§ 2. Психология мышления

Поиски специфики мышления обычно начинаются с установления признаков, отличающих его от перцепции. Во всяком случае, такова гносеологическая традиция, сложившаяся в классической философии и не утратившая поныне своего значения. Благодаря ней широко распространено определение мышления как процесса опосредствованного и обобщенного воспроизведения существенных связей между явлениями, давно уже ставшее типичным. Без признаков «опосредствованность», «обобщенность» и «воспроизведение существенных связей» не обходилась, пожалуй, ни одна из сенсуалистических или рационалистических версий мышления. Философские расхождения между сенсуализмом и рационализмом возникали сразу же, как только приступали к конкретизации традиционных «универсалий» мышления в терминах языкоречевых, понятийно-логических и наглядно-образных принципов. Известно, что сенсуалистическая гипотеза нивелировала различия перцептивных и мыслительных процессов, тогда как рационалистический взгляд усматривал принципиальный рубеж между ними.

До сих пор сторонники сенсуалистических идей в теории познания подразумевают под мышлением более сложные (по сравнению с перцепцией) образно-чувственные ассоциации, а рационалисты сводят перечень специфических признаков мышления к свойствам его языкоречевых и.понятийно-логических форм. Принципиальный смысл сенсуалистической

94

точки зрения заключается в том, чтобы не признавать за мышлением никаких особых, отличных от перцептивных, свойств, а его обобщенность и опосредствованность считать производными от обобщенности и опосредствованное™ чувственных ассоциаций. При этом понятийные формы мышления редуцируются к чувственным формам-образам, высказывание — к ассоциативной последовательности «перцептивных» понятий, а умозаключение — к ассоциативному комплексу «перцептивных» высказываний.

Согласно рационализму природа мышления изначально предопределена языковыми и понятийными свойствами. Произвольность и условность языковых (речевых, знаковых, символических и логических) средств способствуют радикальному отделению мышления от перцепции. Мышлением можно называть лишь то, что выражено средствами языка и логики. По сути дела мышление тождественно языку и логике, а его признаки — «опосредствованность», «обобщенность» и «воспроизведение существенных связей» — приобретают логико-лингвистические значения.

Современная гносеология считает сенсуалистические и рационалистические традиции прояснения специфики мышления необходимыми, но не достаточными. Дело в том, что они ограничиваются, как правило, анализом объектных возможностей мышления, т. е. анализом особенностей чувственно-образного, языкового и логического воспроизведения объекта в мышлении. Тогда как проблемы субъектной специфики мышления остаются в стороне от традиционного подхода или в лучшем случае подразумеваются формально. Исследовательский опыт завершающего столетия, приобретенный особенно в философской антропологии, феноменологии, прагматизме, герменевтике, экзистенциализме, а также в психологии, лингвистике и смежных с ними дисциплинах, убедительно демонстрирует, что трудности определения когнитивной природы мышления возникают всякий раз при обращении и конкретизации ее субъектно-деятельностных оснований.

95

Мышление как предмет теории познания

Когда усматривают в мышлении одну из наиболее важных сущностных способностей человека, то оправдывается стремление не только отличить рациональные черты человеческого бытия от образа поведения животных. С понятием о мышлении связывают интегративный способ познавательной деятельности человека по удовлетворению своих потребностей в знаниях о мире, о других людях, о самом себе, в общении и передаче опыта одних поколений другим. Мышление сосредоточивает и реализует творческий потенциал человека, продуцирует новое знание, обеспечивая прогнозирование и принятие решений, анализ и разрешение проблемных ситуаций.

Если мышление есть рационалистическая способность человека как субъекта познания, общения, повседневной жизни, культуры и истории и если вся его когнитивно-творческая активность пронизана разнообразными индивидуально-личностными и интерсубъективными значениями своего носителя, организована в способах его жизнедеятельности, то, по-видимому, нельзя рассуждать о мышлении, «вынося за скобки» философского анализа проблемы его субъектной специфики. Мышление внедрено в своего носителя-субъекта точно так же, как, скажем, сам человек связан с обществом. Насколько глубоко субъектные факторы влияют на мыслительные процессы и какие конкретные способы их субъектной организации значимы, зависит от того, в каком контексте культуры, истории и общественной жизни они протекают. Поэтому одинаково нельзя понять ни специфику мышления в отрыве от его субъектно-деятельностных оснований, ни самого субъекта, отвлекаясь от его мыслительных функций. Мышление — когнитивный способ существования и жизнедеятельности субъекта, и в этом смысле можно говорить, что его философско-гносеологический анализ есть вместе с тем и социокультурное исследование.

