Глава 4

ПРЕТЕНДУЯ НА ДИАЛЕКТИКУ

В1847 году К. Д. Кавелин выступил со своей теорией русской истории, С. М. Соловьев —• в 1851. Первое крупное историческое произведе­ние Б. Н.. Чичерина (его магистерская диссер­тация «Областные учреждения России в XVII веке») было завершено к концу 1853 года. Таким образом, за короткий семилетний период в русской историографии появилось новое направление, предста­вители которого, придерживаясь в главном сходных идейно-политических (либерально-западнических) ориентации, противо­поставили свои концепции и историкам-охранителям, и славяно­филам, и революционерам-демократам. Но являлось ли данное направление в историографии самостоятельной научной школой? При постановке подобных вопросов исследователя всегда ожи­дают определенные методологические затруднения. Как справед­ливо считает Е. В. Гутнова, «в советской литературе по исто­риографии пока нет четкого определения понятий «течение», «направление», «школа»; не выработаны также и единые кри­терии классификации историографического материала примени­тельно к этим понятиям» (162, 10). В не меньшей степени это относится и к литературе по философии и методологии истории. Поэтому при сопоставлении взглядов С. М. Соловьева, К. Д. Каве­лина и Б. Н. Чичерина мы ориентировались только на два кри­терия — на специфику концепционных воззрений и опреде­ляющих их методологических оснований, характерных для каждого из "названных историков.

Рассмотрение взглядов Б. Н. Чичерина является наиболее удобным поводом к выяснению вопроса о принадлежности Каве­лина, Соловьева и Чичерина к единой государственной школе. Во-первых, Чичерина принято считать ее основателем и главным теоретиком. Во-вторых, при анализе его исторической концепции была введена в оборот характеристика, которую обычно исполь­зуют по отношению к государственной школе. Наконец, близость исторических воззрений Чичерина к гегелевским, как и принад­лежность его философии к течению консервативного гегельян­ства, очевидны.

151

§ 1. Исторические взгляды б. Н. Чичерина и вопрос о государственной школе

...Между тем, как другие спокойно подчиняются в направлении своих ис­следований духу школы, авторитет которой принимают, г. Чичерин обна­руживает в своих частных изыска­ниях независимый взгляд. Из этого иногда возникает, быть может, еще незаметное для него, несогласие меж­ду его взглядом и духом школы...

Н. Г. Чернышевский

Приступая к анализу и сравнительной харак­теристике исторических воззрений Чичерина, рассмотрим их последовательно с точки зрения «концепционного» и «методоло­гического» критериев.

Концепции русской истории и Б. Н. Чичерин. Уже в магистер­ской диссертации Чичерин выступил с таким пониманием русско­го исторического процесса, которое, хотя и примыкало к кавелин-скому и соловьевскому, вместе с тем содержало и некоторые новые идеи: «работа явилась новым словом в русской исторической и юридической науке» (167, 11). В сжатом виде концепция русской истории Чичерина была изложена в статье «Духовные и договор­ные грамоты великих и удельных князей», входящей в его знаме­нитые «Опыты по истории русского права» (1858). Суть концепции состоит в следующем (138, 366—369).

Как и в Западной Европе, историческое развитие России прошло три этапа. Господствующими формами общества на каж­дом из них соответственно были: 1) «союз кровный» (родовое общество первобытности); 2) «союз гражданский», или иначе «гражданское общество» (средневековое общество с его полным господством «личности», «произвола» и «анархии», начинающее­ся в русской истории с приходом варяжской дружины); 3) «союз государственный», при котором только и утверждаются в новое время, с конца XV века, «разумная свобода» и «нравственная личность». Процесс общественно-исторического развития пони­мается и оценивается Чичериным как «диалектический процесс» (138, 369).

Рассмотрим эту концепцию подробнее.

Прежде всего Чичерин исследует роль тех специфических природных условий, в которых сформировался русский нацио­нальный характер и протекала вся история народа. Эта специфи­ка, с точки зрения Чичерина, состояла в нескольких моментах: величина территории, занятая русским народом, ее однообразие, отсутствие «естественных преград, разъединяющих народонасе-

152

ление»; благоприятные условия для хозяйственной жизни: «обиль­ная почва легко дает пропитание» (149, 54). Как эти условия по­влияли на ход русской истории, на сам характер и свойства рус­ского народа? Если человек «живет под влиянием однообразной природы и безграничного простора», то и сам народ, «слагающий­ся» в этих условиях, образует «более или менее однообразную массу, разлитую по всему пространству и не имеющую слишком резких различий в своих частях» (149, 55). Поскольку природные условия достаточно благоприятны для жизни людей и «нет ниче­го, вызывающего деятельность и напряжение умственных и физи­ческих сил» (149, 54), а также «нет разнообразия, развивающего различные стороны человеческого духа» (149, 54—55), постольку «русский человек обладает характером более пассивным, нежели деятельным», а с другой ^стороны, «не мудрено, что при таких условиях он не развил из себя разнообразного исторического содержания, не выработал человеческих начал — науки, искус­ства, промышленности, изящества нравов» (149, 57). Хотя с этой простотой и пассивностью народного характера вполне совмести­мы «разгул и удальство», к сожалению, «никуда не направлен-ное*(149, 55), а также природные способности, позволяющие, когда он «захочет», сделать «больше и лучше другого», как правило, «это мгновенная вспышка, которая скоро остывает» (149, 56). Простота и пассивность народного характера в соединении со «значительными природными способностями» делают русский народ «чрезвычайно способным перенять чужое» (149, 56, 57).

Оба эти обстоятельства: особый характер русского народа, сложившийся в данных географических условиях, в данной при­родной среде, и весьма специфический способ его существования как целостности, как некоторого народного «тела» в своем соче­тании показывают нам тот уровень социальности, человечности, духовности, который был важной отличительной чертой русской исторической жизни на всех её этапах, но, конечно, особенно сильно выступал в первоначальную эпоху. Чичерин так опреде­ляет этот уровень и соответственно исходную отличительную особенность русской истории. Русский народ «живет более под влиянием природных определений, нежели общественных начал» (149, 56).

Данная особенность имеет множество выражений. Если иметь в виду русскую историю в целом, то эта особенность русской народной жизни проявляется прежде всего в том, что «однообраз­ная масса» народа, «расплываясь в безграничном пространстве, лишена внутреннего средоточия» (-149, 55). Народ, как целое, не имеет своего собственного центра, он лишен возможности дости­жения на собственной основе государственного единства, способ­ности «соединиться самим собою в союз, основанный на собствен-

153

ных силах и на собственной деятельности» (149, 60). С другой стороны, «однообразная масса» народа лишена и той определен­ности, которая выражается в организации частной сферы народ­ной жизни общественным способом; в нем нет и таких центров, которые соединяли бы «его в отдельные замкнутые союзы» (149, 54). Поэтому, утверждает Чичерин, «нет в Европе народа, у которого бы общественный дух был так мало развит, как у Русских; каждый живет себе особняком и никому дела нет до общих потребностей и интересов» (149, 56). Таким образом, исто­рическая жизнь русского народа, определенная как природная, естественная, по преимуществу, при конкретизации этого исход­ного абстрактного определения, характеризуется двумя новыми существенными чертами. Во-первых, как жизнь не государствен­ная, лишенная такого элемента общественной жизни, как элемент правительственный, а во-вторых, как жизнь, в которой народный элемент также не реализован общественным образом.

Вместе с тем, по мнению Чичерина, «правительство и народ — это два основных элемента, из которых слагается" общество. Каж­дый имеет свое назначение, и каждый должен иметь надлежа­щую самостоятельность» (149, 68). Следовательно, в русской исто­рии, поскольку она есть человеческая, общественная история, одно из проявлений общечеловеческой исторической жизни, с необходимостью должно выступить развитие этих элементов. Хотя, разумеется, их развитие неизбежно должно принять особые формы, обусловленные спецификой самой народной жизни и обстоятельств, ее вызвавших и продолжавших оказывать свое воздействие уже и на сам ход русского исторического развития, но в основном и главном это должны быть общечеловеческие (общеевропейские) формы исторического развития.

Будучи солидарным с К. Д. Кавелиным, Чичерин утверждал, что «русский народ способен к развитию, он принадлежит к семье народов европейских и при всех своих особенностях, при всей скудности исторического содержания, он развивался параллельно с ними, по одним и тем же началам жизни» (149, 58—59).

