Мой боевой путь - У.А.Хабибуллин

радиотелеграфную и телефонную аппаратуру. Срок обучения 3 месяца, отличникам будут присвоены звания младших сержантов, и они будут отправлены в войска. Но впоследствии получилось немного не так, как говорил полковник. За все эти 3 месяца нам ни разу не показали аппаратуру связи. Зато мы по 12 часов в день сидели с азбукой Морзе. Прием на слух и передача на ключе чередовались каждый час. Вначале было очень тяжело, но постепенно привыкли. Занимались мы в здании пединститута, за 3 квартала от казармы. Кормили нас там же, в казарму возвращались только ночевать.

Зима с 1941 на 1942 год была лютая, 40-42° мороза. Два месяца ходили мы в своих домашних одеждах. Только в начале декабря нас обмундировали, но очень странно – вместо солдатских брюк нам выдали офицерские синие галифе из диагонали, добротные, красивые. Гимнастерка хаки, брюки синие, ремень брезентовый, на ногах солдатские грубые ботинки с обмотками, серая шинель и шапка ушанка. Когда мы спросили, почему такие брюки, ответили, что на Казанской швейной фабрике №2 других не было. Но мы гордились своими брюками, шутили, что мы уже офицеры ниже пояса. Наше обучение близилось к концу.

10

Наступил январь 1942 года. Нас построили во дворе университета и зачитали приказ по каждому курсанту отдельно. Приказ звучал примерно так:

–Курсант Хабибуллин. За отличную выучку и личную дисциплину присваивается звание младшего сержанта и радиста 2 класса. Поедете учиться на офицера.

–Курсант Нуруллин. За отличную выучку и личную дисциплину присваивается звание младшего сержанта и радиста 3 класса. Поедете учиться на офицера.

Учиться на офицеров нас отобрали 50 человек, остальных – по воинским частям радистами. Я тогда подумал, что ладно, вот нас обучат всему, что надо знать связисту, а тем, кто попадут в войска, зная только азбуку Морзе, туго придется, изучая материальную часть

вбоевой обстановке.

Вянваре 1942 года мы вышли маршем на железнодорожную станцию Кизнер. 70 километров шли 2 дня. Нам, не привыкшим к такой ходьбе, да еще по снежной целине, было очень трудно. В Кизнере посадили на пассажирский поезд и почти без остановок, через Казань, за сутки привезли в город Муром. Командование Муромского военного училища связи, где нам предстояло дальше учиться, было очень удивлено,

11

когда увидело на нас синие офицерские галифе. За 3 месяца, что мы их носили, они еще выглядели как новенькие. Через 2 недели старшина каптенармус переодел нас в другие брюки – защитного цвета, чтобы наша рота не отличалась от остальных. А еще через 2 недели мы увидели свои галифе на наших командирах. До сих пор думаю: может, не стоило им этого делать. Да уж ладно, что было, то было. Учеба шла своим чередом, нас познакомили с различными радиопередающими, телеграфными, телефонными аппаратами не только советского производства, но и с американскими, и даже трофейными немецкими. Мы каждый день совершенствовали свои умения по приему на слух и передаче на ключе азбуки Морзе.

Летом 1942 года ко мне приехала мама, привезла всякие угощения. Для меня это был настоящий праздник, гостинцами поделился со своими товарищами.

Когда началась Сталинградская битва, к нам в училище пришла разнарядка отобрать несколько курсантов-добровольцев для отправки их на Сталинградский фронт. Это произошло после сталинского приказа № 227 "Ни шагу назад". В добровольцы записался мой друг Зиннат Нуруллин. Он

12

был сильным, коренастым, с хорошим телосложением, комсомолец. Ему не отказали. В конце 1942 года он мне прислал единственное письмо и с тех пор пропал навсегда. Ни в списках убитых или пропавших без вести, ни в списках раненных никто его имени не видел, и больше никто о нем не слыхал. Послевоенные розыски также ничего не дали. Прощай, друг! Ты навсегда в моей памяти.

