43 Выборы

Мужики редко приходили на усадьбу, а коли приходили, то все больше по делу. В школу они тоже не любили ходить. Разве только, когда мы ставили спектакли, устраивали концерты.

Разговоры всегда сводились к одному: «Ну как, Александра Львовна, большевики-то скоро кончатся?» Точно про погоду спрашивали: «Как слышно, погода-то скоро установится?»

—  Никаких сил уже не стало. Терпеть невозможно! — говорил один.— Вот коллективы эти пошли таперича. В коллектив пойти — неохота, не пойти — все равно житья тебе не будет. Лучшую землю — коллективу, луга — коллективу, лес — опять все коллективу... А знаете, кто первый пошел? Самая рвань! Ванька Баран, пьяница, безобразник, Бориска хромой, тоже лодырь, пьяница. Ну Тит Иванов, тот по нужде, никак нельзя ему иначе, а то за кулака сочтут... Но и Тит Иванович уже спохватился, да поздно: дом у него каменный, двухэтажный, как он его на коллективную  землю   переносить   будет?   Войну  хошь  бы   Бог послал...

—  Не греши, Бог войны не посылает. Все это зло от людей...

—  Это хушь правильно, а только мы так думаем... Коли война... оружие-то в наших руках будет. Так неужели ж мы японца там или немца бить пойдем... В Кремль — прямая дорога...

Как-то два крестьянина пришли ко мне.

—  Хотим проводить своего  председателя в потребиловку.

—  Кого же?

— Да Ивана Алексеева. Только трудно. Партийцы своего кандидата выставляют.

—  Ну что ж, попробуем. Ивана Алексеева мы поддержим.

Когда я пришла в Народный дом, он был переполнен. Люди толпились у входа, крича и переругиваясь.

—  В  чем дело? — спросила  я,  проталкиваясь  вперед.

—  Да  такая  буза  идет.   Обвиняют  комсомольскую ячейку,   что   они   колбасу   и   баранок   обещали,   кто   за партийного ихнего голосовать будет...

Мужики выбрали меня в президиум, и как будто всё успокоилось. Собрание шло гладко, только под конец мужики опять заволновались. Они заметили, что часть наших школьников, комсомольцев, не достигших еще совершеннолетия, также принимала участие в голосовании. Мы начали протестовать, но партийцы и комсомольцы подняли страшный шум, доказывая, что ребята имели право голосовать. Мы не стали спорить, тем более что было очевидно наличие громадного большинства на нашей стороне. Я пробовала убедить учеников не голосовать, но это было бесполезно — они обязаны были выполнять предписания своей ячейки.

Несмотря на это и на то, что часть населения действительно была подкуплена продуктами,— все наши кандидаты прошли. Мужики даже настолько осмелели, что выбрали меня товарищем председателя.

На другой день новое правление собралось в полном составе. Мы уже мечтали о том, как и где мы будем закупать товары, чтобы снабдить население всем необходимым, как вдруг пришла бумага из Тульского Потребсоюза, в которой было сказано, что ввиду того, что при выборах правления были допущены некоторые неправильности, считать выборы нового правления недействительными и правление переизбрать. Неправильность, допущенная на общем собрании, заключалась в том, что в выборах участвовали несовершеннолетние.

—  Ну     и     сволочь     же! — втихомолку     ругались мужики.— Ведь сами же, черти, доказывали, что ребята имеют право голосовать, а теперь ишь как перевернули. Это все этот сукин сын мутит — Воробьев... И когда это, Господи, все кончится?!

—  Бороться надо,— говорила я, с трудом сдерживая возмущение,— попробуем еще раз провести своего кандидата.

—  Нет, уж, видно, придется мне свою кандидатуру снять,— говорил Иван Алексеев,— все равно они мне житья не дадут, еще упекут куда-нибудь.

Но мы уговорили Ивана Алексеева и решили еще раз попытаться провести его кандидатуру.

На этот раз собралось гораздо меньше народа.

Мне сразу бросилось в глаза, что два первых ряда с левой стороны были заняты незнакомыми девками. Они грызли подсолнухи, плевали на пол шелуху и пересмеивались.

—  Чьи это? — спросила я у Ивана Алексеева.— Как будто не наши, не яснополянские...

—  Казначеевские. Говорят, товарищ Тимошин, ихний секретарь ячейки, тридцать девок в члены потребиловки записал, чтобы за ихнего партейного голосовали.

С правой стороны передние ряды были заняты незнакомыми людьми, большей частью в кожаных куртках и с портфелями. Было несколько человек из Тульской совпартшколы и местные щекинские власти: председатель райисполкома, секретарь райкома и другие. И хотя они и не были членами нашего кооператива, они принимали участие не только в прениях, но и в голосовании.

—  Всех своих партейцев нагнали,— шептали мужики,— с ними бороться нельзя, дело таперича наше пропащее.

Действительно, борьба оказалась совершенно бесполезной. Председателем был выбран командированный из Тулы коммунист.

Я была страшно возмущена и поехала объясняться к секретарю губкома.

«Ведь должна же быть какая-то самая примитивная честность и порядочность у руководителя целой губернии»,— думала я.

Я рассказала секретарю губкома про выборы: подкупы крестьян, передержку в голосовании, неправильный подсчет голосов. Он резко перебил меня.

—  Ну и что же? Что вы хотите? Ведь в конце концов выбрали коммуниста...

—  Да, но выборы были неправильные...

—  Ну и что же?! Цель достигнута. Молодец Тимошин! Это только доказывает, что ребята наши работают на ять! А что им пришлось пуститься там на разные хитрости, так без этого нельзя! «Цель оправдывает средства!»

Крестьяне перестали приходить на выборы.

—  Чего мы пойдем? Уж двенадцатый год эту комедь ломаем: в советы, в кооператив выбираем. Будет уж... Теперь прислали нового в кепочке, третью неделю, должно, по деревне околачивается, ну и пусть его будет председателем, а чего нам собираться, время зря проводить.

И когда звонили в колокол, собирая народ, на собрание никто не шел.

Наконец собрали человек двадцать комсомольцев и выбрали товарища в кепочке председателем кредитного товарищества.

Декорум выборов продолжали соблюдать, но свободное выборное начало было убито. Постепенно кооперация выродилась в советское казенное учреждение, выдающее нищенские пайки населению.