Продолжим сопоставление России и Запада, выделяя специ­фику русского исторического развития, как это видел и понимал Чичерин. «Патриархальный быт, основанный на кровном един­стве,— утверждает он,— господствовал первоначально как на За­паде, так и на Востоке. Но ни одно племя не было так способно подчиниться влиянию этого естественного элемента человеческой жизни, как племя славянское. У нас до сих пор сохраняются его остатки. Наоборот, ни одно племя не было менее способно выйти из него путем внутреннего развития, и выработать из себя новые формы общественного быта» (149, 59). Итак, налицо и

154

сходство, и различие России и Запада. Сходство — в однотипном, одинаковом характере общественного строя, который стоит у истоков как русской, так и европейской истории. Отличий два. Первое: в силу причин, о которых говорилось выше (специфика природных условий, особенности народного характера, специфика способа народного существования), родовой, кровный, патриар­хальный быт оказался у восточных славян гораздо более живу­чим, чем на Западе. Он более всего соответствовал данным усло­виям народной жизни. Второе связано с первым. Внутренних, вытекающих «из самой жизни народной» (149, 59) причин раз­ложения и разрушения родового быта у восточных славян Чиче­рин практически не находит.

Как же тогда произошел у славян переход от родового быта ко второй форме общественного союза — гражданскому обществу? «Патриархальный быт поколебался от наплыва ино­земных стихий, и когда наконец сказалась его внутренняя несостоятельность, славянские племена явили себя неспособными к созданию новых форм гражданственности. Для этого была нужна внешняя власть, и они принуждены были призвать к себе Варягов, старых врагов своих. Им они предоставили господство над собою и установление порядка» (149, 59). Здесь важно обра­тить внимание на два момента.

Во-первых, по Чичерину, родовой быт славян был поколеблен еще до прихода варягов, его разрушение началось до IX века. Так считает и современная наука, но этого не видели современ­ники Чичерина — ни Погодин, ни славянофилы, ни Кавелин и Соловьев. Правда, Чичерин, в соответствии с общей своей схе­мой, не искал внутренних причин его разложения, а потому подключил к объяснению этого внешний фактор — «напяыв иноземных стихий», видимо, гуннов, авар, хазар и варягов. Во-вторых, созидание нового порядка вещей, т. е. установление отношений, характерных для гражданского общества, он связал с деятельностью варяжской дружины. В этом пункте, в путях и формах перехода от родового строя к гражданскому обществу, сказывается важное различие русской и европейской истории, России и Запада, для которого «дружинное начало, начало лич­ности и добровольного союза, разрушающее естественные связи, вытекло из самой жизни народной» (149, 59).

Что же представлял собой новый порядок вещей, обозначен­ный Чичериным как «союз гражданский», который образовал вто­рую ступень в историческом развитии русского общества. Основу нового общественного строя составляли: 1) личность «во всей ее случайности» и 2) свобода «во всей ее необузданности» (138, 367). Эта свободная личность, свободная, прежде всего, от кровных, родовых, патриархальных связей, «предалась безграничному раз-

155

гулу,— и тогда началось то бессмысленное брожение народных элементов,— которое обозначается именем удельного периода. Все предалось кочевому стремлению, — и князья, и бояре, и слуги, и торговцы, и .поселяне; пошли они ходить по всему пространству широкой Руси, нигде не останавливаясь прочным образом, нигде не образуя постоянных и крепких форм жизни. Даже вольные города, Новгород и Псков, где общественное начало было более развито, представляют пример такой неурядицы, какую едва ли можно найти в другом месте» (149, 60—61).

Иначе обстояло дело на Западе, где господство свободной личности, оставаясь основой нового порядка, породило целый ряд устойчивых и «крепких форм жизни»— общественные союзы и корпорации, цеха и сословия. Внешней, юридической оболочкой существования этих новых общественных форм, в которых реа­лизовала себя свободная личность, было частное право, причем «западные народы получили свое теоретическое образование из римского права, на почве которого они возникли» (140, 531). Вбсточные славяне такого существенного источника для раз­вития юридической мысли и правовой практики не имели, по­скольку находились в «отчуждении от древнего образованного мира» (149, 58).

И все же, несмотря на различие неопределенной, «кочевой» формы русского гражданского быта и «крепкой», юридически определенной формы этого быта у западных народов, между ними существовало глубокое, принципиальное единство. Оно заключалось в господстве и у славян, и на Западе не только эфе­мерных начал личности и свободы, о которых так любит распро­страняться Б. Н. Чичерин, но и действительных феодальных отношений. Гражданское общество мыслилось Чичериным как такой общественный строй, при котором господствующее поло­жение занимает «высший класс» вотчинников-землевладельцев, связанных в иерархию посредством договорных отношений и порабощающих путем произвола или по договору свободных лиц из числа «низших- классов».

Таким образом, задолго до Н. П. Павлова-Сильванского (197) Чичерин попытался изобразить русское общество в «удельный период» (до образования централизованного государства) как общество, в сущности своей феодальное. Однако термин «фео­дализм» по отношению к русской истории Чичерин не употреблял. Хронологические рамки его ограничены тем периодом русской истории, который мы сегодня называем периодом феодальной раздробленности. Наконец, само понятие данной формы общест­венного строя — в силу юридического подхода — у него сильно заужено (ограничено формально-юридической интерпретацией). Но несмотря на эти недостатки, у Чичерина присутствует весьма

156

плодотворная мысль о единстве русской и западно-европейской истории в эпоху средневековья, мысль о тождестве самого «средневекового общества» России и Запада (137, 28).

На смену средневековью приходит Новое время, на смену граж­данскому союзу — союз государственный. Такова третья ступень общественно-исторического развития как на Западе, так и в Рос­сии. «На Западе и в России,— пишет Чичерин,— государство воз­рождается одновременно. И ступень развития, и самые формы власти в обеих половинах Европы одинаковы. Тот же абсолю­тизм водворяется всюду на развалинах средневекового порядка» (144, 407).

Прежде чем характеризовать конкретное содержание истори­ческого процесса на данном этапе, а также специфику обществен­ного строя, составляющего его основу, остановим внимание на тех общих мыслях, которые выразил здесь Чичерин. Это, во-пер­вых, мысль об одновременности перехода от средневековья к Новому времени в разных странах Европы, причем в качестве хронологического рубежа Чичерин называет XV век (149, 74). Во-вторых, мысль об абсолютизме как исторически первой форме государственного устройства обществ Нового времени. В-третьих, мысль об идентичности как самого общества, так и характера его исторической жизни на данном этапе на Западе и в России.

Любопытно в этой связи припомнить, что Ф. Энгельс считал именно XV столетие временем краха западно-европейского фео­дализма, временем переворота «в феодальном обществе» (22, 407), за которым последовал новый порядок вещей и начался новый этап европейской истории. «В XV веке во всей Западной Европе феодальная система находилась... в полном упадке...» (22, 409). В чем состоял, по Ф. Энгельсу, наступивший вслед за этим новый порядок вещей? Ход социально-экономического, политического и культурного развития Европы обеспечил «во второй половине XV века победу над феодализмом, хотя еще и не бюргерства, но королевской власти. Повсюду в Европе, вплоть до отдаленных окраин, которые не прошли еще до конца через феодальный строй, повсюду королевская власть восторжествовала одновременно» (22, 415). Важно при этом, что рядом с Францией Людовика XI, Анг­лией Тюдоров, Испанией Фердинанда и Изабеллы и т. д., Энгельс поставил Россию Ивана III, в которой «покорение удельных князей», шедшее «...рука об руку с освобождением от татарского ига... было окончательно закреплено...» (22, 416).

Из этого следует, что целый ряд фактов — факт «переворота» в европейском феодальном обществе, его датировка (XV век), его последствия (установление абсолютизма), факт его одновремен­ности для всей Европы, включая Россию, установлен Чичериным правильно. И в этом его большая заслуга. Однако интерпретация

157

этих фактов у Чичерина существенно иная, чем у Ф. Энгельса. Об этом говорят два момента из характеристики Ф. Энгельса: 1) его понимание причин и сущности «переворота» XV века и связанная с этим оценка социально-классовой сущности абсолютизма XV— XVII веков; 2) его замечание об утверждении абсолютизма даже в тех странах, «...которые не прошли еще до конца через феодаль­ный строй...» (22, 415).

