера, свой древний обычай сидеть. В отличие от других народов, которые пользуются скамьями, стульями, креслами и всякого рода тронами, японцы, можно сказать, сидят прямо на земле. Для них это естественная и наибо­ лее удобная манера. Привычка, или, как сами японцы гово­ рят, искусство сидеть на полу, — своеобразный культ япон­ цев. Располагаясь на полу, они чувствуют себя весьма комфортабельно, не в меньшей мере удобно, чем евро­ пейцы — в мягком кресле. Их ноги, обычно подобранные под себя, никогда не устают, не деревенеют, как это неиз­

23

бежно случается с иностранцами, когда они вынуждены пользоваться суровыми удобствами — располагаться на своих ступнях поверх татами. Просидеть так час или два непривычному человеку очень нелегко. К концу обеда или беседы ноги немеют, встать и удержаться на них вряд ли удастся. Однако кроме чинной позы, которая обычно соблю­ дается на официальных обедах, есть еще свободная манера сидеть, то есть скрестив ноги перед собой. Правда, она до­ пустима, так сказать, лишь в мужском обиходе. Обычно при близком знакомстве хозяин не преминет сказать гостю: «Пожалуйста, сядьте свободнее!», приглашая его к «агура-о каку» — скрестить ноги.

Вообще японцы стремятся сидеть так, как это им удобно. И в железнодорожном вагоне они не торопятся отказаться от своей привычки сидеть с поджатыми под себя ступнями. Нередко можно видеть японцев, когда они забираются на кресла с ногами. Свою обувь — гэта (в виде деревянной скамеечки) или дзори (с перемычкой для большого паль­ ца) — они снимают и ставят рядом с креслом определенным образом, как это они делают при входе в японский дом.

Весьма нелегким, даже болезненным для японцев оказы­ вается процесс перехода от привычной для них домашней манеры сидеть на татами к европейскому обычаю пользо­ ваться стульями и креслами. В литературных источниках отмечается, например, что в периоды Мэйдзи и Тайсё (1868—1926), ознаменовавшиеся для Японии интенсивными международными связями с внешним миром, японцы по возвращении из заморских путешествий с жадностью стре­ мились спокойно посидеть на татами в своем старом доме. Традиция японцев сидеть на полу до сих пор остается очень распространенной, и она, несомненно, может еще сохра­ няться длительное время. Тем не менее молодое поколение японцев, особенно в городе, все более склоняется к евро­ пейским обычаям и манерам, в том числе и в отношении пользования европейской мебелью. В известной степени это также отображает происходящие в современном японском обществе изменения и перестройку.

Обычай японцев сидеть на полу сказался на многочис­ ленных особенностях их быта, домашней обстановке, архи­ тектуре и многом другом. Мебель в японской комнате — письменные и сервировочные столики, шкафчики, полки, обогревательные жаровни столь малых размеров, что с пер­ вого взгляда кажется, будто они предназначены для детей

24

или карликов. Но для того, чтобы оценить устройство япон­ ского дома, мебели и народных обычаев, необходимо сесть на татами и с этой позиции посмотреть на японские тради­ ционные вещи. Ощущение диспропорции, таким образом, несомненно, исчезнет, поскольку сидячая позиция для япон­ цев является естественной при пользовании мебелью, так же как для европейцев нормально то, что они пользуются мебелью не сидя на полу, а стоя либо сидя на стуле или в кресле.

Ох а р а с э н с э й

Академик Охара, в доме которого мы находимся, посвятил свою жизнь изучению японской филологии. В течение де­ сятилетий своей профессией и талантом он каждодневно прикован к письменному столу, литературным памятникам, иероглифическим свиткам. В минувшем году, когда ему ис­ полнилось шестьдесят пять лет, по существующему правилу Охара оставил кафедру в Токийском университете и вышел в отставку в звании почетного профессора.

Филологическими исследованиями Охара необыкновенно увлечен, рассматривает их как наиболее привлекательное, захватывающее занятие. По своему опыту он знает, что в науках нет коротких путей. Охара не довольствуется по­ пулярными сведениями и всегда стремится к углубленным познаниям. Его никогда не привлекала коммерция и мате­ риальный успех: деньги глушат тягу к знаниям. Охара не стремился к высоким постам «государственных мужей» и вельмож: недаром японская народная мудрость гласит: «Вы­ сокие деревья ветер скорее ломает». Он явно предпочитает положение человека, одержимого пытливостью исследова­ теля и вкушающего скромные житейские радости.

По распространенному в Японии обычаю, мы обмени­ ваемся визитными карточками, на которых иероглифиче­ скими знаками изображены имена. Существенно при этом уточнить правильное произношение фамилии и имени.

Трудность чтения японских фамилий при обозначении их на письме иероглифами объясняется тем, что нередко од­ ним и тем же иероглифом обозначают различные японские слова или, наоборот, одно и то же японское слово пишут

вразных случаях другими иероглифами. Сложность состоит

втом, что помимо большого числа легкочитаемых фамилий,

25

состоящих из одного или нескольких знаков, существует немалое число трудночитаемых фамилий. Кроме того, и это главное, можно знать все варианты прочтения определен­ ного написания фамилии, но не знать, как именно называет себя данное лицо. Так, два знака «шэнь-юэ» (в китайском чтении) могут быть с полным основанием в качестве фами­ лии прочтены по-японски как «Икугоси», «Огоси», «Оигоси» и «Икэгути». Так же обстоит дело, например, в следующих случаях: «Шендао» (китайское чтение) может произносить­ ся: «Ината», «Инада», «Икиинэ», «Икинэ», «Икусинэ», а «Хайбу» (китайское чтение) — «Амабэ», «Аноэ», «Кайфу», «Кайбу», «Умибэ», «Амабу», «Кайбэ».

