Тема 9 Речь в системе психических процессов. Речь и мышление

1. Взаимоотношение языка и речи как психолингвистическая проблема

2. Проблема внутренней речи

3. Проблема отношения мысли к слову

4. Проблема неречевого мышления

5. Паралингвистика

Связанная с сознанием в целом, речь человека включается в определенные взаимоотношения со всеми психическими процессами; но основным и определяющим для речи является ее отношение к мышлению.

Поскольку речь является формой существования мысли, между речью и мышлением существует единство. Но это единство, а не тожество. Равно неправомерны как установление тожества между речью и мышлением, так и представление о речи как только внешней форме мысли.

Поведенческая психология попыталась установить между ними тожество, по существу сведя мышление к речи. Для бихевиориста мысль есть не что иное, как деятельность речевого аппарата» (Дж. Уотсон). К.С.Лешли в своих опытах попытался обнаружить посредством специальной аппаратуры движения гортани, производящие речевые реакции. Эти речевые реакции совершаются по методу проб и ошибок, они не интеллектуальные операции.

Такое сведение мышления к речи обозначает упразднение не только мышления, но и речи, потому что, сохраняя в речи лишь реакции, оно упраздняет их значение. В действительности речь есть постольку речь, поскольку она имеет осознанное значение. Слова, как наглядные образы, звуковые или зрительные, сами по себе еще не составляют речи. Тем более не составляют речи сами по себе реакции, которые посредством проб и ошибок приводили бы к их продуцированию. Движения, продуцирующие звуки, не являются самостоятельным процессом, который в качестве побочного продукта дает речь. Подбор самих движений, продуцирующих звуки или знаки письменной речи, весь процесс речи определяется и регулируется смысловыми отношениями между значениями слов. Мы иногда ищем и не находим слова или выражения для уже имеющейся и еще словесно не оформленной мысли; мы часто чувствуем, что сказанное нами не выражает того, что мы думаем; мы отбрасываем подвернувшееся нам слово, как неадекватное нашей мысли: идейное содержание нашей мысли регулирует ее словесное выражение. Поэтому речь не есть совокупность реакций, совершающихся по методу проб и ошибок или условных рефлексов: она – интеллектуальная операция. Нельзя свести мышление к речи и установить между ними тожество, потому что речь существует как речь лишь благодаря своему отношению к мышлению.

Но нельзя и отрывать мышление и речь друг от друга. Речь – не просто внешняя одежда мысли, которую она сбрасывает или одевает, не изменяя этим своего существа. Речь, слово служат не только для того, чтобы выразить, вынести во вне, передать другому уже готовую без речи мысль. В речи мы формулируем мысль, но, формулируя ее, мы сплошь и рядом ее формируем. Речь здесь нечто большее, чем внешнее орудие мысли; она включается в самый процесс мышления как форма, связанная с его содержанием. Создавая речевую форму, мышление само формируется. Мышление и речь, не отожествляясь, включаются в единство одного процесса. Мышление в речи не только выражается, но по большей части оно в речи и совершается.

В тех случаях, когда мышление совершается в основном не в форме речи в специфическом смысле слова, а в форме образов, эти образы по существу выполняют в мышлении функцию речи, поскольку их чувственное содержание функционирует в мышлении в качестве носителя его смыслового содержания. Вот почему можно сказать, что мышление вообще невозможно без речи: его смысловое содержание всегда имеет чувственного носителя, более или менее переработанного и преображенного его семантическим содержанием. Это не значит, однако, что мысль всегда и сразу появляется в уже готовой речевой форме, доступной для других. Мысль зарождается обычно в виде тенденций, сначала имеющих лишь несколько намечающихся опорных точек, еще не вполне оформившихся. От этой мысли, которая еще больше тенденция и процесс, чем законченное оформившееся образование, переход к мысли, оформленной в слове, совершается в результате часто очень сложной и иногда трудной работы.

В процессе речевого оформления мысли работы над речевой формой и над мыслью, которая в ней оформляется, взаимно переходят друг в друга.