В качестве основной причины переворота XV века Ф. Энгельс называл экономический подъем городов, бурный рост торгово-промышленной деятельности бюргерства — класса формирую­щейся буржуазии, а потому и абсолютную монархию, в возник­новении которой решающую роль сыграл «союз королевской власти и бюргерства...» (22, 411), он считал возможным обозна­чить «...как сословную монархию (все еще феодальную, но раз­лагающуюся феодальную и в зародыше буржуазную)» (23, 417). Второе замечание Ф. Энгельса настраивает на осмысление той специфики, которая видна в складывании русского абсолютизма. Не случайно, например, что, отталкиваясь от этого положения, советский историк А. М. Сахаров, анализируя множество фактов, пришел к выводу: «...если в некоторых странах Запада формиро­вались балансировавшие между феодальным дворянством и бюр­герами абсолютные монархии, то на Руси объединение страны шло на феодальной основе и в феодальных формах» (208, 43).

Имея в виду оба эти замечания, рассмотрим чичеринское пони­мание причин «переворота» XV века и сущности абсолютизма как начальной формы государственности.

Необходимость возникновения государства коренится, с точки зрения Чичерина, во внутренних условиях существования самого гражданского общества. Возникновение государства является спо­собом разрешения противоречий, ему присущих, и прежде всего той анархии общественных элементов, в которой находит свое полное выражение господство свободных личностных отношений. «На заре нового времени из среды дробных средневековых сил, поддержанных церковью, возникает новая государственная власть, которая мало-помалу сводит к единству стремящиеся, врозь элементы, укрощает борьбу, ставит каждого на свое место, отнимая у него то, что ему не принадлежит, и таким образом водворяет внутренний мир и порядок» (142, 446). Говоря непосред­ственно о России, Чичерин рассуждает так: «Бессмысленное бро­жение не могло продолжаться; нужен был порядок и вот явились государи, которые, олицетворяя в себе общественное начало, покорили кочующие элементы и принудили их подчиниться государственному порядку» (149, 61).

А какова роль внешних условий? Они, считает Чичерин, во-первых, могут способствовать протеканию этого процесса, как,

158

например, монголо-татарское завоевание в России. Татарское вла­дычество, «подчиняя народ внешнему игу, приучило его к покор­ности», и тем самым «способствовало установлению единой, сильной, централизованной власти, без которой русское общество не могло обойтись. Это внешнее событие помогло естественному ходу истории, усиливая перевес этого элемента, который по само­му строю жизни, должен был стать во главе общества» (140, 360—361).

Во-вторых, внешние условия могут повлиять на характер про­цесса образования государства. Так случилось в русской истории, ход развития которой был подвержен сильнейшему воздействию специфических (и при этом в определенном отношении неблаго­приятных) природных условий. Это нашло свое выражение в том, что единственным инициатором и единственной активной силой процесса централизации и установления государства на Руси ста­ли князья: «Первые оселись князья, и они-то и сделались обра-зователями и строителями русской земли» (149, 61). Другим следствием и, соответственно, другим выражением влияния при­родных условий на ход русской истории на данном этапе ее разви­тия явилось то противодействие, которое «кочевые» элементы русского средневекового общества оказали процессу централиза­ции. «Упорного и явного сопротивления не могло быть; но трудно было заставить бродячие массы сделаться оседлыми и принять на себя постоянные обязанности» (149, 61). Был момент, когда казалось, что государственный порядок установился (при Ива­не IV и Борисе Годунове), но тут же началась смута, «все подав­ленные элементы опять взбунтовались и выплыли наружу» (149, 61).

Оба эти последствия в, свою очередь обусловили ту особенную роль, которую стало играть возникшее государство, точнее, его правительственный элемент, в русской исторической жизни. Навязывая Чичерину тезис о преобладающей, определяющей роли государства в русской истории, сторонники традиционной точки зрения в историографии допускают преувеличение, но вместе с тем ухватывают важную сторону исторической концеп­ции Чичерина. Государство не было творцом и демиургом всей русской истории: оно само возникло из определенных причин и приняло обусловленный особенностями предшествующего исто­рического развития особый вид и образ. Но с определенного момента, когда государственный союз упрочился и утвердился, на первый план в русской истории выдвинулось «правительственное начало» (но не государство!) и его деятельность. Это и имеет в виду Чичерин, когда утверждает, что «правительство всегда стояло у нас во главе развития и движения» (149, 64).

Вся эпоха новой истории есть история развития государст-

159

ва. Это развитие предполагает два основных этапа: 1) процесс централизации всей общественной жизни вплоть до достижения полной «государственной организации» (149, 76); 2) процесс либе­рализации государственной жизни вплоть до достижения «всеоб­щего единения» (149, 67) всех общественных, государственных элементов.

Осуществлением первого этапа развития государственного союза в России был ход исторической жизни с XV по XVIII век. К XIX столетию «вековой процесс государственной организации наконец совершился: управление, постепенно расширяясь от кор­ня, как дерево, пустило свои ветви по всем областям, а централиза­ция увенчала все здание и сделала его покорным орудием еди­ной воли» (149, 76). С этого времени объективной исторической необходимостью становится в русской жизни, в развитии рус­ского государства обратный процесс освобождения из-под государ­ственной опеки всех общественных элементов, его составляющих. И прежде всего — освобождение и допущение к самостоятель­ной деятельности «народного элемента».

Этот элемент «составляет государственное тело», а потому нельзя более «пренебрегать совокупностью потребностей и инте­ресов, составляющих народную жизнь» (149, 68). «Разумеется, власть не может позволить различным интересам восставать друг на друга и действовать открытою силою, ибо это было бы узаконение анархии, но иметь и высказывать мнения и требо­вания, отличные от мнений и требований правительства,— это законное право народа, без которого он лишается всякой само­стоятельности и всякого общественного значения. Каждый обще­ственный интерес, вокруг которого группируются отдельные лица, должен жить и развиваться самобытно, согласно с законами внутренней своей природы, а не по мерке, данной извне» (149, 69).

В этих строках содержится не столько историческое объясне­ние определенной эпохи, сколько определенная идеологически-политическая манифестация, перевод на язык политики абстракт­ных выводов некоей социологической формулы учения о природе и сущности государства. Политика и история, политика и социоло­гия слиты здесь воедино. Сознанию и восприятию предлагается сложный и нерасчлененный идейно-смысловой комплекс, лишь в анализе распадающийся на отдельные элементы, подлежащие «ведению» разных дисциплин: истории, социологии, политики.

Но так и обстоит дело в действительности. Чичерин приходит в рамках своей исторической концепции к выдвижению и форму­лированию определенной политической позиции. Он мог, конечно, как историк, как исследователь истории русской государствен­ности, найти иной рубеж, свидетельствующий о завершении

160

процесса государственной централизации (например, середину XVIII века — время «раскрепощения» дворянства, или же на­чало XVIII— время петровских государственных преобразова­ний), мог даже «посчитать», что этот рубеж вообще не достигнут. Но как политик, как идеолог, стоящий на позициях общественных групп, заинтересованных в буржуазных преобразованиях и вы­двинувших требование этих преобразований (дворянская либе­рально-западническая оппозиция середины 50-х годов),— как представитель и выразитель интересов этих сил Чичерин не мог не найти в движении русской истории такого рубежа. Ибо только эта мысль позволила ему, оставаясь на почве исторического объясне­ния русской исторической жизни, одновременно сформулировать политическую программу такого развития этой жизни, которое еще только должно состояться, но которого в действительности пока не_было.

Мы, разумеется, не собираемся «заподозрить» Чичерина в соз­ нательной фальсификации русской истории, в использовании ее чистого «голоса» для сугубо прагматических целей. Подозрение исключается по той простой причине, что «Современные задачи русской жизни», как и все ранние историко-политические статьи, в которых изложена концепция русской истории и пдлитическая программа Чичерина, сознательно предназначались им читателю- единомышленнику, и при этом «подпольному» читателю. Такого читателя Чичерин не мог, да и не желал обманывать. Напротив, такого читателя нужно было убедить, и доводы при этом найти действительно веские. Он их и попытался найти в истории: «Только изучение прошедшего дает нам ключ к уразумению настоящего, а вместе и возможность прозревать будущее» (149, 71—72); «Обратимся к прошедшему и постараемся в нем найти ключ к уразумению настоящего» (149, 53). Вот его отправные мысли. ^

Стоило только стать на историческую точку зрения, а главное, прийти на основании исторических изысканий к выводу о том, что процесс государственной централизации в России к XIX веку по­лучил окончательное завершение, как сразу возникло про­тиворечие. Политическая программа Чичерина предполагала осуществление ряда мероприятий по «либерализации» русской государственной и общественной жизни, Субъективно она означа­ла определенное критическое отношение к современной ему дейст­вительности. Но объективно реальные предпосылки для подобных преобразований, как показывала историческая концепция, сложи­лись гораздо раньше — уже к началу XIX века. Следовательно, ход русской истории и развитие государства должны были при­вести к «либерализации» русского общественного и государ­ственного организма. Однако на самом деле, в реальном развитии

6. А. Н. Ерыгин 161

«государства» не только ничего подобного не произошло, но, напротив, деятельность правительства «достигла... нестерпимой крайности» (149, 74), причем «страшное преобладание правитель­ства в государстве еще более усилилось вследствие принятой им ложной системы управления», заимствованной «у австрийско­го двора» (149, 78).

