Виролайнен М.Н. Речь и молчание

Море спорило с Петром: «Не построишь Петрограда; Покачу я шведский гром, Кораблей крылатых стадо. Хлынет вспять моя Нева, Ополченная водами:

За отъятые права Отомщу его волнами<…>»1

«Отъятые права» — это тоже, конечно, права шведов. Пуш

кин смещает акценты, а, быть может, и полемизирует с Шевы

ревым: он говорит о финских волнах.

В этой связи обратим внимание на еще одну оппозицию, за

данную во Вступлении к «Медному всаднику» и тоже разраба тывающую тему «где прежде — ныне там»:

Одна из побед цивилизаторской деятельности Петра над сти

хией отмечена тем, что пустынные волны закованы в гранит. Во да смирена камнем — камнем Петром и его каменным градом3.

Подножие Фальконетова монумента служит великолепным символом такого взгляда на соотношение двух стихий: скала,

на которую поднялся всадник, имеет форму волны, это окаме

невшая волна, волна, подчиненная камню. И снова здесь возни кает мотив «Симона и Петра»: победившая стихия содержит в себе (в данном случае — как внутреннюю форму) стихию по бежденную. (Немаловажно в этом контексте и то, что Петра I

трактовали одновременно и как победителя вод, и как челове

ка, связанного с водой какими то особыми, нерасторжимыми

1 Московский вестник. 1830. № 1. С. 3.

2 Пушкин. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 135, 136.

3 Этой, демиургической, версии петербургского мифа противостоя ла другая — эсхатологическая. Характеризуя последнюю, Ю. М. Лот ман пишет: «В „петербургской картине“ <...> вода вечна, она была до камня и победит его, камень же наделен временностью и призрачно стью. Вода его разрушает» (Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю. М. Избр. статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 2. С. 12).

261

lib.pushkinskijdom.ru

узами. Иностранцы, описывающие рождение Петербурга, не

изменно отмечают невероятное пристрастие Петра к водной

стихии, без которой он не мыслит своего существования1.)

Но вернемся к «Медному всаднику». По воле Пушкина, или независимо от нее, но подключение Вступления «Петер

бургской повести» к традиции XVIII века соотносит с аллего

рическим камнем этой традиции «береговой гранит» Невы.

И Пушкину было прекрасно известно, что это финский гранит,

без которого немыслима каменная плоть Петербурга: его набе режные, Гром камень под Медным всадником, 56 колонн Казан

ского собора, 48 колонн Исаакия...

Обстоятельство это не актуализировано в художественном за мысле «Медного всадника». Но в рамках единого петербургско

го «культурного текста» оно, безусловно, работало — и прямое свое выражение нашло в «Саламандре» В. Ф. Одоевского (1841), в повести, продолжающей мифотворческую традицию «Медно го всадника».

Старик финн рассказывает в «Саламандре» легенду о Пет

ре и Петербурге. Петр выступает в этой легенде как повелитель камней. Вот состязается он с королем шведов: «Король сидел на берегу, помахивая железным мечом и приказывая скалам по дыматься из моря, но скалы не слушались; король рассердился,

море пуще взбушевало; как вдруг расступилось, и из вод вышел

царь вейнелейсов („Так финны в старину называли русских“ <примечание Одоевского>), одною рукою он приподнял ска лы». «Царь собрал своих вейнелейсов и говорит им: „Построй те мне город, где бы мне жить было можно, пока я корабль по

строю“. И стали строить город, но что положат камень, то всо

сет болото. <...> Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет еще его города. „Ничего вы не умеете делать“, — сказал он своим людям и с сим словом начал поднимать скалу

за скалою и ковать в воздухе. Так выстроил он целый город

1 См., напр.: Вебер Ф. Х. Преображенная Россия. Ч. 1 // Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. С. 102–103; Эрен% мальм Л. Ю. Описание города Петербурга, вкупе с несколькими заме чаниями // Там же. С. 95.

262

lib.pushkinskijdom.ru

иопустил его на землю». И еще: «...Поднимаются с суомийских

берегов огромные скалы, переплывают под ноги царя вейнелей

сов, и все он поднимается выше и выше, и на громаду скал

взбегают суомийцы, и царь вейнелейсов прикрывает их своей огромной рукою. То <...> на береге моря скалы разрываются

с треском, а из них выходит огромный блестящий город. <...>

И над городом опять царь вейнелейсов в золотом венце; его но

сят облака небесные...»1.