Пренебрежение субъектной характеристикой мышления как когнитивной деятельности породило ряд трудностей его понимания в традиционной гносеологии. Прежде всего речь

идет о трудностях, связанных с известными иллюзиями «непосредственной данности объекта», «бессубъектности» и «спонтанной активности» мышления.

Сенсуалистическая версия иллюзии «непосредственной данности объекта» базируется на принципах типа «нет ничего в разуме, чтобы не было в чувствах» или «быть — значит быть воспринимаемым». Рационалистическая версия этой же иллюзии исходит из принципов субстанционализации языковых и понятийных способов замещения объекта в мышлении, например в картезианском или гегельянском духе. Чувственный образ, язык и понятие оказываются источниками, порождающими иллюзорный эффект непосредственной данности объекта в мышлении. Создается впечатление, что мышление оперирует с объектами, непосредственно данными в образе, языке или понятии.

Субъектно-деятеяьностная парадигма современного учения о мышлении «разрушает» подобные иллюзии. Образные, языковые и понятийные формы играют в мышлении роль инструментальных средств, способов получения знаний об объекте. С их помощью осуществляются мыслительные операции с предметными, когнитивно-информационными значениями объекта. Контакты человека с внешним миром не являются непосредственными и возможны настолько, насколько позволяют это инструментальные ресурсы чувственности, языка и логики. Он может осмыслять мир в той мере, в какой владеет своими чувствами, языком и логикой, а также и другими способностями своего сознания (эмоциями, волей, памятью, воображением, интуицией и т. п.). Таким образом, иллюзорные факты непосредственной данности объекта не согласуются с опосредующим действием субъектных механизмов и способностей человеческого мышления.

Другая иллюзия — иллюзия «бессубъектности» мышления — является оборотной стороной иллюзии «непосредственной данности объекта». Разговор об участии субъектных факторов в мышлении вообще излишен, если придерживаться традиционного подхода.- Ведь он лишь номинально подразумевает понятие о субъекте как носителе мышления. Мышление преимущественно изображается процессом бессубъектного, безличностного, анонимного воспроизведения объекта.

97

Чрезмерный отрыв мышления от субъектных оснований, а значит, и от повседневной жизни людей, от контекста культуры, истории, познания и общения значительно обедняет теорию познания, исключая из анализа партикулярность и сложность организации субъектной деятельности, интерсубъективные способы ее осуществления. Самая благодатная почва иллюзии «бессубъектности» обнаруживается в так называемых явлениях саморефлексии, или в мыслях о мысли. В частности, интроспективная методология позволяет достигать максимального «очищения» рефлексивных процессов от субъектных возмущений. За любой формой иллюзии «бессубъектности» маскируется вкорененность мышления в целостную организацию человеческой жизнедеятельности.

Объяснительные возможности субъектно-деятельностной парадигмы благотворно сказываются на преодолении иллюзии «бессубъектности» мышления и питаемых ею тенденций гносеологического объективизма. Этому в немалой степени способствует аргументация мышления в терминах социокультурной эволюции жизнедеятельности людей. Их жизненный мир, взятый во всем богатстве и разнообразии своих культурно-исторических изменений и проявлений, задает основные способы познавательного отношения к объекту. Есть все необходимые основания утверждать, что мыслительная способность человека, как и другие способы его сознательной и психической деятельности, претерпела длительнейшую социокультурную эволюцию. ????ripaBflak даже опираясь на изобилие конкретных данных и многочисленных гипотез о генезисе человеческого мышления,8 приходится говорить только в самых общих чертах. Здесь, в наших рассуждениях, мы по необходимости вскользь затронем принципиальный смысл идеи культурно-генетической зависимости мышления от субъектных особенностей деятельности в целом.

8 Имеются в виду данные и гипотезы таких областей знания, как, например, культурологические (первобытная культура, мифология, история религии и др.), археологические, антропологические, психологические, лингвистические и другие, смежные с ними дисциплины.