На наш взгляд, фиксация данного противоречия есть ключ ко всей исторической концепции Чичерина — и к ее конкретному содержанию, и к ее философско-методологическим основаниям, и к ее социально-идеологическому смыслу. Сознавал ли данное про­тиворечие сам Чичерин? Несомненно. Как политику ему даже было выгодно самому зафиксировать это противоречие в качестве реального, действительного противоречия русской жизни первой половины XIX века. Ведь тогда удавалось представить программу преобразований России, выдвинутую либеральным дворянством, не как его субъективное пожелание и даже не. как обязанность, «естественную» для всяких разумных людей, следовать голосу «естественного» разума и справедливости на манер просвети­телей, но и придать ей объективный смысл, показать ее истори­чески-необходимый характер. Почему?

Если данное противоречие есть реальное противоречие истори­ческой жизни государства, то само государство и должно разре­шить его. Факт этот не субъективный, а объективный. Следо­вательно, государству исторически необходимо стать на путь его разрешения. Значит, нужно только «подтолкнуть» правительство к этому действию. Выполнить это может лишь свободная русская мысль. Для этого нужна «свобода общественного мнения»; «мы должны поставить ее на первом плане, как краеугольный камень либеральной политики» (149, 119). Признать противоречие в исто­рии оказалось нужным для того, чтобы заявить о нем государству, ибо только само государство может разрешить его в действитель­ности.

С политической точки зрения тех времен ровно столько прак­тического критицизма и оппозиционности позволяла себе либе­рально-дворянская интеллигенция. Разумеется, хотела она боль­шего, в том числе разрешения наболевшего крестьянского вопроса. Но всю свою политическую программу она считала возможным лишь предложить правительству, оставляя за ним решающее слово и действие, ибо только в этом случае страна могла избежать кровопролития и ужасов «бунта» или «революции».

Рассмотрим вопрос о конкретно-историческом освещении в рамках чичеринской концепции последнего периода русской истории. В XVIII веке, по Чичерину, процесс государственной централизации России завершился, но вместо исторически на­зревшей либерализации государства было доведено до край-

162

ности начало абсолютной власти. Следствием этого стало,— пи­шет Чичерин,— «всеобщее растление государственного орга­низма» и те многочисленные «общественные язвы, от которых мы страдаем теперь» (149, 80). Вывод его таков: «Россия достигла критической минуты в исторической своей жизни. Путь, по кото­рому она шла в продолжение нескольких веков, оказывается недостаточным, направление, которому она следовала, дошло до крайних своих пределов и привело к самым гибельным резуль­татам» (149, 108—109).

Событием, которое помогло сделать этот вывод, стала Крым-'ская война, падение Севастополя. Россия стоит перед «бездной». «Настоящее тяжело и печально: извне страшная гроза, ополче­ние народов, которого мы не в силах отразить, внутри всеобщее растройство и распадение» (149, 52—53). Но само это «безвыходное положение» исторически плодотворно. Оно заставляет Россию пробудиться «от долгого сна» и прийти «к ясному сознанию своего положения» (149, 51). То, что на протяжении предыдущего сорокалетия осознавалось единицами — «немногие мыслящие люди с горестью понимали, куда мы. идем» (149, 51)— становится теперь уделом всего народа. «Час сознания настал», а с ним наступило время для того чтобы, «углубившись в себя, собрав-, шись с силами, извергнуть внутреннюю свою порчу и снова пуститься в путь с обновленным духом и разумным самосозна­нием» (149, 52). Иными словами, наступило время реформ.

Может показаться, что в своей характеристике нового периода русской истории (с XV века) и особенно — первой половины XIX столетия (1815—1855), Чичерин становится на точку зрения противопоставления России и Запада, доходит до принципиаль­ной антитезы русской-и европейской истории. Аргументом здесь может быть, прежде всего, его тезис о чрезвычайной абсолютиза­ции роли правительственного начала в новой русской истории. Но это не так.

Во-первых, с точки зрения Чичерина, преобладающая, опре­деляющая роль верховной власти, ее всесилие по отношению к обществу и народу — общий признак, общая особенность разви­тия «государственного союза» на первом этапе новой истории. Как в России, так и в Европе только сильная и независимая верховная власть «могла сблизить и уравнить сословия, дать защиту угнетенным, организовать правильную администрацию. Предоставленные самим себе, частные союзы упрочили бы средне­вековые формы или разрешились бы бесконечными раздорами» (139, 223—224). Поэтому нельзя не согласиться с тезисом В. Д. Зорь­кина: «Общей чертой как Запада, так и России, по мнению Чичерина, явилась независимость государственной власти от общества, причем именно власть была призвана водворить мир,

6* 163

гармонию, свободу, подлинно государственные начала» (166, 90).

Говорить о противопоставлении Чичериным русской и евро­пейской истории в Новое время неверно и потому, что, с его точки зрения, не только Россия, но и каждая европейская страна имели свои особенности в ходе конкретно-исторического развития на данном этапе. В «Очерках Англии и Франции», а еще раньше в статье «Об аристократии, в особенности русской» Чичерин спе­циально выявляет и подробно анализирует эти особенности. Этот анализ приводит его к выводу о трех главных линиях процесса государственной централизации: 1) «английской», 2) «француз­ской» и 3) «германской».

В отличие от всей континентальной Европы абсолютизм в Англии «никогда не мог получить значительного развития. Сво­боде и крепости каждого лица и сословия Англичане пожертво­вали государственным строением. Весь порядок средневековый перешел и в Новое время, потерявши только те черты, которые были совершенно несовместимы с новыми потребностями и учреждениями» (148, 15). Напротив, во Франции весь государст­венный организм был создан действием верховной власти (139, 179). Сама эта власть — «собирательница земли, строительница государства, возникла там с большей силой, нежели где-либо» (138, 357—358). Оригинальную историческую' линию развития абсолютизма дает Германия, где утвердился своего рода «рас­сеянный» или «раздробленный» абсолютизм мелких феодальных владетелей Германской империи. Если «во Франции непосред­ственные вассалы короля, покорившись его власти, столпились около престола и образовали высшее сословие», то «в Германии... каждый непосредственный вассал империи, даже самый ничтож­ный, сделался независимым владельцем, а император сохранил только тень верховной власти» (148, 27).

Чичерин отмечает в своем анализе и другие линии истори­ческого развития государства в Новое время. Какое же место среди всех этих вариантов исторического развития принадлежит Рос­сии? Свое, особое место. «Русский» вариант стоит ближе всего к «французскому». Если снова отвлечься от исторической концеп­ции Чичерина и выявить его политические симпатии и антипатии по данному вопросу, то Чичерин, по мнению В. А. Китаева, пред­станет «перед нами как сторонник буржуазной демократии французского образца и поклонник парламентаризма» (177, 90). Именно это обстоятельство привело его весной 1857 года к разрыву с редактором «Русского вестника» М. Н. Катковым.

Самый сложный вопрос концепции нового периода русской и европейской истории Чичерина — вопрос о природе абсолютизма, тесно связанный с проблемой причин генезиса государства в Новое время. Чичерин отдавал себе отчет в том, что Возникающее

164

«государство» вместе с ростом абсолютной власти монарха нахо­дится в определенной связи с социальным поведением и деятель­ностью различных сил и элементов «гражданского общества», вызывая сопротивление и противодействие одних и одобрение и поддержку других. Первые — это прежде всего аристократия (рус­ские бояре, западно-европейские феодалы). Вторые, как считает В. Д. Зорькин,— это дворянство и буржуазия (166, 94). С первыми «борьба была неминуема. Действительно она вспыхнула — борь­ба упорная, ожесточенная, которая кончилась, разумеется, тор­жеством королевской власти, торжеством государства над анархи­ческими и буйными силами, завещанными предыдущею эпохою» (148, 13). Вторые помогали «всеми силами в устроении отечества» (148, 10—11). Поэтому все государи, по крайней мере в Европе, «опирались на сословие горожан» (148, 13). Но и в России «интересы русского централизованного государства,— излагает концепцию Чичерина В. Д. Зорькин,— тесно связываются со «слу­жилым сословием» и посадскими людьми, в основном купцами» (166, 94). Роль крестьянства во всех этих процессах была чисто пассивной, что обусловливалось его особым социальным поло­жением в период средневекового «гражданского общества»: «Не владея мечом, не имея золота, оно должно было поневоле остаться бесправным, или получить столько прав, сколько добро­вольно уделили ему остальные» (148, 10—11).

