2 «Сыщики»

Когда мы приехали, два японца — один повыше, другой пониже — вошли вместе с нами в переднюю гостиницы. Я покосилась на них. «Корреспонденты»? Но они не подошли к нам, а молча сели, один направо, другой налево.

Они, вероятно, сидели здесь все время, пока мы устраивались в номере. Но как только мы вышли из гостиницы, они молча встали и пошли за нами. Мы покупали фрукты, они стояли тут же и улыбались, мы зашли в аптеку, они за нами. Мы вернулись в гостиницу и пошли обедать в столовую. Японцы проводили нас взглядами и снова уселись на свои стулья в разных концах передней, один направо, другой налево.

Что им нужно?

Обед был европейский, порции казались маленькими, но мы ели много пушистого белого хлеба. Мне все казалось, что вся эта обстановка: и подкрахмаленные салфетки, от которых я давно уже успела отвыкнуть, сползающие с колен на пол, начищенное серебро, тарелки в подавляющем количестве, слишком чистая скатерть, неизвестно зачем поданные чашки с теплой водой — все это было для тех признанных, «порядочных», которых мы видели в поезде и на пароходе, не для нас... Нам это досталось по ошибке.

Мы вышли на улицу другим ходом, прямо из столовой, шутили и радовались, что так ловко обманули присосавшихся к нам японских человечков. Быстро удирая, мы свернули в первый попавшийся переулок, сделали еще два поворота... «Теперь не найдут»,— и пошли тише, разглядывая великолепные, выставленные в витринах изделия из точеной слоновой кости: корабли, дома, животные.

—  Это возмутительно! — воскликнула я невольно.— Что они к нам пристали?

Японцы стояли рядом с нами и улыбались.

—  Простите,   может  быть,  мы  могли  бы  вам  помочь? — спросил один из них на чистейшем русском языке, любезно наклоняя вперед корпус. Не отвечая, мы пошли дальше. Я никогда не видала таких нахалов. Мы искали почту и открытки, но спрашивать у этих нахалов мы не хотели.

—  Не  можете  ли  вы  указать  нам,   где  почта? — обратились мы к проходящему мимо японцу в европейской одежде.

—  Почта! — подскочил к нам один из наших преследователей.— Пожалуйста, сюда! — И  он пошел рядом с нами. Теперь они оба подошли к нам, похохатывали, кивали, очень довольные, что могут оказать нам услугу.

—  Вам нужны открытки? Мы зайдем сейчас, тут есть хороший магазин.

—  Пожалуйста,  оставьте нас  в покое,— сказала я сердито.

—  Вот здесь, вправо, виды Токио, снимки со знаменитых японских картин...

Теперь мы ходили по улице впятером. Большие, европеизированные улицы нас не интересовали, мы забирались в узкие, типично японские переулочки, любовались на горевшие цветами бумажные фонарики, на лавочки, заваленные поражающим обилием и разнообразием товаров, на странных невиданных людей. Человечки следовали за нами. Они отстали, только когда мы ушли к себе в номер.

—  Кто эти два человека, которые преследуют нас, как тени? — спросила я на другой день у Куроды-сан^*.

—  Полицейские  агенты.   Таков  обычай  в  Японии. Они приставлены, чтобы охранять вас.

—  Охранять?   От  кого?   Сыщики?   Значит,   нам  не доверяют и следят за нами! Это ужасно неприятно!

—  Да... Но это всегда так, полиция особенно тщательно охраняет приехавших из Советской России.

—  Но неужели правительство может нас заподозрить? Мы же не советские агенты... Может быть, можно попросить снять это наблюдение.— Я возмущалась.

—  Нет, это бесполезно,— спокойно возразил Куро-да.— Они перестанут следить, когда сами убедятся в вашей благонадежности. Но это будет не скоро. Вам придется с этим примириться.

На другой день я подписала договор с газетами «Осака Майничи» и «Токио Ничи-Ничи», и мы поехали в Токио, откуда я должна была начать свое лекционное турне по приглашению этих газет.