98

Уже при первом, эскизном знакомстве с мышлением в качестве разновидности когнитивной деятельности мы видим его структурное сходство с общим строением человеческой деятельности. Это касается их сходства во всех узловых компонентах, характер которых проявляется в свойствах направленности (интенциональные свойства), инструментальной оснащенности (способы, средства, формы) и обусловленности (кондициональные свойства) деятельности. По существу, жизнедеятельность людей, как в ее интросубъектных (внутрисубъектных), так и интерсубъектных (межсубъектные отношения) способах организации, является социокультурным аналогом, архетипом мыслительной деятельности. Обращение к данным философской антропологии, археологии, теории антропогенеза, истории первобытной культуры, палеолингвистики и т. п. позволяет судить о взаимосвязанности действия таких стержневых тенденций социокультурной эволюции мышления, как: изготовление и совершенствование орудий труда (техники), дифференциация и усложнение коллективных форм человеческой жизни и соответствующих им средств общения (жесты, знаки, символы, речь, язык); структурно-функциональные изменения антропологической конституции тела человека и нейрофизиологической организации его мозга.

Развитие сознания и мыслительных способностей человека, в частности на начальных этапах культурной истории, обязано главным образом совместному действию этих тенденций. Формирование мышления было продолжительным, противоречивым и многофазным историческим процессом, зависящим от инструментальных, интенциональных и коммуникативных способностей человека, а также от конкретных условий, в которых протекала его жизнь. Мыслительные функции на архаических фазах своего развития непосредственно «вплетены» в ткань человеческого поведения и образа жизни. Архаическое мышление — это телесное мышление, его средства и формы — кинематические средства и формы действий человеческого тела. Архаическое мышление оперирует наглядно-действенными и чувственно-образными формами, «ручными» и «подручными» средствами. Его характер

99

нельзя отличить от перцептивных, эмоциональных, волевых или мнемических особенностей сознания. Когнитивно-информационные и операциональные возможности архаического мышления ограничены эгоцентрическими, недифференцированными и синкретическими схемами. Информация об объекте и месте, где он находится, неразличимы так же, как неразличимы предмет и его название, предмет и понятие о нем. Эгоцентризм архаического мышления, выражающий его зависимость от собственной «системы отсчета» человека, человеческого поведения, тела и души, затрудняет различение причины и следствия, части и целого, общего и особенного, объема и содержания понятия. Архаическое мышление сосредоточивается (центрируется) на отдельных особенностях, свойствах объектов или вещей. Их информационно-Чувственная переработка исключает возможности понятийных обобщений и осуществляется на основе расплывчатых, неустойчивых, символических схем-образов. Переключение внимания с одного свойства на другое не отличается последовательностью или какой-то систематичностью. Информация об отдельных свойствах воспринимается недифференцировано, конгломеративно, одни свойства могут приобретать значение других. Изменение свойств представляется как изменение самих вещей, как появление новых объектов. Синкретические суждения архаического мышления рядоположены, логически не связаны друг с другом. Диффузность их перцептивных отношений «подменяет» аналитико-синтетические операции, следствием чего оказывается архаическая «нечувствительность» к логическому противоречию.

Преодоление эгоцентрических и синкретических ограничений архаического мышления связывается с формированием языкоречевых и понятийно-логических механизмов преобразования когнитивной информации. Эволюция предложения (основной формы речи) свидетельствует, в частности, о том, что изменения речевых механизмов мышления протекали в направлении от эргативного строя предложения к исторически более позднему, номинативному и завершились отчетливой дифференциацией субъектно-предикатных отношений. Нормирование индуктивно-дедуктивных механизмов мышления

100

способствовало закреплению операциональных навыков различения и отождествления информационных значений и соответственно — понятийному обобщению (например, родовидовой структуры понятия). Постоянные потребности человека в информации и знаниях формировали продуктивные способности его мышления — способности конструирования новых понятий и конструирования новых знаний, т. е. творческие способности. В свою очередь, творческие способности человека влияли на его превращение в субъекта культуры и истории, познания и общения. Создавая мир материальной и духовной культуры, человек определился как мыслящий субъект. Мышление оказалось универсальной способностью, раскрывавшей возможности человека в любом модусе его субъектных значений.

