3. Теория языка и формализация языка

В некоторых направлениях современного языкознания теория языка стала отождествляться с его формализацией [12]. Чем более формализован язык, тем выше уровень теории, которая способствует формализации. Между тем такое отождествление неправомерно. Весь вопрос в том, как и для чего формализуется язык и к каким результатам приводит формализация.

Попытки отождествить человека и машину стали часто совершаться не путем моделирования свойств, присущих человеку, а путем приписывания человеку ограничений, неизбежно свойственных машине. Это опасно, так как в самом же начале резко ограничивает возможности человека и возможности его языка. При этом противники подобного отождествления нередко объявляются дон-кихотами, которые сражаются с ветряными мельницами и не желают видеть реальность. Вопрос о том, в каком направлении современного языкознания теория играет большую роль и в каком меньшую, не может находиться в прямой зависимости от степени формализации языка, которую допускает та или иная теория.

Сказанное поясним примером. Сравним два определения слова в теории, предельно формализованной, и в теории, допускающей формализацию при постоянном учете содержательных категорий языка. Первое определение: "слово есть любая цепочка букв, которой предшествует и за которой следует пробел или знак препинания" [13]. Второе определение: "слово - важнейшая лингвистическая единица, обозначающая явления действительности и психической жизпи человека и обычно одинаково понимаемая коллективом людей, исторически между собой связанных и говорящих на одном языке" [14]. Нельзя не заметить, что первое определение теоретически беззаботно, оно апеллирует не столько к разуму, сколько к глазу человека (пробел между словами, запятая). Напротив, второе определение многоаспектно, оно стремится учитывать как содержательные категории языка (значения), так и формальные (единица, определенным образом организованная). Аналогичные параллельные, но принципиально различные определения можно дать и другим важнейшим понятиям лингвистики, таким, например, как язык, предложение, лексическое значение, грамматическое значение, части речи и т. д.

Только что приведенное "глазное" определение слова (есть пробел - нет пробела) основывается на искаженном представлении и языке как на явлении прежде всего "писаном". Между тем каждому лингвисту ясно, что язык - это прежде всего нечто звучащее, произносимое, слышимое. Письмо - понятие производное, зависящее от языка в его живом, "звучащем" функционировании. Я уже не говорю о том, что "глазное" определение слова стремится совсем "снять" одну из центральных проблем теоретического языкознания - проблему постоянного и глубокого взаимодействия слова и понятия. Почему, например, одно и то же понятие "железной дороги" по-русски передается двумя словами (железная дорога), по-французски - тремя слова (chemin de fer), а по-английски и по-немецки - одним словом (railway, Eisenbahn). Мимо всего этого, т. е. мимо реального материала разных языков мира, проходит "глазное" определение слова.

Формализация не всегда обеспечивает высокий уровень абстракции и начинает резко противоречить фактам, которые она же призвана обобщать и осмысливать. Если не считаться с изложенными соображениями, то легко прийти к выводу, который еще недавно без улыбки формулировался лингвистами определенного направления: "Русское слово порося оказывается возвратным глаголом со значением существительного" [15].

Здесь вновь возникает вопрос о пределах формализации языковых категорий. Об этом хорошо пишет известный специалист по программированию и вычислительной технике, профессор Колумбийского университета М. Таубе: "Если бы музыкант владел только техническим мастерством, не обладая ни глубиной выражения, ни интуицией, музыкальные критики разделалась бы с ним как с ремесленником... Но такие же ремесленники... есть и в областях логики и математики. Но поскольку почти нет таких критиков, которые могли бы до конца понять сущность тех технических манипуляций, которыми они занимаются, то продолжают торжественно заявлять, что техника - это все..." [16]. Здесь же Таубе показывает значение содержательных категорий в логике и математике. За 150 лет до публикации приведенных строк аналогичные мысли высказывал Гете: "Я уважаю математику как самую возвышенную, полезную науку, когда ее применяют там, где она уместна, но не могу одобрить, когда ею злоупотребляют, применяя ее к вещам, которые совсем не входят в ее область и которые превращают благородную науку в бессмыслицу" [17].

Я, разумеется, не хочу этим сказать, что математика вообще неприменима к языкознанию. За последние два десятилетия вышло немало интересных работ, в которых различными математическими методами исследовались те или иные свойства естественных языков мира. Еще большие возможности получает математика при построении моделей всевозможных искусственных языков, конструируемых для тех или иных целей. Успешна развивается и лингвистическая статистика. Все это бесспорно. Вместе с тем возникает и вопрос о пределах формализации различных уровней языка, а следовательно, и о пределах применения разных математических методов.

