Часть II

СТИЛИСТИЧЕСКОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЯЗЫКОВЫХ СРЕДСТВ

«Ни школьная, ни вузовская программы не ставят одной из пер­воочередных задач курса стилистики формирование и развитие на­выков и умений, связанных с построением и распознаванием фи­гуральной речи. <...> В современных курсах стилистики и риторики тропы и фигуры фактически задаются списком, что исключает воз­можность системного осмысления*¹. Поэтому освещение в данном учебнике приемов и средств выразительной и образной речи, в част­ности основных тропов и фигур, должно сослужить хорошую службу молодым специалистам, связанным с созданием или стилистической обработкой и редактированием разнообразных в стилевом плане тек­стов.

Глава 1. Стилистические ресурсы семантики лексических единиц

§ 1.1. Предварительные замечания

Лексика представляет собой словарный запас языка, хотя го­ворят и о лексике отдельных писателей (например, Л.Н. Толстого) или их произведений (например, романа «Война и мир»). К лексиче­ским единицам относятся прежде всего слова, которые обладают тремя существенными признаками: цельнооформленностью, свобод­ной воспроизводимостью в речи говорящих и способностью быть строительным материалом для синтаксических конструкций (слово­сочетаний и предложений). Слова имеют лексическое и грамматиче­ское значения. Под лексическим значением (его называют еще вещественным) понимается содержание слова, отображающее

определенный элемент окружающего мира. Лексическое значение носит обобщенный характер, поскольку относится не к какому-то конкретному предмету, а к целому ряду однородных предметов. Так, говоря космонавт, мы имеем в виду не только данного человека, но и любое лицо, специализирующееся на полетах в космос.

К лексическим единицам относятся также составные наи­менования, в том числе термины, часто обладающие семантиче­ской нерасчлененностью, невыводимостью их значений из простой суммы значений, образующих эти наименования: шоковая терапия, средства массовой информации, технологии двойного назначения. Со­ставные наименования к тому же синтаксически неразложимы и вы­ступают в предложении в роли одного его члена. Например, в пред­ложении Средства массовой информации оказывают большое влияние на общественное сознание выделенное словосочетание выступает в роли подлежащего.

В стилистических целях могут использоваться лексические едини­цы, характеризуемые с разных сторон: их значения, происхождения, отношения к прошлому языка и его настоящему, сферы употребления, эмоционально-оценочного потенциала, степени сочетаемости с други­ми словами. Далее рассмотрим стилистический потенциал лексиче­ских единиц каждой из указанных групп.

§ 1.2. Использование однозначности и многозначности в стилистических целях

Как известно, слова бывают однозначными и многозначными. Обычно коднозначным относят термины: лингвистические (аб­бревиатура — сложносокращенное слово, аффикс — значимая часть слова, за исключением корня), математические (вычитаемое — чис­ло, которое вычитается из другого числа, делитель — число, на кото­рое делится другое число), физические (ампер — единица силы элек­трического тока, ангстрем — внесистемная единица длины) и др. В общеупотребительной лексике также немало однозначных наиме­нований: абажур — колпак для лампы, внедорожник — вездеход.

В то же время в лексическом составе языка содержится множест­во двузначных и многозначных слов. Даже в такой молодой науке, как информатика, наряду с однозначными терминами (дис­плей — экран компьютера, дискеты — маленькие магнитные диски) используется значительное количество слов, имеющих два и даже три значения. Например, блокирование. 1) объединение элементов в один блок; 2) приведение программы или устройства в состояние, препятствующее выполнению определенных действий; адрес. 1) но­

мер, код или идентификатор места в памяти ЭВМ, где хранится или куда должна быть записана данная информация; 2) часть команды, определяющая местоположение операнда; 3) часть сообщения, ука­зывающая адресата.

Следовательно, не только однозначность, но и многозначность слов — это рядовое явление в лексике. Почти любое однозначное слово в процессе развития языка может стать многозначным. Так, вполне обычное существительное мышь, означающее грызуна, нео­жиданно стало называть устройство с датчиком перемещения указа­ния на экране компьютера.