Если в двух первых фрагментах развивается традиционная уже тема «Петр — камень», то в последнем возникает новая

выразительная деталь: скалы, возвышающие русского царя, под

нимаются с суомийских берегов и переплывают ему под ноги. Здесь есть, конечно, чисто идеологический оттенок, указываю

щий на то, что Финляндия сама стремится к России. Но есть

идругое: восхождение Петра к облакам небесным обеспечено финскими камнями, ложащимися ему в подножие2. Из финских скал рождается и его столица. Ветхий финский гранит стано вится новым камнем Петра.

Но и в самом Петре, каким рисует его Одоевский, скрыты

финские колдовские (= волховские) качества. Петр в «Саламан дре» назван «мудрым ковачем», ударами по наковальне он разит врагов, свой город кует в воздухе, сестра просит его выковать ей месяц из серебра и солнце из золота. Финский мифологический

1 Одоевский В. Ф. Повести и рассказы. M , 1988. С. 248, 250, 251.

2 Образ, избранный здесь Одоевским, имеет своим прообразом опи сания Гром камня, данные Мицкевичем и В. Г. Рубаном — описания, к которым отсылает пятое примечание Пушкина к «Медному всадни ку»: «Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана — как замечает сам Мицкевич» (Пушкин. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 150. Отмечено В. Э. Вацуро, устное сообщение). Надпись Рубана и под строчный перевод стихов Мицкевича см. в кн.: Пушкин А. С. Медный всадник. Л., 1978. С. 270, 143. Надпись Рубана формульна — ее вари ант встречается, например, у Сумарокова («Гора содвигнулась, а мес то пременя...» — Сумароков А. П. Избр. произведения. Л., 1957. С. 110), и она близка предложенному Дидро проекту надписи на пьедестале Фальконетова монумента (см: Каганович А. «Медный всадник»: Исто рия создания монумента. Л., 1975. С. 160). Во всех трех случаях фор мула XVIII века не указывает на финское происхождение камня, зато у Мицкевича речь идет о финской глыбе.

263

lib.pushkinskijdom.ru

прообраз здесь вполне очевиден: это Ильмаринен. Вот что пишет

онем Я. К. Грот, у которого Одоевский почерпнул сведения

офинских преданиях: «...Ильмаринен — был ковачем. Общность

сего ремесла в народе отражалась даже и в языке финском: сло во Seppa (кузнец) означало вообще делателя, так что, назвав

и предмет работы, можно было выразить тем словом всякого про

изводителя». Грот сообщает, что «Ильмаринен, по просьбе свое

го брата, кует солнце и луну из серебра и золота», а в Похьоле

работает без наковальни и кузнецких орудий: «Быстро движет он тяжкий молот в бездверной кузнице, в безоконной комнате», «на

железной скале»1 (ср. Петр, кующий в воздухе2).

Петр камень смиряет финские воды и финскую землю лишь

потому, что финские чародейные силы живут в нем, подобно то

му, как в апостоле Петре живет ветхий Симон. Дело заходит да

же еще дальше: чудодейство Петра, в сущности, целиком и пол ностью объяснимо этими магическими силами, прирожденно ему присущими. Только на сей раз не Симон, а Ильмаринен оказы вается сокрытым в Петре. (Примечательно, что победы русских

над шведами вызвали к жизни предание, будто Петр — швед3.)

Понятно и то, почему из финской мифологии выбран Ильма ринен, а не более могущественный демиург Вяйнямейнен: Вяй нямейнен стар, Ильмаринен молод. Он ближе Петру, хотя и он в контексте петербургской мифологии — ветхое начало в Пет

ре. Впрочем, и Вяйнямейнен не остается непричастным к этой

истории. Выразительно то искажение, которому подвергается у Одоевского финское обозначение русских. Финское venalaiset (= венелейсет) он передает как «вейнелейсы», включая (возмож но, невольно) в состав этого слова (имени русских) фрагмент

имени Vainamoinen, у Грота переданного как «Вейнемейнен»,

а не «Вяйнямейнен».

1 Грот Я. К. О финнах и их народной поэзии // Современник. 1840.

Т.19. С. 21, 82, 64.