В самой мысли в момент ее зарождения в сознании индивида часто переживание ее смысла для данного индивида преобладает над оформленным значением ее объективного значения. Сформулировать свою мысль, т: е. выразить ее через обобщенные безличные значения языка, по существу означает как бы перевести ее в новый план объективного знания и, соотнеся свою индивидуальную личную мысль с фиксированными в языке формами общественной мысли, прийти к осознанию ее объективированного значения.

Как форма и содержание, речь и мышление связаны сложными и часто противоречивыми соотношениями. Речь имеет свою структуру, не совпадающую со структурой мышления: грамматика выражает структуру речи, логика структуру мышления; они не тожественны. Поскольку в речи отлагаются и запечатлеваются формы мышления той эпохи, когда возникли соответствующие формы речи, эти формы, закрепляясь в речи, неизбежно расходятся с мышлением последующих эпох. Речь архаичнее мысли. Уже в силу этого нельзя непосредственно отожествлять мышление с речью, сохраняющей в себе архаические формы. Речь вообще имеет свою «технику». Эта «техника» речи связана с логикой мысли, но не тожественна с ней.

Наличие единства и отсутствие тожества между мышлением и речью явственно выступают в процессе воспроизведения. Воспроизведение отвлеченных мыслей отливается обычно в словесную форму, которая оказывает, как установлено в ряде исследований, в том числе и проведенных нашими сотрудниками А.Г.Комм и Э.М.Гуревич, значительное, иногда положительное, иногда – при ошибочности первоначального воспроизведения – тормозящее влияние на запоминание мысли. Вместе с тем запоминание мысли, смыслового содержания в значительной мере независимо от словесной формы. Эксперимент показал, что память на мысли прочнее, чем память на слова, и очень часто бывает так, что мысль сохраняется, а словесная форма, в которую она была первоначально облечена, выпадает и заменяется новой. Бывает и обратное – так, что словесная формулировка сохранилась в памяти, а ее смысловое содержание как бы выветрилось; очевидно, речевая словесная форма сама по себе еще не есть мысль, хотя она и может помочь восстановить ее. Эти факты убедительно подтверждают в чисто психологическом плане то положение, что единство мышления и речи не может быть истолковано как их тожество.

Утверждение о несводимости мышления к речи относится не только к внешней, но и к внутренней речи. Встречающееся в литературе отожествление мышления и внутренней речи несостоятельно. Оно, очевидно, исходит из того, что к речи в ее отличие от мышления относится только звуковой, фонетический материал. Поэтому там, где, как это имеет место во внутренней речи, звуковой компонент речи отпадает, в ней не усматривают ничего, помимо мыслительного содержания. Это неправильно, потому что специфичность речи вовсе не сводится к наличию в ней звукового материала. Она заключается прежде всего в ее грамматической – синтаксической и стилистической – структуре, в ее специфической речевой технике. Такую структуру и технику, притом своеобразную, отражающую структуру внешней, громкой речи и вместе с тем отличную от нее, имеет и внутренняя речь. Поэтому и внутренняя речь не сводится к мышлению, и мышление не сводится к ней.

Итак:

• между речью и мышлением существует не тожество и не разрыв, а единство; это единство диалектическое, включающее различия, заостряющиеся в противоположности;

• в единстве мышления и речи ведущим является мышление, а не речь, как того хотят формалистические и идеалистические теории, превращающие слово как знак в «производящую причину» мышления;

• речь и мышление возникают у человека в единстве на основе общественно-трудовой практики.

Единство речи и мышления конкретно осуществляется в различных формах для разных видов речи.

