6. Портрет

Человек, в силу своей природной скромности, мечтает оставить после себя память. «Потомкам», - застенчиво улыбаясь, утверждают диктаторы и совершают немыслимые поступки. Чтобы молва о них долго не выветривалась и не сходила с языков, они воздвигают себе скульптуры, называют в свою честь улицы, дома и чужих детей. У людей обыкновенных на такие жесты не хватает ни сил, ни времени. Еще бы, когда заниматься самовосхвалением, если ты задействован в процессе восхваления другого? Конечно, можно утешаться тем, что ты кирпичик великой истории, ноготок ноги огромного памятника или облюбованный для справления нужд угол улицы, названной в честь кого-то, кто жил в одно время с тобой и был велик. Но каждый все-таки желает быть увековеченным, и здесь пригождается обыкновенный художник. Главное в желании оставить после себя наследство не слишком наследить, но об этом забывают и диктаторы, и мы.

- Скажите, а краски с картины не опадут? - с сомнением спросил Людочкин папа у художника.

- Не должны.

- Я хочу, чтобы они держались, как на древних иконах.

- Постараюсь.

- А вы правду говорили, что у меня лицо хорошее? Как вы сказали? Красивое, честное, с оттенком глубокого ума…

- Я вам только цену назвал. Но если заплатите больше, могу нарисовать вам даже джокондовскую улыбку.

- У нашего деда она такая, потому что он беззубый! Ладно, неважно. Приходи ко мне завтра.

- Рисовать с семьей?

- Зачем? Одного! Для семьи же и стараюсь, - Людочкин папа тяжело вздохнул, затем улыбнулся и расстался с художником.

На следующий день, как и оговорено, они встретились в квартире Фонарейкиных. Людочкиного папу было не узнать. Он надел свой лучший костюм, побрился и пригладил волосы так, чтобы все видели его широкий лоб. Изменилось и поведение. Казалось, он не смотрит, а скользит взглядом, который не задерживается ни на чем, кроме собственного отражения в зеркале.

- Рисуй меня в зале, - отдал распоряжение Людочкин папа и обратился к семье. - Вы все там прибрали?

- Все, даже телевизор, - ответил дедушка.

- Куда?

- В мою комнату.

- Ладно, не отвлекай. Я мыслю! - смягчился папа.

Он развалился на диване в заранее продуманной позе и уставился в туманную даль потолка. Между прочим, он заметил, что не мешало бы забелить трещины, но момент для этого сейчас, конечно, был неподходящий.

- Как тебе моя поза? - спросил Людочкин папа у художника, - Я могу и по-другому.

С этими словами он живо представил на суд художника все тридцать шесть мучительно придуманных поз.

- Э, - замялся художник. - Мне все равно. Сидите, как хотите.

В комнату вошла Людочкина мама. Она хотела полить цветы.

- Ты что делаешь?! - вскричал ее муж. - Здесь происходит магия искусства, мое лицо увековечивается в потоке времени… И ты тут?!

Людочкина мама пожала плечами и вышла. Началась кропотливая работа. Иногда Людочкин папа в нетерпении выкрикивал:

- Что ты сейчас рисуешь? Нос? Не забудь обратить внимание, что он тонкий, а глаза такие мечтательные и в то же время чрезвычайно умные... Я решил, нарисуй мне улыбку Джоконды, я иногда и вправду так улыбаюсь.

- Боюсь, Джоконда не получится, - невозмутимо отвечал художник, - Лицо у вас не то.

- Все равно нарисуй!

- Давайте я лучше вашу улыбку нарисую.

- А какая она? Красивая?

- Обыкновенная.

Людочкин папа не поверил. Работа длилась до позднего вечера. Ради портрета Эдик Фонарейкин пожертвовал всем: и обедом, и футболом, и домашними, которые лишь изредка просовывали через дверь свои головы. Наконец, портрет был готов.

- Итак? - Людочкин папа застыл в торжественной вопросительности.

- Готово, - убедил его художник и развернул картину…

На холсте красовались геометрические фигуры неправильной формы с какими-то странными, ужасными ляпами. Единственный глаз чересчур выпирал, а нос непонятно где расположившись, был свернут в три раза. На нем выпирала огромная бородавка... «Надо же, а бородавку заметил», - отметил про себя Эдик и прошептал, задыхаясь от ужаса и негодования:

- Что это? Ты рисовать то хоть умеешь?

- Конечно, - обиделся художник. - У меня и образование есть.

- Как же ты назовешь это? - тыкая дрожащим пальцем в портрет, спросил Эдик.

- Взгляд сюрреалиста на обывателя, - улыбнулся художник.

- Вон, - тихо засипел Людочкин папа. - Вон! - окрепнув, повторил он.

- А деньги?

- Держи деньги и вон! И мазню свою забери!!!

Сегодня он больше не нуждался в вечности, только в своих домашних. Обхватив руками жену и дочь, он тихо страдал на любимом диване, но не жаловался. Про себя Людочкин папа думал: «Какое счастье, что скоро завтра, и я в нем. С мечтательными глазами и тонким, очень тонким носом»...