2 Иную трактовку этого эпизода в «Саламандре» Одоевского см.:

Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города. С. 15.

3 См.: Есипов Г. В. Люди старого века: Рассказы из дел Преображен ского приказа и тайной канцелярии. СПб., 1880. С. 41.

264

lib.pushkinskijdom.ru

Любопытно, что и в пределах финского самосознания оказы

валось возможным сопоставление русского и финского как моло

дого и старого (ослабленный вариант оппозиции ветхого — ново

го). Тот же Грот опубликовал письмо «известного молодого фин ского филолога», не назвав его по имени, но указав, что письмо

отправлено из Ижемской слободы, что на реке Печоре в Архан

гельской губернии: «Я бы сравнил русский народ со страстным

юношею <...> мне кажется, что русский национальный характер

совершенно отражается в характере того удалого героя, который

внародной поэзии древних финнов известен под именем Леммин

кейнена, и русские к финнам находятся, по характеру своему,

втаком же отношении, в каком Лемминкейнен находится к Вей немейнену: тот — веселый юноша, этот — угрюмый старик»1.

Так или иначе, но приложение оппозиции ветхого — нового

к мифологии «финского» Петербурга подтверждает (весьма, впрочем, тривиальную) историческую истину: власть победите лей над побежденными имеет тайной (и, быть может, магиче ской) своей стороной власть побежденных над победителями.

Впервые: Ars interpretandi: Сборник статей к 75 летию Ю. Н. Чумако ва. Новосибирск, 1997.

1Грот Я. К. Листки из скандинавского мира // Современник. 1844.

Т.33. С. 121, 123, 127–128.

lib.pushkinskijdom.ru

ДВА ПЕТРА

(Памятники Фальконе и Шемякина)

В 1812 году майору Батурину приснился сон, о коем было доложено царствующему в то время Александру Павловичу. Майору снилось, что Медный всадник, которого собирались снять с постамента, поставить на судно и отправить в отдален

ную губернию, дабы Наполеон не вывез его в Париж, сам со

шел с места и направил коня к Каменноостровскому дворцу. Навстречу ему вышел государь. «Молодой человек, — обратил ся медный Петр к Александру, — до чего ты довел мою Рос сию! Но покамест я на месте, моему городу нечего опасаться».

Услышав о пророческом сне, царь отменил эвакуацию статуи.

Легенду эту рассказывали и по другому: сновидцами высту пали то князь А. Н. Голицын, то петербургский почт директор К. Я. Булгаков. Неизменным оставалось одно: медный тезка святого каждый раз объявлял себя заместителем его функций,

заступником Града Святого Петра1.

Пушкинского «Медного всадника» цензуровал Николай I.

Император запретил поэту называть статую Петра «кумиром»

1Долгое время считалось, что легенда эта была услышана Пушкиным

ипослужила толчком к созданию «Медного всадника». Сейчас уже дока зано, что все обстояло едва ли не наоборот: скорее всего, сам «Медный всадник» Пушкина породил легенду, возникшую, судя по всем приметам, после смерти поэта. См.: Осповат А. Л., Тименчик Р. Д. «Печальну по весть сохранить...»: Об авторе и читателях «Медного всадника». М., 1987. С. 118–124.

266

lib.pushkinskijdom.ru

и«истуканом». Запрет этот можно трактовать двояко: либо

Николай считал, что пушкинские определения искажают при

роду Фальконетова памятника, либо же он полагал, что они об

нажают ее, слишком откровенно указывая на то, о чем следо вало молчать. Вероятнее, пожалуй, второе.

Николай I не любил ни екатерининский век, ни самое Екате

рину II, ни установленный ею памятник Петру, увековечивший

ее имя наравне с петровским (надпись на памятнике гласит:

«Петру Первому Екатерина Вторая»). Антитезой Медному всад

нику должна была стать Александровская колонна — тоже па мятник императора императору: Николая I — Александру I1. Вы сочайше откорректированная надпись на нем: «Александру I —

благодарная Россия» — самим отсутствием имени Николая не явно противопоставляла себя екатерининской надписи. Противо поставление шло по всем линиям, и ему сопутствовала конкурен

ция. Неслыханная акция по доставке Гром камня в подножие

Петру повторилась в масштабах, едва ли не еще более грандиоз ных. Тот же финский гранит — но на сей раз уже цельная, не рас колотая скала была воздвигнута на Дворцовой площади и ровно два года спустя предстала в виде стройной колонны, на голово

кружительной высоте которой стоял ангел с крестом, попираю

щий змею. Ту же змею. Сополагались все элементы: скала, надпись

ифигура, возвышающаяся на скале. Сополагались — и противо поставлялись друг другу.