* Приставленный к нам правительством переводчик.

Один из полицейских провожал нас в вагоне. Странные это были сыщики. Совсем не такие, как у нас в России. Здесь они не скрывались, не таились. Они явно следили за нами, прилипали как-то, и не было никакой возможности от них отвязаться.

Не успели мы приехать в Токио, как и здесь появился полицейский агент. Он приходил ежедневно. Передней в квартире не было, входная дверь вела прямо в столовую, он входил, садился и просиживал так с утра до вечера.

Я теряла терпение.

—  Неужели  вы  не  понимаете,— как-то   сказала  я ему,— что это неделикатно. Мы хотим обедать, а вы, чужой человек,  сидите  здесь,  навязываете  нам  свое  общество.

Он вскочил.

—  Простите, пожалуйста! Solly! — и стал кланяться быстро, быстро, как фарфоровая фигурка.— Я могу посидеть и на дворе.

На другой день шел дождь. Полицейский сидел на скамейке на дворе, ходил взад и вперед, промок, и, в конце концов, мы пригласили его войти в дом.

Один раз он пришел с торжественным видом, неся что-то в руке, особенно приветливо и значительно улыбаясь.

—  Простите  меня,— сказал  он.— Я   плохо  говорю по-русски, я не могу выразить вам все, что я чувствую, но вы поймете, я так люблю Толстого, я его поклонник.

Он волновался. Тонкие руки, путаясь, развязывали узелок шелкового цветного платка (фурусики). Он вынул большой портрет моего отца:

—  Вот, подпишите, пожалуйста! Я подписала..

Через несколько дней он принес книги: «Так что же нам делать», «Не убий», «Царство Божие внутри вас» и др. и снова просил подписать.

—  Я читал всего Толстого, все, все, что он написал, а эти религиозные философские книги мне особенно нравятся. Пожалуйста, подпишите.

—  Но как же ваша полицейская служба вяжется с тем, что отец писал в этих книгах? «Не убий», например, где он писал о непротивлении злу насилием. Вы знаете, мой отец был против всякого насилия, следовательно, и против полиции.

Он или не понял меня или не хотел спорить (японцы никогда не спорят). «Я люблю эти книги,— повторил он.— Он имел на меня большое влияние. Я рад, что вижу его дочь. Вот это мой скромный подарок вам».

И он положил передо мной аккуратно завязанный в узелок шелковый платок.

—  Спасибо, но я не могу принять вашего подарка.

—  О, это большая обида.— Лицо его побагровело, и мне показалось, что он вот-вот расплачется.— По-японски, если отказываетесь от подарка,— очень, очень обижаете,— повторял он.— Пожалуйста, возьмите.

И я взяла. В узелочке оказались яблоки и апельсины.

—  Никогда не поверила бы, что я буду рассуждать о взглядах своего отца с сыщиком и брать от него подарки,— говорила  я  своим друзьям.— Но  они   какие-то  не настоящие, не такие, как были у нас в России.

—  Может быть, но если бы этому человеку с розовыми щечками  и  усиками  пришлось  защищать  императора  и родину, он защищал бы их как лютый зверь и не задумался бы убить и умереть в борьбе.

И все-таки он надоел нам.

—  Нельзя ли нас как-нибудь избавить от сыщиков,— спросила я у сотрудника газеты «Ничи-Ничи», нашего друга Идзюми-сан. Он сидит у нас целыми днями, ходит всюду за нами...

—   Нет, не надо,— решительно сказал Идзюми-сан.— Этого полицейского,  который к вам ходит,  я знаю.  Он очень хороший человек. Пусть ходит. Когда надо идти в магазины — пусть помогает, надо вещи таскать — он тоже помогает, купить что-нибудь — он тоже помогает. Пусть ходит, он хороший, настоящий толстовец.

Делать было нечего. Когда мы переезжали, сыщик пришел, таскал нам вещи, бегал за такси и все кланялся и улыбался.

Хороший человек, настоящий толстовец!