Наступил 1943 год. Пришел приказ о введении погон на плечи военных. Мы на свои шинели и гимнастерки надели черные погоны, отороченные золоченными полосами, и с золотой буквой «М» (Муром). Нашему народу это было очень непривычно. В годы гражданской войны Красная Армия дралась против «золотопогонников», а тут вдруг и сама Красная Армия получает такие погоны. Когда мы строем выходили в город и маршировали по улицам, пацаны, увидев, букву «М» на погонах, кричали: «Мародеры идут, мародеры!» Было очень неприятно и обидно. Один раз даже какой-то хулиган камнем запустил. Но постепенно и мы, и народ стали привыкать к новой форме.

Командиром роты у нас был старший лейтенант Зарайский, еще в мирное время награжденный орденом

13

Красной звезды за умелое воспитание солдат и курсантов. Был строг, справедлив, всегда опрятен, не курил, был во всем примером. Как-то раз, летом 1942 года, нас подняли ночью по тревоге и объявили, что выходим в поле, за город, на ночные учения. Выдали под расписку телефонные аппараты, катушки с кабелем, плоскогубцы, ножи, наушники, и мы в полной выкладке, маршем прибыли на место учений в 5 километрах от города. Внезапно пошел дождь, мы изрядно промокли, но продолжали занятия, которые прошли успешно.

По возвращении в казарму, на рассвете, старший лейтенант Зарайский стал проверять, все ли имущество цело. Выяснилось, что один курсант потерял плоскогубцы. Он об этом знал еще в поле, но ничего не сказал, думал, что не узнают. Зарайский, когда узнал об этом, спокойно, не повышая голоса, приказал всем построиться и повел нас ускоренным маршем обратно на место ночного занятия. Мы проклинали этого курсанта, но это было уроком по сохранению казенного имущества. Мы облазили все поле, где занимались и...

нашли эти плоскогубцы. Возвратились злые, усталые, грязные. А наш командир поставил нас по команде смирно и сказал только: «Вы все поняли?»

14

Но наши беды на этом не закончились. Дело в том, что буквально накануне нас обули в новые американские ботинки из желтой кожи на толстой подошве, подбитой металлическими шипами. Мы с радостью в них обулись, сдав старые ботинки в каптерку. Вот эти самые хваленые американские ботинки, пока мы под дождем ночью шагали по полям туда-сюда, промокли, и подошва у них начала отваливаться. Оказалось, что подошва была сделана из прессованного картона. Мы прокляли эту американскую помощь и потребовали обратно свои русские ботинки, хоть и некрасивые.

Когда курсантов нашего взвода назначали на охрану различных объектов часовыми, меня, как умеющего рисовать, часто оставляли в казарме и давали задание по оформлению стендов, Ленинских комнат или по подготовке топографических карт для занятий по тактике. Я очень любил заниматься картами, еще в школе полюбил географию, и это мне помогло в дальнейшей моей службе.

Однажды зимой 1942-1943 годов мне пришлось быть часовым на одном из охраняемых постов. В училище автомашин не было, все хозяйство обеспечивалось гужевым транспортом. Было восемь лошадей, которые

15

обеспечивали подвоз всего, что было нужно училищу. Для них заготавливалось сено, которое скирдовалось на берегу Оки. Это сено охранялось круглосуточно зимой и летом. И вот мне достался пост по охране этих стогов. Училище стояло на крутом берегу, к реке крутой спуск. Одели меня поверх шинели в тулуп овчинный, на ноги валенки, в руки винтовку, и мы с разводящим спустились к реке. Я сменил часового уже в сумерках. На посту стоять два часа, потом смена. Разводящий с прежним часовым ушли, я остался на посту. Хожу вокруг стогов, мороз крепчает, совсем стемнело, и поднялся ветер. Чтобы спрятаться от ветра, я зашел за стог сена, пригрелся и... уснул. Сколько прошло времени не знаю, вдруг сквозь сон слышу: "Клен, клен, клен". Думаю, что это еще за клен на берегу, вроде тут нет никаких деревьев. Затем слышу свист, свистит и свистит кто-то над ухом. Сознание проясняться стало: где же я нахожусь, что со мной? Вдруг вспомнил, что я часовой и "клен" – это пароль для смены. Меня аж в пот бросило. Открываю глаза и вижу: рядом стоит мой сменщик и говорит: "Я уже пять минут свищу, а ты все не просыпаешься. Счастье твое, что разводящий остался наверху, поленился спуститься и отправил меня одного.