Современники именно так восприняли новый памятник: «Там, на берегу Невы, подымается скала, дикая и безобразная,

ина той скале всадник, столь же почти огромный, как сама она;

иэтот всадник, достигнув высоты, осадил могучего коня свое го на краю стремнины; и на этой скале написано Петр, и рядом с ним Екатерина; и в виду этой скалы воздвигнута ныне другая, несравненно огромнее, но уже не дикая, из безобразных камней

набросанная громада, а стройная, величественная, искусством

округленная колонна <...> и на высоте ее уже не человек скоро

преходящий, а вечный сияющий ангел, и под крестом сего ангела

1 См. об этом: Осповат А. Л., Тименчик Р. Д. «Печальну повесть со хранить...»... С. 42–48.

267

lib.pushkinskijdom.ru

издыхает чудовище, которое там, на скале, полураздавленное

извивается под конскими копытами»1.

«Не человек скоропреходящий, а вечный сияющий ангел...»

Или: ангел, а не кумир, христианский символ, а не языче ский идол.

Отнесемся к слову серьезно. Идол — если это действитель

но идол — должен обладать как минимум двумя качествами:

магическим потенциалом и мифологической семантикой.

После исследований, предпринятых В. В. Ивановым и В. Н. То поровым, опознать мифологический архетип Медного всадни

ка и квалифицировать его природу, в сущности, не составляет

труда. Миф, воплощенный в памятнике Петру, — это древней ший индоевропейский миф о поединке Громовержца со Змеем,

представленный и в древнегреческой, и в древнеиндийской, и в древнескандинавской, и в балтийской, и в славянской тра дициях. Поддерживающий космическое равновесие, поединок ведется ради освобождения вод, обеспечения плодородия, в бо

лее широком смысле — ради процветания страны. Змееборец мо

жет выступать основателем города2. Ритуал, ему посвященный, может иметь общегосударственный и царский характер. Место обитания Змееборца часто приурочено к горе. Камень — обяза тельный атрибут Громовержца (это его оружие, место поедин ка, место, где скрывается Змей; Громовержец раскалывает ка

мень). Конь — другой непременный его атрибут. Громовержец

либо ездит на колеснице, либо изображается в виде всадника3.

1 Жуковский В. А. Воспоминание о торжестве 30 августа 1834 года // Северная пчела. 1834, 8 сентября.

2 Таков, например, основатель Кракова Крак; существует вари ант краковской легенды, где вавельского дракона убивает не Крак, а св. Юрий.

3 См.: Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славян ских древностей. Лексические и фразеологические вопросы реконструк ции текстов. М., 1974. С. 5, 7, 85, 96, 137, 81–85, 98–99, 177, 202. По пытка возвести пушкинскую поэму к этому мифу предпринята С. Ев докимовой (см.: Евдокимова С. «Медный всадник»: История как миф // Russian Literature. 1990. № 28. С. 444–446), попытка возвести к нему памятник Фальконе осуществлена Г. С. Кнабе (Кнабе Г. С. Понятие эн телехии и история культуры // Вопросы философии. 1993. № 5. С. 67–68).

268

lib.pushkinskijdom.ru

Две детали сразу же заставляют соотнести Медного всадни

ка со Змееборцем: во первых, — змея под копытами его коня;

во вторых — скала постамент, называемая Гром камнем. Най

денная в Конной Лахте близ Петербурга, она представляла со бой огромный камень с трещиной. Судя по всему, трещина по

явилась в результате того, что в камень попала молния — отсю

да и его название.

Итак, царь всадник, поражающий змея на каменной горе,

расколотой громом. Добавим к этому невские воды, над кото рыми он возвышается — и увидим, что все элементы мифа на

лицо. Более того: камень, ставший постаментом Медного Пет

ра вполне мог быть культовым камнем1.