Третья традиционная иллюзия — иллюзия «спонтанной активности» мышления, так же как и иллюзия «бессубъектности», есть следствие пренебрежения его субъектной спецификой. Ближайшей предпосылкой ее образования служит факт глубочайшей опосредованности и большая неопределенность зависимости мышления от факторов и ресурсов человеческой деятельности. Произвольная активность мышления достигает своих предельных степеней особенно в творческих актах, в которых установить ее конкретные детерминанты бывает крайне затруднительно. Поэтому свободная активность мышления очень часто наделяется чертами абсолютности и беспричинности. Указания на внешние источники детерминации мышления, как правило, недостаточно. Оно формально фиксирует информационные значения объекта-источника и не учитывает органическую связность мыслительных процессов со своим носителем-субъектом. Именно субъектная детерминация в целом скрывает источник-носитель мыслительной активности. Пласты субъектной детерминации можно условно упорядочить иерархическим образом. Так, нижние пласты, наиболее глубинные и отдаленные от мышления, несут в себе всевозможную детерминирующую информацию социального и культурно-исторического характера (от архаики до современности). Формы выражения их влияния на процессы

101

мышления могут быть вполне конкретными. Для примера сошлемся на известное юнговское понятие архетипа.

Другие, вышележащие пласты условно обозначим средними и соотнесем их с субъектно-личностными и интерсубъектными способами организации мышления. Здесь просматривается влияние на активность мышления таких факторов, как факторы тела, перцепции, эмоций, воли, прошлого опыта, общения и многих других. Конечно же, различия между нижними и средними пластами (разделение на пласты) очень условно. Тем более если иметь дело с детерминирующими тенденциями столь .универсальных и многозначных факторов, к каким обычно относят действие бессознательного.

Наконец, верхние пласты субъектной детерминации представляют собой совокупность внутримыслительных предпосылок. Роль таких предпосылок могут выполнять факторы, скрывающиеся за понятиями «потребности», «мотивы», «интересы», «установки», «планы», «намерения», «гипотезы», «идеалы» и т. п. По своему назначению они неравноценны. Одни из них несут преимущественно социальную нагрузку, другие — психологическую, третьи — познавательную и т. д. Каждый из факторов обладает потенциалом причинности и обнаруживает его в конкретном составе мыслительной деятельности.

Все иллюзии, порожденные традиционным подходом к мышлению, преодолеваются на путях прояснения его субъектной специфики. Успехами в ее экспликации современная философия во многом обязана целому ряду дисциплин гуманитарного и естественно-научного толка. По мере усиления дифференциации и интеграции знаний о мышлении все настоятельней проступает необходимость разобраться в соотношении их философских и конкретно-научных аспектов. Если за дифференциацией знаний скрывается плюрализм и дефицит их единства, то интеграция выражает процессы междисциплинарного синтеза понятий и взаимодействия разных исследовательских позиций. Применительно к мышлению как предмету исследования действие процессов дифференциации и интеграции знаний характеризуется одним очень принципиальным обстоятельством.

102

В отличие от явлений, по поводу которых между философской и конкретно-научной аргументацией прослеживается достаточно четкий водораздел, рассуждения о мышлении представляют своего рода «сплав» философского и специального (психологического, логического, лингвистического, социологического, культурологического, исторического и т. п.) знания. Такой сплав аргументов подвергнуть разделению бывает практически невозможно. Даже, несмотря на высокую специализацию, анализ мышления зачастую «пестрит» смешениями, подменами, сходством с понятиями, имеющими философское происхождение.

Нередко встречаются случаи одностороннего преувеличения значимости отдельных подходов к мышлению, как, например, случаи психологизации теории познания, логики, лингвистики и других гуманитарных наук. Не менее известны подходы к мышлению, страдающие излишней формализацией, социологизацией или, например, компьютеризацией («искусственный интеллект»). Одиозно выглядят случаи натурализации философского понятия о мышлении, в которых его просто редуцируют к физиологическим, биологическим, энергетическим и другим подобным «материальным» эрзацам. Конечно, проникновение «языка» одной науки в пределы другой составляет неотъемлемую черту их успешного развития. Более того, интегративные процессы разрушают «барьеры» непонимания между разными подходами и создают условия для «перевода» одного исследовательского языка на другой и обратно. Тенденции же абсолютной экспансии какой-то одной системы понятий в другие обнаруживают свою несостоятельность в гносеологическом (получение истинных результатов) и нравственном смысле слова.

Беглый ретроспективный взгляд на историю философии убеждает в том, что понятие о мышлении развивалось под непосредственным влиянием логики и психологии. Логику всегда интересовала и продолжает интересовать формальная сторона способов организации мышления. Понятийные формы мысли и то, как они связаны между собой в суждениях и умозаключениях, всегда считались предметом логики. Правда, тенденции символизации и математизации логических

103

средств в течение последних десятилетий чуть ли не привели к полному забвению ее связей с мышлением. В логике вовсе перестали говорить о мышлении, и сама она отпочковалась от философии, превратившись в самостоятельную область знаний. Чрезмерная строгость и абстрактность логической символики заметно ограничили возможности ее применения в анализе мышления. И все же всеобщность и необходимость формально-логических аспектов мышления предопределяют их. когнитивную роль в поисках его специфики.