На основании сказанного можно уточнить чичеринскую харак­теристику средневекового «гражданского общества» в отношении понимания его внутренней социальной структуры. Причем это уточнение, касающееся социального положения аристократии и крестьянства, является дополнительным аргументом в пользу нашей оценки чичеринского «гражданского общества» как об­щества феодального. Сопоставление представления Чичерина об анти-средневековой направленности возникающего «государст­венного союза» с его взглядом на роль «среднего сословия» пре­жде всего горожан (бюргерства) в процессах государственной централизации позволяет понять само «государство» в его концеп­ции как буржуазное государство. В пользу этого говорит и его мнение о назначении и цели государства на втором этапе его существования, когда оно становится действительным «органи­ческим целым» и когда само правительство «не имеет другого значения, как содействовать народному благу» (149, 70).

И все же эта оценка не может считаться окончательной. Во-первых, утверждение государства, понимаемого в буржуазном смысле как «правовое государство», Чичерин относит ко-второму этапу в его существовании. Абсолютная же монархия Нового вре­мени у него таким статусом не обладает. Во-вторых, роль «среднего сословия» в становлении этой абсолютной монархии,

165

по Чичерину, не так уж и значительна: оно только способствует генезису государства, но активной творческой силой, инициато­ром его становления не является. Такой активно действующей силой, как мы уже говорили, выступает сама монархическая власть.

Из этого и вырастает теория Чичерина о неклассовом проис­хождении и надклассовой природе абсолютизма. Отказ от со­циально-классового, или хотя бы просто социологического, объяс­нения происхождения и природы государства при одновременном оперировании социологическими в своей основе представлениями о социальной структуре, внутренней дифференциации средневеко­вого общества порождает еще одно глубокое внутреннее противо-. речие в исторической концепции Чичерина.

Оно засвидетельствовало факт определенной идейно-полити­ ческой направленности исторических построений Чичерина, факт определенного объективного социально-классового содержания и смысла его исторической концепции. Вместе с тем оно опять обнаружило те границы способа и характера исторического мыш­ ления Чичерина, в пределах которых мог протекать и действи­ тельно осуществлялся его конкретный анализ и объяснение русской истории, вообще могла иметь место его работа как исто­ рика. Заметив и установив это, мы получаем еще одну «ключе­ вую» проблему, выражающую по своему масштабу историческую концепцию Чичерина как целое, проблему, анализ которой поз­ воляет адекватно реконструировать методолого-исторические ориентации Б. Н. Чичерина. _ч

Проведенный анализ позволяет обобщить полученные резуль­таты следующим образом. 1. В центре исторической концепции Чичерина стоит положение о принципиальном единстве русской и западно-европейской истории, не исключающее указания на те специфические особенности, которые отличали историю русского народа от истории других европейских народов. 2. Главная особен­ность русской исторической жизни состоит в ее патриархаль­ности. Выражением этого явилось медленное, неглубокое развитие народно-личностных элементов в общественной жизни, предельно высокая степень централизации правительственной власти и ее ведущая роль в осуществлении русского исторического процесса, весьма значительное место внешних влияний на ход внутреннего общественно-исторического развития. 3. Эти специфические осо­бенности русской истории были обусловлены, в свою очередь, спецификой природных (географических) условий, в_которые был поставлен русский народ в его историческом существовании, особенностями русского национального характера, сформировав­шегося в этих условиях, и целым рядом неблагоприятных внеш­них исторических условий, иных чем на Западе. 4. Вместе с тем

166

русский народ, как народ европейский; в главном и основном шел по общему пути исторического развития, в соответствии с основ­ным социологическим законом истории: от родового быта к сво­бодной личности в гражданском обществе, а От этой второй ступе­ни — к государству. 5. Историческая концепция Чичерина прямо подводила его к важным политическим выводам: об исторической необходимости и даже неизбежности превращения русского само­державно-абсолютистского государства в «свободное государст­во», а в качестве первого шага на этом пути — проведения «либеральных» реформ силами и средствами правительственной власти.

В каком же отношении находилась данная концепция к соот­ветствующим историческим теориям Кавелина и Соловьева? При их сопоставлении целесообразно выделить три крупных вопроса: 1) периодизация русского исторического процесса, взятого как целое; 2) содержание этой периодизации в свете основных социо­логических понятий, использованных при ее построении; 3) на­значение, смысл данной периодизации с точки зрения социа'льно-практического применения исторической теории.

Сравним периодизацию русской истории у Чичерина, Каве­лина и Соловьева. Схема последнего наиболее проста. Время до прихода варягов, когда славяне живут оседло, родами, отличаясь этим от безусловных первобытных народов,— доисторическое время. С приходом варяжской дружины история начинается, ее первое явление падает на период с IX по середину XII века, но господствующим началом в это время становится не пришлый варяжский элемент, а туземный родовой быт. Второе явление русской истории (переход родовых княжеских отношений в государственные) датируется второй половиной XII—второй половиной XVI веков. Третье явление — новый период русской истории XVII—XIX веков (государственная жизнь России в системе европейских государств).

Главных периодов русской истории у Кавелина тоже три: родовой, вотчинный и государственный. Но у них, во-первых, иные хронологические рамки. Русская история, по Кавелину, начинается не с приходом варягов, а с началом родового быта у восточных славян, и этот первый период продолжается до XII века. Другое дело, что на короткий срок, после прихода варя­гов, этот период прерывается (в IX—X века), но затем продол­жается вновь. Второе отличие — государство начинает формиро­ваться не со второй половины XII века, а только со времени Петра I (хотя попыткой создания государства были и реформы Ивана IV), а окончательное его утверждение в «естественной», т. е. свободной и разумной форме, еще только предстоит.

Чичеринская периодизация отличается и от первой, и от вто-

167

рой. Первоначальный период родового быта сохранялся у восточ­ных славян, по Чичерину, только до прихода варягов и именно это событие оказалось решающим в его разрушении. Уже в удельной Руси он находит все черты средневекового гражданского об­щества с его свободной личностью и анархией. Переход к госу­дарству в форме абсолютной монархии осуществляется на рубеже XV—XVI веков, т. е. раньше, чем считали Кавелин и Соловьев, но позже, если этот рубеж сравнивать с соловьевским начальным пунктом генезиса государства в виде сильной, напоминающей централизованную, частно-вотчинной княжеской власти.

Схематически эти три периодизации можно представить так (ex.. 3, 4, 5).

Схема 3

Соловьев
Века
IX	XII	XVI
Варяги	Андрей Боголюбский	Иван Грозный

Первое явление Второе явление Третье явление

Родовая княжеская Переход родовых княжеских Русское государство в сис- власть отношений в государственные теме европейских государств

Схема 4

Кавелин
Века
С древности, включая варяжский период	XII XVIII
	Андрей Боголюбский	Петр Великий

Первый период

Господство родовых отно­шений: род

Третий период

Второй, период

Господство семейных от- Господство личностных ношений: вотчина отношений: государство

Теперь сравним содержание этих периодизаций. Понятие родо­вого строя используется Кавелиным и Соловьевым в основном идентично. А вот тот факт, что Соловьев отодвигает далеко вглубь (до XII века) генезис государства, тогда как Кавелин приближает данное явление к современности (начало XVIII века),

168

Схема 5

Чичерин

Века

	IX	XV
С древности (до прихода варягов)	Приход варягов	Иван III

Первая ступень

Родовое общество первобытности: род

Вторая ступень

Гражданское общество

средневековья:

личность

Третья ступень

Государственный союз Нового времени: правительственная власть

видимо, свидетельствует о серьезном различии в понимании природы государства. И это различие действительно имеется, несмотря на обоюдное стремление и Кавелина, и Соловьева поста­вить знак равенства между «государством» и «монархией» (само­державием). Почему Соловьев не считает родовую княжескую власть государственной? Потому что нет абсолютного подчинения князей верховному князю: это, конечно, не республиканское, но совместное, «родовое» правление. Как только старшие князья начинают относиться к младшим как к своим «подручни­кам», они тем самым, по Соловьеву, начинают вести себя по-государственному. Экономической основой данного явления он считал установление вотчинной (частной) собственности князей на землю.