В художественной литературе как однозначные, так и многознач­ные слова нередко обыгрываются.

Писатель может привлечь внимание к какому-то слову, незнако­мому широкому кругу читателей. Например, Г. Немченко в самом начале своего рассказа «Здоровый сон на свежем воздухе» вводит слово стрекулист:

А то был тут недавно стрекулист один. Не знаешь, кстати, что за слово та­кое? Наш учитель, по-моему, еще в пятом массе любил приговаривать: ишь, стрекулист!.. А вот что это, как говорится, за категория... Хотя есть у меня тут одно соображение. Насчет этих самых стрекулистов.

И далее разворачивает повествование, отталкиваясь от незнако­мого, мудреного слова, но связывая с ним ход своих мыслей. И толь­ко к концу рассказа проясняется значение обыгрываемого слова — болтуны, борзописцы, в данном случае из числа журналистов, не от­вечающие за свои поступки.

Автор может обратить внимание на какое-то слово и мимоходом, не отрываясь от основной линии повествования, но интригуя чита­теля. Например, у П. Проскурина читаем:

Тимошка вихрем налетел на Семеновну, отворившую дверь на маленькую летнюю веранду; от радостного изумления она даже выронила глубокую тарелку со взбитыми сливками для лакомого блюда, называемого кокпуфтелъ (даже ученый Вася, сколько ни старался, не мог докопаться до происхождения дико­винного. на немецкий лад, слова, по уверению Семеновны, она сама изобрела и так назвала сладкое блюдо). Тарелка разлетелась вдребезги, ее содержимое рас­теклось по полу веранды, но Семеиовиа даже не обратила иа это внимания ...

• А я стою, готовлю кокпуфтелъ, — сказала Семеновна, — а у самой руки трясутся. Ну что я Васе скажу, коли ты, Тимошка, пропадешь совсем?

В центр эпизода автор поставил возвращение собаки Тимошки, но упоминаемый им попутно кокпуфтелъ вносит «живинку» в рас­сказ, может быть даже вызывая улыбку читателя, наводит на воспо­минания о других забавных словах и случаях в его жизни.

В один контекст могут включаться, а следовательно, обыгрывать- ^Ся, слова в разных своих значениях. Так, в телерекламе-шутке один рекламист говорит: «Отличная компания!», а другой добавляет: «От других». Прилагательное отличный без добавления означает «очень хороший, превосходный», а с добавлением — «отличающийся» (но неизвестно, в какую сторону — хорошую или плохую).

Е. Евтушенко в романе «Ягодные места» пишет:

Заснул он крепко, и ему приснился сон, будто находятся они с японцем Куродой в каком-то необыкновенном лесу, где стоят великаны грибы выше че­ловеческого роста, и двуручной пилой Курода и он пилят необхватный ствол одного груэдя-великана. чтобы отвезти на Гришином грузовике в Хиросиму и показать всему человечеству, устыдив его в других страшных грибах, изобретен­ных людьми.

Здесь писатель не переносит название с одного предмета на дру­гой, что было бы метафорическим использованием этого названия, а употребляет слово в ограниченном контексте с двумя уже известны­ми языку значениями — растение и ядовитое обЬако газов, образую­щееся в результате ядерного взрыва.

Распространенное средство создания каламбурову современ­ных авторов — нарочитое столкновение разных значений одного слова в ограниченном контексте.

Приведем примеры таких каламбуров из триллера В. Барковско- го и А. Измайлова «Русский транзит*:

Мы живем в переломное время». И это правильно, как теперь любят повто­рять радио, телевизор, многочисленные подражатели-пародисты. Почему-то с торжествующей нотой в голосе. А что хорошего — перелом?. Если буквально. А так и есть. Буквально. Сере га Швед загремел в больницу. Самос смешное, а ту са­мую, куда загремел и оттуда не вышел Ленька Цыплякое, Птенец, Цыпа. То есть в ту самую, куда загремел и откуда без спросу вышел я сам.

Покойный Пенька-птенец по дурости сломал ногу.