История дихотомии «язык – речь» начинается еще до Ф. де Соссюра с противопоставления «язык – речь», предложенного в 1870 г. русским ученым И.А.Бодуэном де Куртенэ. Однако только в основных соссюровских трудах она получила весомое теоретическое обоснование, опирающееся на взаимоотношения речевой деятельности и социума, для которого эта деятельность «является важнейшим из всех факторов». Коллективное (язык) и индивидуальное (речь) взаимосвязаны и взаимообусловлены. Язык необходим, чтобы речь была понятной и тем самым эффективной; речь, в свою очередь, необходима для того, чтобы сложился язык. Выделяя язык из речевой деятельности, Соссюр постоянно подчеркивает его надындивидуальный, интерсубъективный характер. По представлениям Соссюра, язык существует в коллективе как совокупность отпечатков, имеющихся у каждого в голове, наподобие словаря, экземпляры которого, вполне тождественные, находятся в пользовании многих лиц. Следовательно, это нечто имеющееся у каждого, но общее для всех и находящееся вне воли тех, кто им обладает. Именно это обстоятельство и делает язык для Соссюра фундаментальным объектом лингвистики, который надо считать «основанием (norme) для всех прочих явлений речевой деятельности». Таким образом, лингвистика у Соссюра и его последователей – это лингвистика языка, то есть лингвистика, единственным объектом которой является язык. Язык в коммуникации, согласно взглядам Соссюра, не деятельность говорящего. Язык – это грамматическая система, виртуально существующая у каждого в мозгу, точнее сказать, у целой совокупности индивидов, ибо язык не существует полностью ни в одном из них, он существует а полной мере лишь в коллективе Речь является актуализацией языка, деятельностью говорящего, то есть собственно коммуникацией.

Соссюровский «Курс общей лингвистики» посвящен лишь одному из членов дихотомии – языку. Соссюру удалось изложить, и притом дважды только теорию языка. Теория речи так никогда и не была прочитана. Большинство последующих лингвистов так или иначе отреагировало на эту дихотомию и, подчас со значительными изменениями в терминологии, приняло ее и утвердило в качестве базисного явления в природе речевой деятельности.

Однако в работах некоторых лингвистов противопоставление «язык – речь» либо не рассматривалось как плодотворное, либо просто игнорировалось, либо оказалось трансформированным таким образом, что потеряло присущий ему гносеологический смысл и как бы исчезло. Понятие же вероятностной структуры подразумевает все возможные уровни интерпретации: художника, исполнителя, слушателя,

Вероятностные взаимоотношения языка и речи описаны с помощью так называемой бейесовской модели языка. Изложенная самым кратким образом, ее суть заключается в следующем.

Во-первых, как в обыденном языке, так и во многих других языках с каждым знаком вероятностным образом связано множество смыслов и значений.

Во-вторых, мы, приступая к чтению текста, располагаем некоторыми априорными (то есть предварительными) представлениями о возможных значениях слов в данном тексте («априорными функциями распределения») и, наконец в-третьих, по прочтении текста «в нашем сознании будет запечатлено не какое-то дискретное смысловое значение, связанное с прочитанным знаком, а целое поле значений, но в общем оно будет того же значения, которое было связано с этим знаком до чтения текста». При таком подходе язык (априорные представления о множестве значений слова, которое заложено «в структуру наших словарей») выступает по отношению к речи (то есть к конкретным текстам, где каждое слово вступает в отношения с другими знаками языка) как более широкое понятие, ибо постериорное (итоговое) представление о значении слова оказывается, по мысли автора, более узким по сравнению с априорным.

Мы не можем не только понять, но даже смутно уловить смысл слова, если с ним не связана какая-то априорная функция распределения. Следовательно, если до чтения текста «на входе» у нас нулевая информация о значении данного слова, то, в случае справедливости данной гипотезы, после чтения текста «на выходе» не может возникнуть какое бы то ни было понимание значения этого слова, то есть информация о слове может только сужаться, но не увеличиваться.

Противопоставление языка и речи является одной из основных особенностей, отличающих современное языковедение, и отход от него, как это было показано, чреват ошибочными выводами и моделями.