Государственность Кавелина тоже начинается там и тогда, где и когда правитель (царь) обнаруживает такое поведение, которое является автономным и независимым — как от родовых, так и от вотчинно-семейных устоев. В автономии и полной независимости государя находит выражение та же «монархистская» по идейно-политическому смыслу черта, которая несколько иначе была представлена у Соловьева. Но в отделении государственного строя от вотчинного (семейного), который, по Кавелину, все еще остается патриархальным, принадлежащим природе, а не соци­уму, культуре, вырисовывается новый образ государства, пред­полагающего в качестве основы нечто более развитое. Такой основой, по Кавелину, является личность, которую ни в XII, ни даже в XV веке в русском обществе и в русской истории обнару­жить не удается. Личность в России стала «наклевываться» (термин Белинского из письма к Кавелину) только после Петра Великого, и по мере расширения и развития этой личностной

'/2 6. А. Н. Ерыгин

169

основы будет совершенствоваться в сторону либерализации рус­ское государство.

Родовой период в чичеринской периодизации в сравнении с первыми двумя вообще существенной роли не играет, ибо целиком выводится за рубеж IX века (приход варягов). Ни о какой родовой форме государственности — об организации княжеской правительственной власти на родовой основе — по Чичерину, и речи быть не может. В княжеской власти проявляется лич­ностное начало, как и во всех других элементах средневекового общества. Специфика взглядов Чичерина, резко отделяющая его от Кавелина и Соловьева, состоит здесь в том, что не семья и не государство вытесняют родовой быт, а личность. Не семья, как считал Кавелин, а нечто более глубокое, уже не патриархальное в первобытном смысле, принадлежащее гражданскому быту: такова именно личность, но государство ни в кавелинском смыс­ле, предполагавшем отождествление «личности» и «государства», ни в соловьевском понимании, совмещающем по существу «государство» и «самодержавие», «государство» и «централиза­цию». Исключительно на вотчинной основе такое самодержавное централизованное государство, по Чичерину, сложиться не может. Это государство, которое имел в виду Чичерин и которое, пожа­луй, в наибольшей степени соответствовало гегелевскому поня­тию государства, в представлениях Соловьева и Кавелина о ходе русского исторического процесса вообще не присутствует.

Наиболее резко отличие исторической концепции Чичерина от концепций его предшественников выступает в его осмыслении второго периода русской истории как периода борьбы противо­положностей, борьбы тех общественных элементов, которые вы­ходят наружу и начинают жить самостоятельной жизнью вместе с распадом родового общества. Из этой борьбы и вырастает го­сударство. Государственная власть может оказаться демиургом русской истории только на сравнительно позднем этапе, начиная с конца XV века.

Не то у Кавелина и Соловьева. Объективно, фактически они (особенно Соловьев) ведут ход русского исторического процесса именно от прихода варягов, от установления ими верховной правительственной власти. Отсюда и неизбежное для них, не устранимое никакими их оговорками представление о «родовом государстве» и «государстве-вотчине». Как и у историков-охра­нителей, русская история сводится и Соловьевым, и Кавелиным к истории русского государства (в период с IX no'XIX век), как бы ни стремились они сами избежать подобных выводов, как бы ни старались облечь «государственное» содержание своей истори­ческой концепции в социологические и даже конкретно-истори­ческие одежды «родовой» теории.

170

Единственное, что все-таки позволяет сблизить с ними взгляды Чичерина по данному вопросу — это уступка последнего «госу­дарственникам» в оценке варягов: ведь этим чисто «внешним» по отношению к русской истории событием Чичерин начинает если и не историю государственности, то переход к тем условиям, из которых она в конечном счете и развилась.

Резкое различие взглядов Чичерина с воззрениями Кавелина и Соловьева по данному вопросу имеет и другой смысл. История у Кавелина и Соловьева (особенно у первого) течет плавно и постепенно. Народ занят своим делом (трудится), правительствен­ная власть — своим (правит). И это, по Соловьеву, главное, сильные воздействия извне или внутренние потрясения (татар­ское нашествие, смута)— случайные факты, которые ничего не определяют. По Кавелину, вообще весь этот процесс осуществ­ляется объективно: род сменяется вотчиной, а вотчина государ­ством. Даже в реформах Петра он не усматривал «революцион­ных» перемен, как это делал Соловьев. В периодизации Чичерина на второй ступени противоречие и борьба противоположностей даже формально оказались введенными в ткань русского исто­рического развития. Не исключал Чичерин и возможности рево­люции в России, подобной Французской в XIX веке, а его представление о либеральных реформах, проводимых сильной властью, весьма напоминает представление о «революции сверху».

Наконец, именно Чичерин, единственный из государствен­ников, попытался практически отказаться от представлений о различии русской и западно-европейской истории, не говоря уже об антитезе, о теории «двух закономерностей». Хотя здесь, как нам представляется, он в наибольшей степени терял способнбсть диалектически осмыслить исторический процесс (диалектика присутствует в данном вопросе у Кавелина), и тот конкретный историзм, на который ориентировался в решении проблемы «Россия-Запад» С. М. Соловьев.

Сказанное вплотную подвело нас к ответу на третий из постав­ленных ранее вопросов: о смысле, назначении каждой из истори­ческих периодизаций. Соловьев связывал с наступлением третьего явления в русской истории не только возникновение русского государства в системе государств европейских, но и его само­сознания. Этот процесс выразился прежде всего в развитии просвещения (русское «возрождение»), которое в свою очередь подготавливало практические «либеральные» преобразования. Кавелин рассуждал сходным образом, но более решительно стре­мился обосновать тезис об объективной необходимости и неизбеж­ности либеральных преобразований. Этому, как мы уже неодно­кратно отмечали, служила вся его периодизационная схема,

'/2 6* 171

выражавшая закон смены периодов, на последнем из которых и должна была восторжествовать свободная и нравственная лич­ность.

Чичерин идет в своем обосновании необходимости преобра­зований и от схемы в целом (как Кавелин), и от третьего периода (как Соловьев), а кроме того, вводит представление о коренном противоречии русской жизни в первой половине XIX века, кото­рое, как мы недавно отмечали, и служит главным его аргументом при формулировании политической программы русского либе­рализма.

Думается, различия между всеми тремя историками, особенно между Чичериным, с одной стороны, и Кавелиным и Соловь­евым — с другой, настолько велики, что о единой исторической концепции в отношении русской истории говорить невозможно. Политические ориентации всех трех историков близки. Их объ­единяет стремление обосновать общественно-политические иде­алы ходом русской истории. Но и внешне, и по содержанию глав­ных социологических понятий, по способу включения периоди-зационных схем в осознание практических задач, концепционные воззрения Кавелина, Соловьева и Чичерина отличаются весьма значительно. Ни в одной из трех концепций вместе с тем не представлены те два взаимосвязанных признака, которыми традиционно характеризовалась так называемая «государствен­ная» теория. Перед нами историки одного историографического направления, течения, но не школы. "

Методология истории Б. Н. Чичерина. Историческая концепция всякого историка, историческая теория вообще является единст­вом троякого рода. Она синтезирует, как бы вбирает в себя, во-первых, генерализации чисто познавательного плана, те положе­ния, которые получены путем обобщения эмпирического мате­риала; во-вторых, положения общеметодологического характера, конкретизированные для решения данной познавательной, иссле­довательской задачи; в-третьих, поскольку речь идет о социаль­ном знании, следовательно, об идеологических явлениях, поло­жения оценочного характера, выражающие прежде всего полити­ческую ориентацию историка. Основная идея всякой исторической -теории (например, определенным образом сформулированный закон развития русской исторической жизни) есть одновременно и научная, и философская, и политическая идея.

Обнаружив концепционные различия в воззрениях историков-либералов, мы можем со всем основанием предположить, что причиной и следствием их являются в данном случае прежде всего их философские взгляды, вызвавшие глубокое различие философско-методологических ориентации и в процессе конкрет­но-исторических исследований, и при построении исторических

172

теорий. Действительно, методология истории Б. Н. Чичерина резко отличается и от кавелинской, и, особенно, от соловьевской. Но прежде чем указать на существо этих принципиальных раз­личий, кратко охарактеризуем главные положения чичеринской методологии, выделяя их из его теории русской истории и форму­лируя в общем виде.

. 1. О роли природных, географических условий в исторической жизни народа.

Действием этого фактора (обширность территории, ее одно­образие) Чичерин объяснял, во-первых, специфику русского на­ционального характера (простота, пассивность, удаль, способность к заимствованиям). Во-вторых, специфические особенности хода и характера протекания процесса общественно-исторического раз­вития русского славянства в сравнении с народами Западной Европы (патриархальность русских общественных отношений в средние века, медленность и длительность процесса государствен­ной централизации в Новое время).