Философско-психологическое понятие о мышлении составляется двумя путями. Идя по первому пути, психологи изучают мышление в опоре на стандарты естествознания. Согласно им объяснение психики и психических: процессов базируется на биологических, физиологических, нейрофизиологических и других аналогичных принципах. Приобретая известные экспериментально-теоретические преимущества естественнонаучных моделей объяснения, эти подходы пренебрегают предметно-гуманитарными особенностями человеческой жизнедеятельности. Другой путь психологии как раз, напротив, акцентирует приоритет социогуманитарных принципов понимания человеческой психики. В частности, психологический взгляд на мышление в контексте целостной деятельности человека как субъекта культуры, истории и общества конкретизирует и расширяет возможности философско-гносеологических обобщений. При всей разнице принципов и способов объяснения пути психологии мышления тесно связаны с философией, причем подчас нельзя разграничить, где кончается психологическая аргументация и начинается философская. В этой связи возникает вопрос о возможностях и границах психологизации теории познания.

Критическое наступление на психологизм в философии (а также в логике, лингвистике, социологии и др.) не смогло избежать искажений, в пылу полемики «вместе с водой выплеснуть из ванны и ребенка», броситься в противоположную крайность — радикальный антипсихологизм. Наибольший ущерб в критических атаках психологизма был нанесен фундаментальным понятиям о субъекте и мышлении.

104

Так, критикуя психологизм в теории познания, сторонники неопозитивистской философии низвели категории «субъект» и «мышление» на положение абстрактных предпосылок. Критика психологизма в философской феноменологии (Э. Гуссерль) вылилась в утверждение о «чистых феноменологических структурах» мышления с их бессубъектными, непонятийными, в неязыковыми и безобразными особенностями. Примеры радикальной критики психологизма показывают, что полное отрицание зависимостей познания и мышления от человеческой психологии оказывается столь же несостоятельной позицией в философии, сколь ограничены и непродуктивны попытки психологических редукций. Попытки изгнать психологию «за двери» теории познания обернулись тем, что она проникла в нее через «окно». Красноречивое подтверждение этому находятся в характеристиках таких, например, понятий, как гуссерлевское понятие жизненного мира, в психологических особенностях феноменологической теории познания М. Мерло-Понти.

Справедливости ради надо заметить, что критика психологизма указала на несостоятельность попыток полной психологической редукции теории познания. Против этого утверждения трудно возразить. Руководствуясь им, удается избежать эклектического понимания связи «философского» и «психологического». Из того, что психологический аспект выражает специфику определенных мыслительных функций, еще не следует необходимость сведения к нему всех остальных, включая и философско-гносеологический. Подобное сведение сродни тем ситуациям, когда замыкаются в пределах философии и пренебрегают выходом за них в область психологической, логической, лингвистической или любых других разновидностей научной конкретизации. Соблюдение междисциплинарных требований о несводимости одних подходов к мышлению к другим гарантирует правильность их соотношения.

Постановка проблемы взаимосвязи языка, речи и мышления предполагает определенное соотношение философского, лингвистического и психолингвистического аспектов мышления. Отношения «язык — речь — мышление» таковы, что в речи воплощается общезначимая природа языка и субъектно-деятельностные качества мышления.

105

В зависимости от того, акцентируются ли языковый, речевой или мыслительный компонент этих отношений, изменяется и характер взаимосвязи всех трех аспектов рассмотрения мышления. Так, в философской феноменологии язык и мышление изучаются порознь, независимо друг от друга. Современные теории речевых актов и вербального мышления склоняются к отождествлению языковых, речевых и мыслительных структур. Согласно им мышление квалифицируется обычно как языковое, речевое, или вербальное, а его философская характеристика, по сути, подменяется специальной, лингвистической или психолингвистической. Конкретизация и полнота наших знаний о мышлении в существенной мере обусловлены контекстом человеческого общения. Теория познания всегда испытывала недостаток сведений об особенностях общения. Многообразие способов обмена мыслями и совместной мыслительной деятельности людей не исчерпывается обсуждением вопроса о связях языка, речи и мышления. Анализ этих связей осуществляется нынче в более широком и значимом социокультурном контексте человеческой жизни. Роль языковых и речевых средств выражения мышления раскрывается гораздо полнее в терминах таких способов его организации, как способы диалога, игры, понимания. На этих путях сегодня стараются избежать крайностей при определении дисциплинарной компетенции в философии, лингвистике и психолингвистике, тем самым проливая свет на языкоречевые тайны мышления.