Серегс Шведу сломали руку.

Я чуть не сломы голову...

• Мы живем в переломное время! — проорал я Шведу с порога.

В приведенном отрывке два каламбура. Первый строится на столкновении слов с корнем лом. Но одни из них связаны с физиче­ским действием (перелом, сломать ногу, сломать руку, сломать голо­ву), а другие — с политическим (перелом в обществе, переломное вре­мя). Второй каламбур возникает оттого, что фамилия Цыплякое у автора ассоциируется со словами Цыпа, Птенец, которые по созву­чию были одновременно и прозвищами умершего, недаром они пи­шутся автором с прописной буквы.

Каламбур с переломным временем обыгрывается в триллере не раз, обрастая другими ассоциациями:

Плохо, конечно, что Сере га Швед слома* руку. Но до чего дошло, что Швед сломал руку! Иначе мне и а голову бы не пришло возвращаться к Резо, а больницу, откуда сам неделю назад выпрыгнул. Какой-то перелом а сознании должен был

произойти, чтобы до такого варианта додуматься. И вероятно, перелом этот случил­ся, коша мы разминулись... То есть когда я окончательно понял, что в покое меня не оставят, пока не добьются полного и окончательного покоя для Боярова.

Если в первом отрывке обыгрываются физический и политиче­ский переломы, то во втором к ним добавляется и психический (пе­релом в сознании), благодаря чему ирония усиливается. Добавляется и новый каламбур, который строится на включении во фразу одного слова (покой) с двумя разными значениями. Сравните: оставить в покое — перестать трогать, беспокоить кого-либо; полный, окончате­льный, иначе говоря, вечный покой, смерть.

С употреблением слов в переносном значении мастерами худо­жественного слова связаны такие виды тропов, как метафора и мето­нимия (см. ч. I гл. 11).

В русском языке многие слова помимо основного значения (или основных значений) имеют дополнительные, коннотативные оттенки — эмоциональные, оценочные, ассоциативные, стилистиче­ские. Эти компоненты смысла слова могут сопровождать, дополнять основное значение. Коннотативные оттенки наслаиваются на лекси­ческое значение под влиянием менталитета говорящих, окружающей обстановки, контекста. Они могут по-разному восприниматься пред­ставителями различных социальных групп и слоев общества Приве­дем пример.

Известно, что к Первой мировой войне и участию в ней России различные партии и общественные движения относились по-разно­му. Так, большевики стояли на позиции поражения «своего» (рос­сийского) правительства. В.И. Ленин по этому поводу писал: «Мы признавали пораженчество лишь по отношению к собственной им­периалистической буржуазии» («К истории вопроса о несчастном мире»). К большевикам-пораженцам примыкал и М. Горький, что крайне возмущало находившегося в эмиграции И. Бунина: «В гады страшной войны он считался одним из главных застрельщиков чудо­вищной партии пораженцев (ведь выдумали русские люди такое не­вероятное, похабнейшее слово), то есть партии, яростно способство­вавшей словом и делом кровавому разгрому, полному уничтожению России немцами» (Литературная Россия. 1991).

Даже обычное слово может вызвать у того или иного человека самые неожиданные переживания, чувства. Так случилось с герои­ней повести Ф. Абрамова «Пелагея», когда ухажер дочери стал назы­вать ее «мамаша»:

Самое обыкновенное слово, ежели разобраться. Не лучше, не хуже других. Родная дочь так тебя кличет, потому что родная дочь, а чужой человек ежели на­зовет — по вежливости, от хорошего воспитания. А ведь этот, когда тебя мамашей называет, сердце от радости в ipyjui скачет. Туг тебе и почтение, и уважение, и ласка, и как бы намек. Намек на будущее. Дескать, чего в жизни не бывает, мо­жет, и взаправду еще прилетел называть мамашей.

Неплохо, неплохо бы иметь такого сыночка, думала Пелагея и уж со своей стороны маслила и кадила, как могла.