2. О влиянии внешних исторических условий на ход и развитие общественно-исторической жизни народа.

Объяснением распада родового быта у восточных славян Чичерину служило признание роли внешних завоевателей (коче­вых племен, варягов); фактором, способствовавшим переходу Руси от гражданского быта средневековья к государству Нового времени, Чичерин называл владычество монголо-татар. С другой стороны, отчужденность Руси от культурного наследства древнего мира и, напротив, широкое внедрение в юридическое сознание и правовую практику западных средневековых народов начал римского права,— повлекло, по его мнению, за собой ряд важных различий в характере социальной организации стихийной исто­рической жизни этих народов и России.

3. О роли специфического характера народа для его истори­ ческой жизни.

Признание пассивности русского народа (как у Погодина) слу­жило Чичерину основанием для объяснения перехода от родового строя к средневековому гражданскому обществу под воздей­ствием внешних сил (кочевников, варягов), а перехода к государ­ству в Новое время — воздействием особой «внешней» силы внут­ри самого русского средневекового общества — силы княжеской (правительственной) власти, «закрепостившей» сословия. Просто­та, неразвитость русского народа служила Чичерину одновремен­но аргументом в его полемике с Герценом, с его явно преувели­ченной оценкой роли русской общины для будущего преобразо­вания страны и мировой цивилизации.

4. О роли народных масс в ходе исторического развития общества.

173

Имея в виду социально-классовый аспект этого положения, Чичерин упоминает о народных выступлениях в эпоху раннего средневековья; говорит о «бессмысленном разгуле» начала XVII века («смутное время»); «пугает» реакционеров-охранителей и правительство хаосом «кровавой купели», подобной Француз­ской революции XVIII века, в случае их отказа от проведения крестьянской . реформы. Другой, национально-патриотический аспект этого тезиса дан более эмоционально и резко — особенно при оценке значения самостоятельного выступления народных масс против поляков и их изгнания во времена так называемой «смуты», а также величия простого народа, проявившегося во время героической обороны Севастополя.

5. О роли верховной государственной власти (правительствен­ ного элемента) в общественно-историческом развитии.

Это — центральное положение исторических воззрений Чиче­рина, с помощью которого дается объяснение всей новой истории, ибо именно правительственной власти принадлежит инициатива и решающая, определяющая роль как в складывании самого централизованного государства и общества с его «закрепощен­ными» сословиями, так и его последующей либерализации, пре­вращения в «правовое» (буржуазное, по своей сути) государство.

6. О роли личности в истории.

*• Данный тезис имеет у Чичерина троякий смысл. Понятие личности и ее исторической роли, во-первых, оказывается ключе­вым при объяснении перехода от родового быта к гражданскому обществу и при характеристике существа этого средневекового общественного порядка как второй ступени в исторической эво­люции народной жизни. Во-вторых, человеческая личность, взя­тая уже не в ее первоначальной необузданности и произволь­ности, а в разумных и нравственных границах, образует, по Чичерину, один из основных устоев государства на втором этапе его существования («правовое государство»), что позволяет ему сформулировать программу будущих необходимых преобразова­ний русского общества (освобождение личности крепостного крестьянина и другие принципы «либеральной политики»— сво­бода совести,. свобода общественного мнения и т. д.). Наконец, тезис о роли личности является у Чичерина способом формули­рования положения об особой роли интеллигенции как вырази­тельницы общенародных интересов и представительницы всех прогрессивных общественных слоев. Если же иметь в виду не социологический смысл этого понятия, а акцент на роли в истории конкретной живой человеческой индивидуальности (роль Петра I, 'Ивана Грозного, Екатерины и т. п.), то здесь выражается тра­диционное представление о «великой» исторической личности.

7. Об обществе (государстве) как органической системе.

174

В нем выражается «неизбежный закон», по которому строится общество и который предполагает единство четырех обязатель­ных элементов общественной структуры: 1) «цели» общества, представляющей «благо совокупного общества»; 2) «материи» общества в виде живых человеческих индивидов, народа с его разнообразными требованиями и интересами; 3) «формы» общест­ва, того, что придает ему организованный вид, составляет его «законность»; 4) «средства» или орудия, выступающего как власть.

Нормальная форма общества — та, при которой все элементы уравновешены в их автономии, образуя гармоническое целое. Так может обстоять дело только в правовом государстве, тогда как при родовом строе все подчинено первому элементу, в средние века — второму, в Новое время (эпоха абсолютных монархий)— четвертому. Поскольку исторически дело обстоит таким образом, что каждый из элементов, взятый в его полной самостоятель­ности, подготавливает почву для итогового органического един­ства, а потому, как думает Чичерин, имеет смысл говорить и об особой роли и значении различных сфер и форм развития чело­веческого общества, стоящих за этими элементами. Отсюда — еще четыре методологических тезиса.

8. О роли естественных связей и отношений между людьми в развитии общества.

«Стремление к общественности» проявляется первоначально естественным образом и реализуется в союзе», «данном самой природою»— в родовом, семейном, кровном союзе, в котором первоначально слиты все элементы общественной структуры. В дальнейшем (после разложения родовых отношений) «нарастание семьи» выступает как естественная основа самой жизни людей и их истории, а отдельные человеческие семьи существуют вместе с другими общественными союзами. Прочность родовых отноше­ний может при этом накладывать специфику на ход национальной истории, как и случилось под воздействием и других причин в России, характер исторической жизни в которой сохранил силь­ные патриархальные черты. Этой сфере общественно-челове­ческой жизни будущее правовое общество обязано впервые четко сформулированной идее цели и смысла самого человеческого существования («благо общества»).

9. О роли практической деятельности людей и их экономи­ ческих связей и отношений в развитии общества.

Второму элементу общественной структуры — живым челове­ческим индивидам с их интересами и требованиями — принадле­жит конституирующая роль в оформлении практическо-экономи-ческой сферы общественно-исторической жизни народа. Конста­тируя этот тезис в общей форме, Чичерин иногда непосред-

175

ственно обращается к рассмотрению данного аспекта истории народа. Это относится к его характеристике средневекового общества как общества «земледельцев» и «горожан» (купцов и ремесленников) и особенно к его анализу вопроса о закрепощении русских крестьян и необходимости их раскрепощения в новых исторических условиях, когда только производительный свобод­ный труд способствует развитию и процветанию промышлен­ности и обеспечению военного могущества государства. Интересы народа в новейший период требуют «либерализации» общества и государства.

10. О роли духовной деятельности людей в развитии об­ щества.

Человек — существо духовное. Ни родовые, кровные связи, ни сфера трудовой деятельности не выделяют его окончательно из мира природных (естественных) связей и определений. Поэто­му ни первобытная несвобода, ни материальная свобода личности в гражданском обществе еще не делают человека существом, обладающим духовной самостоятельностью. Духовную свободу приносит христианство и оно же формулирует те нравственные требования, которые обеспечивают правильную форму устройства человеческих обществ.

В средние века этот правильный порядок организации общест­венных союзов существует вне самих реальных общественных союзов — кровных и личностных, что и выражается в противо­стоянии церкви и гражданского общества. Но это является гаран­тией, с другой стороны, того, что в будущем обществе христиан­ский идеал может быть реализован в действительности — в пра­вовом государстве, что потребует не только соединения этих обоих общественных союзов в одно целое, но и взаимного изме­нения ими своих форм; в данном случае это значит, что христиан­ство должно быть само рационализировано посредством усвоения истин и новой науки, и нового искусства, и новой философии.

11. О роли социально-организационной деятельности в разви­ тии общества.

Власть — главная организующая социальная сила, обеспечи­вающая момент союзной связи в обществе или единство всех элементов. Чичерин различает понятия «государство» и «пра­вительственная власть». С помощью второго он выделяет со­циально-организационный аспект исторической жизни общества как сферу интегративных связей и отношений общественного целого, как фундамент общественной структуры. Это положение объясняет и ход исторического развития.

12. Исторический процесс как реализация в деятельности общественным способом физических и духовных способностей человека.

176

Человеческая история — это деятельность, в ходе которой че­ловек (человечество, народ, индивид) реализует во вне потенции и способности, присущие ему как природному и духовному существу.

13. О закономерном характере исторического развития.

Закономерность исторического развития, по Чичерину,— азбу­ка исторической науки. Он постоянно оперирует понятиями «неизбежный закон», «закон постепенности», «вечный закон всемирной истории» и т. п. Вопрос, следовательно, в том, как понимать историческую закономерность. У Чичерина можно обнаружить представление о законе органического строения общества и законе диалектического развития, а при конкретиза­ции закона развития — так называемые законы «постепенности», «критической ситуации» и «перехода».