Но этого мало. Подобное противопоставление необходимо не только языковедению, но и психологии мышления. Теория психического как процесса невозможна без дифференциации языка и речи. По С.Л.Рубинштейну, психологический подход адекватен только в отношении речи и не применим к языку. Противопоставление языка и речи как двух не совпадающих аспектов речевой деятельности позволяет глубже присмотреться к одной из очевидных истин, связанной с соссюровской формулой: «Язык одновременно орудие и продукт речи». Сама по себе формула во многом справедлива, но некритический подход, игнорирующий скрытое в ней противоречие, приводит уже к явно ошибочным утверждениям типа: «по существу, речь невозможна без языка»; «без речи нет языка; помимо языка не существует речи»; «невозможно иметь текст, не имея языка, лежащего в его основе»; и, наконец, «признавая генетическую первичность сознания, мы должны аналогичную оценку осуществить применительно к дистинкции «язык – речь». Очевидно, генетически первичным является язык, а не речь, очевидно также и то, что языковое сознание предшествует речевому мышлению.

Однако практика исторического развития человечества в целом и развития человека как особи противостоит всем этим утверждениям. Возникновению языка предшествует потребность в общении. Подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности общения с другими людьми.

Формировавшиеся люди пришли к тому, что у них появилась потребность что-то сказать друг другу. Потребность создала свой орган: неразвитая гортань обезьяны медленно, но неуклонно преобразовалась путем модуляции для все более развитой модуляции, а органы речи постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим. Но это значит, что на определенном этапе общение все же протекало вне языка (вне членораздельных звуков, слов), и, следовательно, речь только на сравнительно поздней стадии развития оказалась опосредованной языком. Ф. де Соссюр считал, что речь необходима для того, чтобы сложился язык. Это обстоятельство со всей определенностью зафиксировано и в современной науке о языке и речи. Членораздельность, как видно из па-леоантропологических данных, – достижение сравнительно позднего этапа в развитии языкового мышления. К настоящему моменту данные, которыми располагают ученые в этой области, не столь велики. Считается, что основные этапы развития первобытной речи приближенно восстановимы, и на основании имеющихся сведений такие попытки совершены. Если обратиться к их результатам, то станет ясно, что основным изначальным речевым материалом являются жест (пантомима), озвученная пантомима, слово-предложение.

Об этом же пишут О.Фрейденберг (когда человек не умел осуществлять рассказ во времени, он просто показывал) и В.В.Иванов (согласно новейшим сведениям, язык символических действий как в истории одного человека, так и в истории человечества предшествует словесному языку и служит базой для усвоения последнего). Мысль В.В.Иванова о том, что словесный язык формируется не сразу, а в процессе развития каждого человеческого существа, высказанная им неоднократно, подтверждается также психологами в ходе наблюдений за детьми. На доречевой стадии первые элементы речевой игры проигрываются без прямого использования языка. Эта дознаковая, довербальная (в последнем высказывании противоречие – «доречевая стадия речевой игры») стадия развития ребенка привлекла к себе пристальное внимание психологов, лингвистов, педагогов Они отмечают, что и в случае развития каждой человеческой особи потребность, в общении и само общение предшествуют появлению языка (Р.Якобсон), что довербальная стадия обязательна и не может быть опущена, что в этот период развития у ребенка существует невербальный код общения, основанный на вокализации и мимике («babysprache», «babytalk»).

Этот процесс имеет и другую сторону, у детей формируются знаковые представления и способность к знаковым операциям. По мысли Л.С.Выготского, знаковые операции возникают из таких процессов, которые первоначально не являются знаковыми операциями и становятся ими лишь после ряда качественных превращений Знаковая деятельность возникает у ребенка иначе, нежели сложные навыки, изобретений или открытия. Ребенок не изобретает, но и не выучивает ее. Н.И.Жинкин, аргументируя и развивая эту мысль, отмечает, что складывающийся у ребенка на основе обработки вариантов в опыте восприятия инвариант фонемы является результатом обработки информации при формировании языкового знака, еще не получившего значения. Иными словами, знак и значение в человеческой речи формируются раздельно и идут навстречу друг другу, в такой-то момент сливаясь воедино, чтобы до конца жизни сопутствовать человеку в воде слова родного языка. Н.И.Жинкин относит это явление к языковым универсалиям.