Современные модели мышления

Субъектная специфика мышления как деятельности характеризуется тремя классами свойств: интенциональные свойства выражают то, на что она направлена (предмет, объект, цель, результат и т. п.); инструментальные свойства выражают ее средства и формы (операции, понятия, язык, образы и т. п.); кондициональные свойства выражают условия ее осуществления (потребности, интересы, мотивы и т. п., а также зависимость от таких факторов, как воля,

106

эмоции, память, бессознательное и т. п.). Свое название модели мышления как деятельности получают в соответствии с каждым из перечисленных классов свойств, в терминах которых они изучают мышление в качестве предмета исследования. Поэтому здесь речь пойдет об интенциональных, инструментальных и кондициональных моделях мышления, имеющих, кстати, широкое хождение в сегодняшней философии и смежных с нею областях знания.

Интенциональные модели. Интенциональные свойства мышления стали систематически изучаться со времен Ф. Брентано и Э. Гуссерля. Хотя идея интенциональности мышления длительное время оставалась высоко-абстрактной и терминологически вычурной, она оказалась очень плодотворной и работающей, ибо выражала реальную динамику его процессов. Ее использование в работах последних лет дало интересные результаты.

9 Отвлекаясь от подробного обсуждения феноменологической методологии исследования, которое составляет специальную задачу, мы уточним важнейшие положения интенционального подхода к Мышлению.

За понятием интенциональности закрепилось основное значение направленности мышления на предметные значения любых объектов и целей. Интенциональные свойства, по Гуссерлю, являются самыми специфическими и универсальными свойствами мышления как деятельности. Их совокупность определяет способ ее осуществления. Реализация мыслительных действий-операций зависит от того, что стоит «перед» ним, с чем или с кем они «встречаются» как с предметом. Мир предметов в мышлении предстает в виде поля его возможных интенциональных актов и состояний. Каждый предмет обладает гораздо большим объемом своих значений, нежели тот их объем, который раскрывается в мышлении. Мышление имеет дело лишь с частью предметных значений. Остальная часть информации остается за пределами мышления.

9 См: Husser], Intentionaly and Cognitive Science / Ed. by H. L. Dreyfus. Cambridge, 1982; Husserl and Intentionality: a Study of Mind, Meaning and Language / Ed. by D. W. Smith, R. Mclntyre. Dordrecht, 1982; Searle S.R. Intentionality: an Essay on the Philosophy of Mind. New York; Cambridge, 1983.

107

Интенциональная деятельность мышления осуществляется двумя основными способами: ноэматическим и ноэзоматическим. От их взаимной согласованности зависит эффект направленности и продуктивность мышления. Ноэматические средства и формы мышления «ответственны» за определение предметных значений. Они, так сказать, соотносятся с внешним миром предметов, выражают значения в понятийных формах и упорядочивают их в операциональные последовательности. Понятийные категории отличаются априорными способностями организации предметных значений в мышлении, они формальны и лишены образности. Процесс порождения мысли с помощью априорных матриц — понятийных форм протекает согласно логико-синтаксическим и семантическим правилам. Критерием правильности ноэматической организации мышления служит интуиция аподиктического типа со своими значениями достоверности и необходимости. Один и тот же объект (искомая цель) может приобретать в мышлении разные предметные значения, которые оформляются в соответствующих ноэмах. Но каждому мыслительному акту будет соответствовать только одна ноэма.

Другой способ интенциональной организации мышления — Ноэзоматический — обеспечивает направленность его связей с разнообразными субъектными факторами. Ноэзоматический способ «подключает» к мышлению любые явления сознания и психики (волю, эмоции, прошлый опыт, перцепцию, интуитивные и бессознательные средства). Необходимость их «подключения» к мышлению возникает всякий раз тогда, когда требуется прояснить, какое предметное значение может преодолеть дефицит информации. С интенционалистской точки зрения субъектные факторы имеют побочный статус, и обращение к ним следует «по требованию». Например, Ноэзоматический способ «подключения» к мышлению прошлого опыта сводится: а) к освобождению мышления от иллюзий, предрассудков и предпосылок, оказавшихся ложными; б) к обоснованию мнений, покоящихся на вере и ранее необоснованных; в) к превращению обоснованных мнений в истинные утверждения.