Коннотативные оттенки возникают в словах по самым неожи­данным поводам: Давно уже закончилось густохвойное Подмосковье. Замелькали названия городов и деревень, пахнущих медом, вереском, лу­говою ромашкой: Купелицы, Медынь, Юхнов, Угра, Воря (О. Кожухо- ва); В слове «дворяне»Маврику слышалось нечто унизительное. Когда ученик получал двойку, то ему говорили, что из него выйдет «дворянин с метлой*. Когда хотели унизить собаку, ее называли «чистокровной дво­рянкой» (Е. Пермяк).

Коннотативные оттенки, связанные с историческими событиями, литературными описаниями или персонажами, народными обычаями и т.д., как правило, известны только носителям языка и неведомы иностранцам, не знающим истории России, русской литературы и ку­льтуры, менталитета народа. Такая лексика, коннотативные оттенки которой известны только носителям языка и не имеющая параллелей в других языках, называется безэквивалентной. В качестве при­мера приведем диалог из романа Е. Евтушенко «Ягодные места»:

• Каждый русский человек — это собрание всех сразу героев Достоевского ...В каждом из нас есть и Настасья Филипповна, и Рогожин, и Раскольников, и Пе­тенька Верховенский, н Мышкин... Вопрос только в том, кого из них в нас больше. Я убил в себе Мышкина... Он мне мешал.

• Кого же вы оставили? — спросил Бурштейн.

• Надеюсь, что никого... Всех поубивал.

Безусловно, человеку, не читавшему произведений Ф. Достоев­ского, этот разговор о характере русских со ссылкой на литератур­ных героев будет непонятен. Использование писателем безэквива­лентной лексики, шире — фоновых знаний, связанных с историей народа или отечественной культурой, придает повествованию нацио­нальный колорит.

Один из персонажей романа Б. Акунина «Внеклассное чтение» Николас Фандорин, англичанин, приехавший на жительство в Рос­сию, во многих случаях не может понять, о ком или о чем идет речь. В одной из таких ситуаций Фандорин, владелец фирмы «добрых со­ветов», пытается узнать у секретаря имя клиента, который после по­сещения фирмы и разговора с его владельцем покончил жизнь само­убийством.

Фандорин содрогнулся.

• Вы ему дали адрес фирмы?

• Конечно, дала, не беспокойтесь. Он сказал, что за деньгами не постоит, если ему помогут. Интеллигентный человек, солидный. Представился честь по чести.

• Кузнецов? Николай Иванович? — безнадежно спросил Николас, вспом- нивший-таки имя и отчество «парашютиста».

Цецилия Абрамовна рассмеялась, словно Ника остроумно пошутил.

• Нет, не так романтично.

• А что романтичного в имени «Николай Иванович Кузнецов»? — удивился Ника.

• Ваше поколение совсем не помнит героев войны, — укоризненно покача­ла сединами Цаца. — Ну как же, легендарный Николай Кузнецов, который уби­вал фашистских генералов. Помните «Подвиг разведчика*? И еще был очень хо­роший фильм с Гундаром Цилинским, «Сильные духом». Не смотрели?

Нет. Николас не смотрел этих фильмов, но в груди неприятно похолодело. Ах. как неправ был сэр Александр, что не давал сыну знакомиться с произведени­ями советской масскультуры...

• Вот. — сказала Цецилия Абрамовна. — У меня записано. 10 часов 45 ми­нут. Илья Лазаревич Шапиро.

Говоря о коннотативных оттенках, остановимся на ассоциатив­ных связях самих лексических единиц. В первую очередь упомянем явление ложной этимологии, когда одно производное пред­ставляется образованным от другого при схожести их звучания или значения. Например, композитор Н. Богословский в шутку писал: Уважаемые господа журналисты! Прекратите, ради бога, беспрестан­но цитировать осточертевшие, примитивные и пошлые каламбуры: «дерьмократия» и «приватизация». Конечно, нарочитая привязка демократии к дерьму, а приватизации к хватанию (прихватыванию) является фактом не научного подхода к этимологии этих слов, а вы­смеивания негативных явлений в процессе перестройки обществен­ной жизни российского общества.