Попытаемся пояснить суть дела. Выдающиеся лингвисты разных стран неоднократно подчеркивали, что развитые языки нашей эпохи являются не только средством коммуникации, средством передачи мыслей и чувств людей, живущих в обществе, но и средством выражения тончайших оттенков между этими мыслями и этими чувствами. В истории русского языкознания подобный тезис талантливо развивали Потебня и Шахматов, Пешковский и Щерба, Виноградов и Винокур, и мн. др. Пешковский, в частности, заметил: "Все дело в этих почтии как бы, на которых зиждется вся грамматика" [18]. Здесь особенно знаменательно местоимение вся ("вся грамматика"). По убеждению вдумчивого лингвиста, все здание грамматики вырастает из таких категорий, которые способны и призваны выражать мысли и чувства людей не приблизительно, не в общих чертах, а во всем богатстве, во всей подвижности их оттенков и градаций.

К такому заключению Пешковский приходит в процессе анализа, в частности, двух следующих предложений русского языка (печальных по своей лексической семантике, но показательных по своему грамматическому строю):

он закалывается кинжалом

он убивается бандитом.

Как показывает автор, в первом предложении существительное кинжалом имеет отчетливо выраженное инструментальное значение (кинжал - орудие действия). Во втором предложении аналогичное по форме творительного падежа существительное бандитом не поддается, однако, инструментальному осмыслению: бандитом вопреки форме падежа воспринимается как "действующее лицо", а не как орудие действия. Поэтому второе предложение осознается человеком, отлично говорящим по-русски, как его убивает бандит. Грамматика, взаимодействуя с семантикой, "разводит" в разные стороны два предложения, в чисто формальном отношении совершенно идентичные. Вот и оказывается, что почти и как бы, действительно вдыхают в грамматику жизнь, без которой сама грамматика существовать не может.

Так обстоит дело не только с грамматикой, но и с лексикой. Лингвисты, которым язык представляется элементарной знаковой системой, подобной светофору, объявляют непримиримую борьбу понятию оттенка в. лексике, как и в языке вообще. Между тем, перефразируя слова Пешковского, можно сказать, что вся система лексики любого современного развитого языка зиждется на оттенках. Без понятия оттенка ничего нельзя уяснить ни в синонимах, ни в синонимических рядах, ни в лексических расхождениях между языками, ни в теории перевода, ни в стилистике в целом. Только что было показано, что значит оттенок в грамматике. Оттенок же в лексике - это смысловые различия между теми или иными словами или словосочетаниями, близкими по своей семантике, по функционально неадекватными. Понятие оттенка опирается, таким образом, на взаимодействие сходного и несходного. Причем это несходное - обычно "чуть-чуть несходное", "чуть-чуть неадекватное".

За последние 20 лет и у нас и за рубежом появилось множество работ, в которых делались попытки обосновать изгнание понятия оттенка из самого определения синонимов. К счастью, однако, для языка и для говорящих на нем людей оттенки из любого ряда синонимов изгнать невозможно, так как именно они формируют "душу" самих синонимов.

Раскроем новый двухтомный академический "Словарь синонимов русского языка" и прочитаем: знатный, знаменитый, именитый, прославленный, славный, или справедливый, правый, праведный, законный, или способный, одаренный, даровитый, талантливый соответственно способность, дар, дарование, талант и т. д. В чем трудность возникающей здесь семасиологической проблемы? В определении оттенков между словами каждого из синонимических рядов. Проблема бесспорно трудная. Не всегда, например, легко разграничитьспособный и одаренный или дар и дарование. В иных же синонимических рядах оттенки выступают отчетливее {ср., например, твердый, жесткий, крепкий). Но трудность проблемы не может служить основанием для ее снятия, тем более что в этом случае снимается и вся центральная проблема лексики любого языка - проблема смысловой дифференциации слов.

Оттенки мешают формализации языка, поэтому они объявляются нежелательными. Пусть без способности передавать смысловые оттенки язык лишается своей силы и своей выразительности. Сторонников предельной формализации это не смущает. Важен принцип формализации, все остальное должно ему подчиняться. Но принцип, искажающий природу изучаемого объекта, должен быть признан ложным принципом.

Борьба против оттенков обычно ведется под флагом борьбы с субъективизмом в науке о языке. Такое "обобщение" нужно признать несостоятельным по многим причинам. Обратим здесь внимание лишь на некоторые. Во-первых, как подчеркивает Э. Бенвенист, всякий язык "настолько органически выражает мир субъективных представлений человека", что люди этого обычно и не замечают [19]. Во-вторых, в самом языке субъективное и объективное выступает в постоянном взаимодействии. В-третьих, язык всегда неотделим от человека, которого невозможно представить вне его субъективных суждений и субъективных восприятий.

Из создавшегося положения может быть только два выхода: отказаться от понятия оттенков или отказаться от мании предельной формализации. Многие лингвисты принимают первое решение, мне же представляется справедливым только второе решение. Сказанное не означает, что формализация вообще отвергается. Следует всегда помнить тезис Гегеля, отмеченный знаком nota bene у В. И. Ленина: "Форма существенна. Сущность формирована" [20]. Однако формализация языка не может и не должна проводиться в ущерб самому языку во всем его многообразии.