Одной из первых стадий в вербализации человеческой речи у ребенка оказывается появление в ней слова-предложения, как это было в процессе формирования человека в истории. Первое слово, произнесенное ребенком, по смыслу уже целое предложение. Даже больше, оно является иногда сложной речью. Когда ребенок произносит первое «ма ..», это слово не может быть переведено на язык взрослых одним словом мама, но должно быть расшифровано целым предложением, например: «Мама, посади меня на стул» и т. п.

Таким образом, путь к формированию вербальной речи нелегок. Он требует предварительных усилий, а также опыта невербального общения как обязательной стадии. Появление языка связано с развитием ряда способностей:

• способности продуцировать большое количество звуков;

• связывать эти звуки со звуками, производимыми другими членами общества (идентифицировать их);

• связывать звуки (свои и чужие) с некоторыми явлениями объективной реальности в процессе совместной деятельности.

Из языковедов одним из первых эту точку зрения высказал В. Гумбольдт. По его мнению, нельзя и представить себе, чтобы образование языка начиналось называнием предметов отдельными словами и только в продолжении своем достигало соединения слов. Не речь составилась из слов, а наоборот, слова произошли из органической совокупности речи. Эту точку зрения поддерживали многие лингвисты от Соссюра и до наших дней. Как сказал Э. Бенвенист, «перефразируя классическое изречение: nihil est in lingua non prius fuerit in oratione, – нет ничего в языке, чего не было бы в речи».

Вытекающее из представленного материала генетическое первородство речи по отношению к языку лишает взаимоотношения этих объектов приписываемой им красивой, но умозрительной уравновешенности и вносит в них ощутимую асимметрию. Нетрудно убедиться, что отношения языка и речи в их развитой стадии, далекой от истоков, также характеризуются подобной асимметричностью. Прежде всего это проявляется в явно преобладающей роли речевого контекста над лексическим значением каждого слова для понимания смысла не только всего высказывания (текста), но и самого этого слова в данном тексте. Эта роль контекста реализуется и в процессе обучения языку. Ребенок усваивает значение нового слова, опираясь не на его логическое прояснение, а на осознание того, как оно соединяется с вещами и другими словами. На стадии полноценного владения языком слова, произнесенные на фоне сильного шума, воспринимаются лучше, если они включены в осмысленный контекст, нежели если они предъявлены изолированно.

Столь значительная роль речевого высказывания для восприятия смысла входящих в него единиц-слов является основой еще одной языковой универсалии – уровня избыточности сообщения. Суть этой универсалии заключена в следующем: в любом тексте (сообщении) часть фонем (букв) или слов может быть опущена, но тем не менее текст будет прочитан, а опущенные знаки (или их элементы) восстановлены с большой степенью правдоподобия. Существуют методики подсчета этой избыточности, основанные на теоретическом и экспериментальном материале, выявляется избыточность на разных уровнях (фонетический, синтаксический, семантический), распределение ее по участкам текста. Начала слов несут максимум информации, в то время как последние буквы слов и особенно следующие за ними пробелы оказываются либо малоинформативными, либо вообще избыточными и т. п. Это свойство языка и речи позволило К. Шеннону, создателю теории информации, прийти к выводу о достаточности небольших текстов для решения задачи дешифровки. И на этом же свойстве, то есть возможности пропуска слов в предложении и целых предложений в тексте, основаны известные со времен античности речевая фигура эллипсис и логический прием сорит.

Еще более независимой от слова и языка оказывается внутренняя речь. Внутренняя речь – это уровень речевой активности, который предшествует в сознании-подсознании внешним речевым проявлениям, то есть собственно озвученной речи. Однако это не простое беззвучное проговаривание текста перед тем, как он прозвучит в реальности. «Когда я произношу фразу, где находится следующая? – вопрошает французский математик Ж. Адамар. – Очевидно, не в области моего сознания, которое занято фразой № 1; я о ней не думаю, и, тем не менее, она готова проявиться в следующее мгновение, что не могло бы произойти, если бы я о ней не думал бессознательно».