Петербург строился из финского гранита. Гром камень — не

исключение. Укко — финский громовник — разъезжает на ко

леснице по каменной небесной дороге, он катает небесные кам ни, и тогда гремит гром, он поражает молнией злых духов — и они могут скрыться от него только в воде. Он — хранитель ско та, покровитель урожая. Его святилища — рощи и камни. Имя

его жены — Рауни; по фински «raunio» означает «груда камней».

Теперь уже трудно установить, русские или финны дали на звание Гром камню. Русские могли не знать финских поверий2, но они знали, что берут финский камень3, расколотый молнией.

1 В статье В. М. Живова и Б. А. Успенского «Метаморфозы антично го язычества в истории русской культуры XVII–XVIII вв.» сказано: «...памятник был поставлен на языческом „гром камне“, служившем объектом почитания у финских племен» (Античность в культуре и ис кусстве последующих веков. М., 1984. С. 299). К сожалению, доказа тельств здесь не приводится.

2 Впрочем, не исключено и то, что если Гром камень действительно имел для финнов культовую природу, русские его добытчики могли быть в этом осведомлены: «на всем протяжении исторического бытия прибал тийско финских народов» прослеживается «отсутствие запретов на со вершение магических практик в присутствии и с участием русских» (Спивак Д. Финский субстрат и метафизика Петербурга // Петербург ские чтения по теории, истории и философии культуры: 1. Метафизика Петербурга. СПб., 1993. С. 39). См. также: Спивак Д. Северная столица: Метафизика Петербурга. СПб., 1998. С. 13–55.

3 В литературном сознании начала XIX в. финские камни и фин ские скалы постоянно ассоциируются либо с древними культами, либо с днями первотворения. См., напр., «Финляндию» и «Эду» Баратынского

269

lib.pushkinskijdom.ru

Финны же имели устойчивую репутацию колдунов1, а, соглас

но славянским фольклорным представлениям, люди и места, по

раженные громом, имеют сакральную отмеченность2.

Казалось бы, сказанного достаточно, чтобы определить при роду Фальконетова монумента. Но тут то и начинаются сомне

ния. Ведь сам Фальконе говорил, что скала знаменует трудно

сти, преодоленные Петром I, а змея — перечившую ему зависть.

Эти аллегорические истолкования встречаются и в других до

кументах эпохи создания памятника3 — на первый взгляд они служат серьезнейшим контраргументом всему, что было сказа

но выше. Не будем закрывать глаза на этот контраргумент. По

пробуем его опровергнуть.

Образ, созданный Фальконе, не был сочиненной им «автор

ской» аллегорией. В окончательном виде он сложился у скульп тора после двухлетнего пребывания в России и вобрал в себя общие места эмблематики петровского времени — общие мес та, санкционированные, как увидим, самим императором.

В 1715 году Петром I был сделан рисунок «Геракл, попираю щий гидру»4. То было не что иное, как вариация государственно

го символа «Петр змееборец», постоянно возникавшего в эмбле матике и в панегирической литературе начала XVIII века. Любое

(Баратынский Е. А. Стихотворения. Поэмы. М., 1982. С. 7, 382, 160) или «Отрывок из писем русского офицера о Финляндии» Батюшкова (Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977. С. 98).

1 Таков Финн в «Руслане и Людмиле» Пушкина, таковы финны в «Са ламандре» Одоевского. Эта репутация — отнюдь не позднего происхож дения, она бытовала уже в первые годы строительства Петербурга (см.: Точное известие о новопостроенной его царским величеством Петром Алексеевичем на большой реке Неве и Восточном море крепости и го рода Санкт Петербург // Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иност ранных описаниях: Введение. Тексты. Комментарии. Л., 1991. С. 59–60).

2 См.: Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славян ских древностей: (Реликты язычества в восточнославянском культе Ни колая Мирликийского). М., 1982. С. 40–41.

3 См. официальное объявление конкурса на проектирование места для установки памятника (Каганович А. «Медный всадник»: История созда ния монумента. Л., 1975. С. 122) и статью А. Н. Радищева, написанную сразу после его открытия (Радищев А. Н. Письмо к другу, жительству ющему в Тобольске, по долгу звания своего // Радищев А. Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1938. Т. 1. С. 149).

4 Cм.: Сидоров А. А. Рисунки старых мастеров. М., 1956. С. 100.

270

lib.pushkinskijdom.ru