Наличие шести или семи вариантов японского чтения иероглифов, конечно, встречается не так часто, однако труд­ ность точного прочтения не исключается тем, что вариантов может быть только три или даже два.

Хотя в именах наблюдается несколько меньшее разно­ образие, все же положение принципиально остается тем же. Таким образом, прочтение обыкновенной визитной карточки является двойной загадкой, поскольку как фамилия, так и имя имеют варианты прочтения.

При обращении японцев друг к другу обычно применяет­ ся слово «сан», означающее «господин». Сан — наиболее распространенное обращение. Употребляется также более вежливое, хотя несколько устаревшее слово «сэнсэй» (бук­ вально «ранее родившийся»), которое выступает в значении «учитель». Характерно, что слово «сан» или «сэнсэй» ста­ вится не перед фамилией, как у европейцев, а после, на­ пример Охара сэнсэй — господин Охара. Слово «сэнсэй» применяется иногда самостоятельно, без фамилии, тогда как «сан» всегда требует упоминания фамилии или имени. ВЯпо­ нии принято на первом месте ставить фамилию, на втором — имя. Иногда эта традиция нарушается — имя ставится впе­ реди фамилии. Однако эта европеизированная манера не очень распространена.

Сэнсэй — наиболее распространенное обращение студен­ тов к профессорам. При этом фамилия профессора может и не упоминаться, если студент обращается к нему непосред­ ственно. В свою очередь профессор при обращении к сту­ денту называет его по фамилии и непременно добавляет слово «сан»: Мицухара сан, Сигэмйцу сан, Курайси сан.

В доме Охара, воспитанного в духе японского кодекса приличий, почтительное обращение к нему в равной мере

26

сохраняется всеми — супругой, друзьями, прислугой, — которые называют его только «сэнсэй», не упоминая фа­ милии.

Охара сэнсэй заметил как-то в разговоре, что он давно усвоил старинный японский завет: «Занятие выбирай по влечению души. Душу вложишь — все сможешь».

Ученого постоянно тянет к любимым манускриптам, к незаконченным рукописям, к литературным памятникам, которые для Охара подобны родниковому источнику, уто­ ляющему его внутреннюю жажду. Но с годами, жалуется он, все труднее создавать вещи: творчество рождается медлен­ нее, все взвешивается на тончайших весах опыта, виденного, испытанного. Охара любит древность, восхищается ее худо­ жественными творениями. Он движим старинной восточной мудростью: «Не поняв того, что было, не поймешь того, что есть. Не забывай прошлого: оно учитель будущего». У мудро­ сти разных народов и литератур наблюдается поразитель­ ное сходство и общность. Максиму Горькому принадле­ жат слова, которые почти буквально совпадают с приве­ денной восточной поговоркой: «Не зная прошлого, невоз­ можно понять подлинный смысл настоящего и цели буду­

щего»*.

Особенное удовлетворение Охара сэнсэй испытывает при исследовании литературных памятников прошлого. Они, по мысли академика, неисчерпаемы по своему внутреннему богатству. Художественные творения японской старины, заметил Охара в нашей беседе, напоены воздухом ис­

гатства своего народа, обаяние родной земли, японской при­ роды.

— Природа наших островов, — с проникновенностью произнес Охара сэнсэй, — описана японскими поэтами так, что, читая строки из стихотворений, будто видишь перед собой развернутые свитки талантливых живописцев, всмат­ риваешься в пейзажи великих японских художников. Твор­ чество мастеров прошлого, сопутствуя новым поколениям людей, становится их неотторжимым духовным достоянием, как поэтическое воплощение лучших черт их предшествен­ ников.

* М. Г о р ь к и й . О библиотеке поэта. Собрание сочинений в тридцати томах, т. 26. М., ГИХЛ, 1953, стр. 178.

27

Как многие японцы, с большой любовью относится Охара к гномической поэзии — коротким философским стихотво­ рениям японских художников слова: пятистишиям — «тан­ ка» и трехстишиям — «хокку» или «хайку».

Нередко это — кратчайший пейзаж и психологический контекст:

Вот вышла луна, И каждый мелкий кустик

На праздник приглашен.

Часто танка и хокку полны аллегорий, контрастов, нео­ жиданных поворотов, социального звучания:

Отбушевал ураган. Сборщик налогов тихо На смену ему пришел.

Значительное место среди поэтических произведений японских авторов занимают танка и хайку, посвященные временам года: весне и осени, зиме и лету.

Как вишни расцвели! Они с коня согнали И князя-гордеца.

Крайне характерно для этого жанра выявление детали, которая помогала воссоздать образ, картину:

Над ручьем весь день Ловит, ловит стрекоза Собственную тень.

— Поэтические строки японских мастеров танка и хок­ ку, — замечает Охара сэнсэй, — неизменно занимают в ду­ ховной жизни японцев, без малейшего преувеличения, наи­ более почетное место. В них заключены зоркость и беспо­ щадность поэтического видения профессиональных стихо­ творцев и простых людей. Они никогда не утрачивают своего обаяния и актуальности. Они непокорны годам, не теряют свежести под воздействием лет и времени.

Накануне нашей встречи с Охара один из моих знакомых в дружеской беседе заметил между прочим, что академик принадлежит к особому миру, к кругу людей высших интел­ лектуальных интересов. Он остается верен тем взглядам, которые ему традиционно прививались в его семье, где всегда гордились старинной аристократической генеалогией и знатными предками. При этом он заметил, что японцы не

28