108

Предметные значения, не охваченные интенциональными средствами и формами ноэматического и ноэзоматического способов организации мышления, сохраняют свою искомость и создают перспективу — горизонт его когнитивной работы. Искомость подобного горизонта стимулирует последующие поиски мысли, когда одна решенная проблема влечет за собой постановку другой.

Инструментальные модели. Общее инструментальное представление мышления сводится к его определению в качестве основного средства познания. Задачей инструментальных интерпретаций мыслительной деятельности является нахождение эффективных и оптимальных средств достижения искомой цели и результатов. В качестве средств мышления рассматриваются не только его собственные (языкоречевые, понятийные, образные и т. п.), но и любые другие субъектные и интерсубъектные факторы. Важны не столько объекты и цели, субъект и условия его деятельности, сколько сам процесс мышления: предметные значения объектов и субъектных факторов фиксируются в виде функций средств мышления.10

Ход мыслительных процессов распадается на ряд этапов, последовательно сменяющих друг друга. На начальном этапе мысль сталкивается с ситуацией, не удовлетворяющей субъекта по причинам неопределенности и искомости. Чтобы трансформировать неудовлетворительную ситуацию в удовлетворительную, субъекту необходимо согласовать мыслительные средства с искомыми целями и тем самым сформулировать проблему. У него вызревают догадки, предположения или гипотезы, которым он пытается придать функциональный вид решения проблемы. Фаза выдвижения гипотез представляет собой перебор различных мыслительных возможностей достижения искомой цели. Плодотворное решение может потребовать от субъекта перебора большего числа возможностей и соответствующих им решений. Когда решение предложено, то следующий шаг в работе мышления состоит в извлечении следствий из гипотез. Его инструментальный

10 См: Gardner H. Frames of Mind. The Theory of Multiple Intelligences. New York, 1983; Castaneda H. Thinking and Doing. Dordrecht, 1975.

109

смысл заключен в операционально-проверочных процедурах. Решение считается успешным, если из него можно получить достаточное число следствий. Эффективными считаются те следствия, которые позволяют установить меру соответствия информации, имеющейся в распоряжении субъекта, с предложенной гипотезой-решением. Эта фаза мышления сопровождается ожиданиями, совпадет ли гипотеза с полученной информацией или нет. Последовательность проверочных операций может быть сколь угодно длинной. Но на каком-то этапе проверки «нащупывается» удовлетворительное решение, и мыслительные операции прекращаются.

Согласно инструментальной модели последовательность мыслительных операций организуется на основе функционального способа их связи, содержащего значительный элемент случайности. Мыслительные процессы на любой фазе их протекания отличаются свойствами случайности, что позволяет ввести в инструментальную модель количественную меру вероятностного упорядочивания мыслительных операций. Ее выражением стало количество мысленных экспериментов по отбору гипотезы в духе известного принципа «проб и ошибок». Конкретное число мыслительных проб и ошибок может измеряться большей или меньшей величиной вероятности предположений о соответствующих предметных значениях информации.

Определению предметных значений в процессах мышления может предшествовать их чувственная апробация в виде смутных образов, предпочтений и оценок («нравится» — «не нравится», «подходит» — «не подходит»). Перцептивные формы переработки информации являются действенным средством принятия решения. Окончательную функциональную форму предметные значения принимают в понятиях. Любая понятийная форма есть результат соответствующих ей мыслительных операций. В работах Ж. Пиаже, например, детально прослеживаются операциональные механизмы мыслительной деятельности. Операцией называется мыслительное действие, которое обратимо. Так, операции обобщения соответствует операция конкретизации, операции анализа — синтез, операции отождествления — различение и т. д. Как

110

только возникает необходимость эксплицировать какое-то предметное значение информации, узнать, что оно собой представляет, мы должны определить, какие операции требуется совершить по отношению к нему. Информация оказывается бессмысленной, если не удается найти нужных операций, раскрывающих ее употребление, и функционально выразить их в понятийной форме. Ценность понятий зависит от эффективности их употребления в контексте ситуации.