16

Иди скорее, скажи, что немного заблудился, сбился с тропки". Конечно, я боялся, но все обошлось благополучно. Такое случалось не только со мной.

Учеба в училище шла успешно. Нас обучали работать на клавишном телеграфном аппарате "Телетамп", лазать на телеграфные столбы, наводить телеграфные провода на шестах. Мы изучали устройство телефонных аппаратов, радиостанций, учились их ремонтировать, выясняя неисправности. На занятиях по тактике учились ходить по карте, по азимуту на неизвестной местности. Этот предмет мне особенно нравился и очень пригодился в дальнейшем. Конечно же, нас обучали и метко стрелять на стрельбище.

В апреле 1943 года начались выпускные экзамены, а я, как назло, заболел малярией и лежал в лазарете. Я вспоминал, как страдал папа во время приступов малярии и думал: "Неужели и меня ждет такая же участь?" Из госпиталя я вышел уже тогда, когда все курсанты сдали экзамены. Ради меня одного была создана экзаменационная комиссия из преподавателей разных предметов. Каждый из них задал мне по два вопроса, на которые я успешно ответил. Этот экзамен

17

длился, наверное, не более часа, ведь педагоги знали, как я учился эти полтора года.

В первых числах мая 1943 года нам выдали новое обмундирование, хромовые сапоги, офицерские ремни с портупеями. На торжественном построении на плацу началась церемония вручения нам офицерских погон и удостоверений офицеров. Это происходило так: "Курсант Хабибуллин, выйти из строя". Я выхожу из строя, строевым шагом подхожу к столу, за которым стоят командование и педагоги училища, и докладываю: "Товарищ полковник, курсант Хабибуллин, представляюсь по случаю присвоения мне офицерского звания". Начальник штаба училища зачитывает короткий приказ о присвоении мне звания "лейтенант" и вручает мне лейтенантские золотые погоны. Я сияю от счастья, поворачиваюсь кругом, строевым шагом иду обратно в строй. И так с каждым курсантом. В этот день нам устроили праздничный обед и отпустили в город в увольнение.

На другой день каждому вручили предписание, на какой фронт и в какую часть отбыть для прохождения дальнейшей службы. Мне с другом Виктором предписано было явиться в штаб Воронежского фронта и там

18

получить дальнейшее назначение. Добирались самостоятельно поездом, машинами, голосуя на дорогах. Нам выдали сухой паек: концентраты пшенной каши, тушенку, соль, сахар, хлеб, сухари, фляги и котелки. В ожидании попутных машин из этих продуктов мы готовили себе еду на костре. Был один курьезный случай. Вместе с сухим пайком нам выдали банку какогото жира американского, что там написано было не понять, а цвет этого жира серый, землистый, да и запах какой-то непонятный. Мы этим жиром начали мазать сапоги, думая, что для этого он и предназначен. Но однажды на очередном привале к нам присоединился один старшина, который догонял свою часть после госпиталя. Когда мы ему показали эту банку и он узнал, как мы им пользуемся, он расхохотался и сказал, что это очень хороший комбижир, который нужно класть в кашу. Мы все от души посмеялись и начали использовать его по назначению. Ничего, было вкусно, но только мало оставалось, все на сапоги истратили.

Нам нужно было добраться до города Суджи в Курской области, недалеко от самого Курска. В феврале 1943 года Курск был освобожден от немецкой оккупации, и наши войска стояли в обороне, пополняясь после

19