14. Закон постепенности исторического развития. История не делает «скачков», а если они и случаются как

внезапные отклонения исторического процесса развития, то все-таки в итоге историческая жизнь вернется обратно. Поэтому субъективно Чичерин — противник революций и всякого рода смут. С этой точки зрения дается оценка Французской револю­ции XVIII века, русской смуте начала XVII века и возможной катастрофе в России после Крымской войны, если не будет проведена реформа. Не только обычный ход событий, но и преоб­разование в обществе достигает цели, если осуществляется по­степенно.

15. Закон критической ситуации исторического развития.

Ход постепенного исторического развития в рамках устойчи­вых «средних форм и ступеней» в силу внутренней противо­речивости общественной жизни достигает с необходимостью такой точки, когда в жизни общества наступает критическая-ситуация, требующая изменения существовавших до этого устой­чивых форм и перехода к новым историческим формам. Как нельзя перескакивать промежуточные, средние ступени развития, нельзя обойтись или пройти мимо и таких критических эпох. В русской, как и вообще европейской, истории Чичерин видел две такие эпохи или ситуации: 1) ситуацию крайнего, предельного развития господства анархии и произвола в средневековом об­ществе, поставившем под угрозу существование самого общества, что и привело к появлению централизованного государства; 2) ситуацию крайнего, предельного сосредоточения государствен­ной власти правительственным началом в эпоху позднего абсо­лютизма, что привело к Французской революции, а в России в XIX веке потребовало проведения либеральных реформ. Обе ситуации — кризисные по своей природе, и выходом из них на

177

пути дальнейшего постепенного развития является реформа как переход к новому общественному порядку.

16. Закон перехода к новой форме в развитии общества. Несмотря на закон постепенности, развитие общества через

значительные промежутки времени демонстрирует существенное, качественное различие между основными устойчивыми формами своего существования. Например, русская община все время развивается постепенно, без каких бы то ни было скачков, но общины IX, XIII и XVII веков резко различаются между собой, как и вообще различны родовое общество первобытности, средне­вековое гражданское общество и государство Нового времени. Как бы ни понималась при этом общая тенденция развития и характер соотношений между различными формами общества или общины, ясно одно, что в какой-то момент времени всегда имеет место переход от одной формы к другой. Этот переход, по Чичерину, выступает в двух формах: 1) революции и 2) рефор­мы. Чичерин оправдывает революцию в тех условиях, когда ста­рое упорно сопротивляется новому, не желает искать разумного выхода из кризисного состояния общества. Идеальным вариантом, однако, выступает реформа.

17. Закон диалектического процесса в общественно-истори­ ческом развитии. Это один из самых фундаментальных и часто привлекаемых для объяснения истории чичеринских тезисов. Он выражает фундаментальное чичеринское представление о прин­ ципиальном диалектически-противоречивом и вместе с тем эволю­ ционном характере общественно-исторического развития. Это положение дает представление о трех стадиях исторического раз­ вития. Род на первой ступени, гражданское общество разорван­ ных свободных личностей и противостоящая ему церковь на второй ступени, наконец, синтез всех противоположностей на стадии правового государства — таковы ступени и русского исто­ рического процесса, и хода истории западно-европейских народов.

Многие из положений реконструированной по историческим работам 1853—1858 годов исследовательской методологии Чиче­рина уже встречались - в книге при анализе взглядов Кавелина и Соловьева. Так, три первых положения (о роли природных условий, народного характера и внешне-исторического фактора) явно напоминают соловьевские «природу страны», «природу пле­мени» и «ход внешних событий», как и некоторые рассуждения Кавелина (например, о роли внешнего фактора в исторической жизни народа). Положение Чичерина о закономерном характере исторического процесса (13 тезис) находит соответствие в пред­ставлениях Соловьева о законах общественного организма и Кавелина — о законе как основной цели научного исторического исследования (примером может служить закон развития родовой

178

жизни в русской истории). Есть определенное сходство и в по­нимании каждым из историков-либералов роли и значения естественных (родовых по преимуществу) связей и отношений, а также трудовой сферы и отношений собственности в жизни об­щества. Их взгляды почти идентичны в осмыслении и оценке роли христианства во всемирной истории, а соответственно—духовной деятельности как основы всей общественно-исторической жизни. Их сближает, наконец, явное выдвижение на первый план соци­ально-организационной роли правительственного элемента в жиз­ни общества — в противовес роли личности и особенно народных масс как двигателей общественного прогресса.

Однако если мы сравним центральные, конституирующие всю совокупность (систему) методологических ориентации, основополагающие методологические идеи Кавелина, Чичерина и Соловьева, то увидим очень глубокие различия между каж­дым из них.

Методология истории Соловьева сознательно дуалистична. Как только она подымается над уровнем первичных исследо­вательских ориентации («не делить, не дробить историю»; брать явления в их «связи»; каждому явлению отыскивать его исто­рическое место и т. п.), именовавшихся у Соловьева «историз­мом», она принимает в качестве основных принципов рас­смотрения, во-первых, социологический закон «органического роста», а во-вторых, тезис об обязательном проявлении в исто­рической жизни народа его специфической сущности, определя­емой «природой племени». Первое положение явно исключает понимание диалектического характера процесса развития об­щества. Второе — сохраняет оттенок понятия «народного духа»— и в понимании романтиков, и в гегелевском варианте (одинаково метафизических, антидиалектических).

Кавелин сознательно стремится к монистическому пониманию истории. В осмыслении исторического развития общества это на­ходит выражение в соответствии принципа развития основным законом истории. Однако объективно его интерпретация этого принципа показывает скрытый дуализм его исторической мето­дологии: с одной стороны, стремление мыслить развитие эволю­ционистски, без скачков и перерывов постепенности, без борьбы противоположностей (наиболее наглядно это выступает в «естест­венном», «чистом», «нормальном» варианте развития, демонстри­руемого русской историей); с другой стороны, почти гегелевское совмещение общего в единичном, тот культурно-исторический синтез противоположностей, который у Гегеля в конструкции всемирной истории воплощал «германский мир», а у Кавелина выступил в виде исторической жизни русского народа. В обоих случаях, хотя и иллюзорно, преодолевалась до нового обострения

179

в познании антиномия просветительских и романтических ориен­тации в области методологии истории.

Соловьев и Кавелин как методологи могли понять друг друга и найти хоть какой-то общий язык: в конечном счете они стоят гораздо ближе к Канту, чем к Гегелю (дуализм их воззрений); в обоих сильны позитивистские по своей сущности философско-методологические ориентации — ив учении о познании, и в пони­мании исторического процесса. Но сходство их идей со взглядами Чичерина — чисто внешнее. В главном они противостоят ему.

Методология истории Чичерина,базируется на представлении о диалектическом характере процесса развития, -с которым, не­посредственно связаны положение об органическом характере строения общества и тезис об истории как об общественной реализации в человеческой деятельности духовной сущности человека. Разумеется, это понимание истории идеалистическое; действительно, диалектика Чичерина обладает рядом черт, ослаб­ляющих ее действие как метода познания. Но только чичерин-ская методология истории является строго монистической, и толь­ко она может быть всерьез сопоставлена с философией истории Гегеля.

Полученный нами ранее вывод о том, что в лице Кавелина, Соловьева и Чичерина мы имеем дело с историографическим направлением, течением, но не с научной школой, получает допол­нительное подтверждение. Так называемая государственная шко­ла есть на самом деле не что иное, как либерально-западническое течение в рамках буржуазного направления русской истори­ческой науки середины и второй половины XIX века. В методоло­гическом отношении здесь два течения: гегельянское (Чичерин), представляющее тенденцию диалектического историзма в бур­жуазной мысли, и «переходное», идущее от романтизма и про­светительства через определенное использование идей Гегеля, что и послужило формой осуществления данного перехода к пози­тивизму.

Особое положение Чичерина в отношении к философии Геге­ля вообще, его диалектики и его исторической концепции в частности, позволяет нам, развивая в некоторых отношениях и дополнительно подтверждая некоторые из высказанных сообра­жений, решать вопрос о специфике гегельянских воззрений, как они находят выражение у Б. Н. Чичерина. Рассмотрим для этой цели его концепцию всемирной истории.

Нам представляется, что осуществить это удобнее всего, по­ставив в центр анализа вопрос о периодизации Чичериным процесса развития всемирного человечества И одновременно вы­являя тот философско-социологический смысл, который несет данная проблематика в его исторических построениях.

180