Кондициональные модели. Подобно тому, как инструментализм противопоставил операционально-орудийные качества мышления свойствам его направленности, кондициональные модели главное внимание уделяют роли субъектных факторов и условий. Неизбежно, что такая акцентировка повлекла за собой не только определенные издержки, но и продемонстрировала эвристические возможности кондициональных моделей мышления. Мыслительная активность скрыта в недрах субъектных оснований. Чтобы прояснить ее природу, потребовалось обособиться от интенциональных и инструментальных значений мышления как деятельности. Ввиду необычайной сложности субъектной организации необходимы критерии выбора тех факторов, которые могут служить в роли интегральных причин мыслительной активности, возникающая здесь сложность вопроса о критериях выбора субъектной детерминации породила крайнюю разобщенность кондициональных моделей мышления- В них отстаивается приоритет влияния то культурно-исторических, то социально-психологических, то индивидуально-личностных или каких-либо других субъектных условий мыслительной деятельности.

В отличие от интенционалистских и инструменталистских подходов к мышлению кондициональные исследования не имеют каких-то обобщающих программ. Что их роднит, так это общая установка на объяснение зависимости мышления от действия конкретных субъектных факторов и условий. Поэтому ????? кондицисаальные модели мышления отличаются большой терминологической пестротой. Их показательными примерами могут служить отдельные экзистенциалистские, герменевтические и психоаналитические версии источников активности движения.

111

Так, по Μ. Хайдеггеру, познавательная активность мышления таится в совокупном действии переживаний, памяти и перцепции. Память хранит прошлый опыт субъекта и активизирует мыслительный процесс проектирования будущего. Так как истина не поддается мыслительным калькуляциям, то мышление нельзя свести к компьютерным операциям. Истину нужно созерцать, представлять, пережить и оценить. Без прошлого опыта, чувств и эмоций это сделать нельзя. Именно они составляют необходимые условия проникновения мышления в истину. С точки зрения прошлого опыта мыслительный процесс — это не вычисление будущего, но его ожидание. Истина не исчерпывается калькуляционным значением «есть», ей присуще проективное значение «весть». Мыслительный процесс — процесс эмоционально-чувственного вслушивания в бытие, процесс воспоминаний подлинной сущности явлений и ожидания встречи с истиной.

В экзистенциальной психологии обращают внимание на факты мышления в экстремальных ситуациях, в которых оно оказывается под непосредственным влиянием положительных или отрицательных эмоций. Например, эмоции страха негативно сказываются на мыслительных процессах анализа и разрешения проблем в сложных ситуациях. Страх сковывает мыслительные способности, ибо он появляется вследствие высокой неопределенности и искомости предметных значений информации. До. тех пор, пока ситуация не прояснится, у субъекта будет оставаться чувство неуверенности при принятии решения. Снятие негативной эмоциональной напряженности и преодоление страха происходят в ходе определения искомых целей и получения информации из других источников — прошлого опыта или за счет волевой регуляции.

Кстати, еще Р. Декарт и А. Шопенгауэр усматривали в воле то достаточное основание, без которого неосуществимо мышление как деятельность. Ф. Ницше полагал, что мышление есть разновидность волевой активности субъекта, позволяющей ему принимать решения и командовать. Мысль коренится в волевом акте и осуществляется как волевой акт. ' Акт мышления — это акт воления человека, означающий

112

регуляцию моего состояния в данный момент времени путем мыслительных операций сравнения с другими состояниями жизни, включая собственный опыт и опыт других людей. Только при затрате волевых усилий субъект способен сомневаться, утверждать, отрицать, анализировать и совершать любые другие мыслительные операции.

С психоаналитической точки зрения главной субъектной детерминантой и источником мыслительной активности является мотивационный комплекс условий, выполняющих информационно-энергетические функции. Известно, что увеличение энергии уменьшает содержание информации и, наоборот, рост информации влечет за собой уменьшение энергии. Увеличение количества свободной энергии в мотивационном комплексе повышает эмоционально-волевую напряженность мышления и порождает чувство неудовлетворенности субъекта искомостью ситуации. Информационное насыщение мыслительных процессов предметными значениями уменьшает энергетический потенциал: чувство неудовлетворенности сменяется удовлетворением достижения искомой цели.

Схематическое обсуждение современных моделей мышления как деятельности указывает на многозначность его философских трактовок. Стремление сторонников каждого типа моделей абстрагировать отдельные свойства субъективной специфики мышления и ограничить ими задачи своего анализа свидетельствует о реальной сложности и трудоемкости возникающих в связи с этим проблем.