Чаще всего та или иная ассоциативная связь с лексическими единицами возникает в сознании говорящих в силу особенностей их психологии, индивидуального жизненного опыта.

В японском странном языке Есть слово, хрупкое до боли:

Аиои.

В нем сухо спит рука в руке,

В нем смерть уже невдалеке,

И нежность в нем — не оттого ли?

(Д. Сухарев)

Наверное, далеко не у всех слово аиои ассоциируется с хрупко­стью, смертью и одновременно с нежностью.

С семантикой слова бывает связана и передача авторского под­текста, тончайшего смыслового нюанса, как бы скрытого за общим содержанием излагаемого. Употребить именно это слово, именно в Данных обстоятельствах и в разговоре с данным человеком, учитывая всю гамму его переживаний и отношений с говорящим, — тонкость не столько семантическая (ибо здесь не стоит вопрос о выборе сино­нима), сколько стилистическая.

Точности слова стремятся добиться многие авторы. Бывает, что при определенных обстоятельствах для выражения, раскрытия их сути нужно именно такое слово, и писатель может его долго искать, а найдя, обыгрывать, подчеркивая его потаенный смысл, подтекст. В романе С. Залыгина «Тропы Алтая» есть такой эпизод. Студентку лесотехнического вуза послали обследовать лиственницы на кругом склоне горы. Испытав разные опасности, чудом оставшись в живых, многое продумав и передумав за это небольшое, но бесконечно тяну­щееся время о своих отношениях с природой и людьми, она возвра­щается к руководителю с сумкой шишек. А он ей говорит: «Вы­брось!» — «Но я же их собирала! Записывала! Лазила по скалам! В тумане! Для чего все это?!» — «Для практики! Скалы для практики! Туман — тоже! Поучиться кое-чему. Прочувствовала? Перетрусила в тумане? А?»

И дальше, рассказав о том, что девушке, обидевшейся на грубые слова руководителя, все же явился «сокровенный смысл его слов, смысл, который отвечал только что пережитым и еще не остывшим в ней чувствам», писатель возвращается снова к подтексту, связанному с употреблением глагола прочувствовать.

Писатели отмечают определенную условность некоторых поня­тий, даже, казалось бы, давно известных, привычных, не внушаю­щих в семантическом плане сомнений. Так, С. Залыгин в том же ро­мане «Тропы Алтая» рассказывает о наблюдениях участников алтайской географической экспедиции:

Давно заметил Рязанцев, насколько условными становятся такие понятия, как «центр», *большой город*, #столицаесли у человека не сложилось твердо и порой ничем не оправданной привычки на этот счет.

Велик ли город Горно-Алтайск? Для тех, кто не имеет к нему никакого отно­шения, город этот как бы и совсем не существует, между тем стоит поездить по Алтаю, чтобы услышать, что там говорят об этом городе очень много, гораздо больше, чем в Московской области о Москве.

Впервые проезжая через районный центр ОнгудаА, Рязанцев подумал: «Ка­кое маленькое, какое далекое село! Затерянное село!» Когда же он вернулся в Он- гудай, после того как недели две прожил в горах, в палатке, он сразу же почувст­вовал, что это не просто село, а центр — в этом не могло быть сомнений: около ресторана, сразу за мостом через быструю речку Урсул, стояло больше десятка грузовых машин...

Одни только эти машины уже придавали селу единственную и неповтори­мую значительность, не свойственную больше ни одному населенному пункту земного шара.

Это было в Онгудае.

А теперь и село Акат, которое было несравненно меньше, чем Онгудай, вну­шало Рязанцеву уважение.

Начали с закусочной. Сидя за одним нэ четырех не очень опрятных столиков

и просматривая меню из трех блюл, Рязанцев чувствовал себя по меньшей мере в

•Гранд-отеле» или в «Метрополе».

Потом пошли на почту.

• На главпочтамт! — сказал Рязаниев.

«Главпочтамт» размешался в комнате н кухне обычного жилого дома.

Так автор целенаправленно обыгрывает семантику однозначных и многозначных слов.