1 Модус (лат. — мера, образ, способ) — преходящее свойство, прису­щее предмету лишь в некоторых состояниях, в отличие от постоянного свойства предмета (атрибута).

В основе любой культуры или любого искусства находятся духов­ность человека, его миросозерцание.

Если мы обратимся к истории религии — христианской, мусульманской, буддийской или какой-либо иной, — то уви­дим, что любая из них шла рука об руку с искусством, ассими­лируя и преображая все его формы и жанры. Религия буквально «впитывает» в себя все, что есть лучшего в культуре человечества (правда, иногда это не оберегает ее и от усвоения негативного).

Знаменитый христианский писатель IV в. Василий Великий посвятил специальную работу вопросу о пользе для христиан­ских юношей языческой литературы. А современник Василия Великого сирийский подвижник и теолог Ефрем Сирии пре­творил в своем поэтическом творчестве многие достижения восточной поэзии и музыки. До этого, в III в., богослов Ориген и вся александрийская школа богословия активно усваивали уроки античной философии, прежде всего Платона.

Если мы обратимся к основе основ христианства — к Биб­лии, то увидим, что эта книга одновременно является вели­чайшим творением духовной культуры человечества. Библия использует десятки литературных жанров — от исторических хроник до возвышенной и утонченной лирической поэзии. В качестве синтетических памятников культуры и искусства мож­но рассматривать и Коран, и буддийскую литературу, и творе­ния величайших китайских мыслителей древности Лао-цзы и Конфуция, и многие другие религиозные произведения.

Конечно же, степень духовности произведений искусства может быть разной. И «Мадонна», исполненная формально или бездарно, может свидетельствовать о пустоте души ее создателя.

Возникает вопрос: не является ли религия оковами раз­вития искусства? Ведь она накладывает на искусство опреде­ленную систему запретов, ограничений по форме и в содержа­нии (запрет на изображение земного человека, который дейст­вовал в русской живописи до конца XVI в.; запрет на инстру­ментальную музыку в православном храме и т.д.).

Ответ на этот вопрос можно найти, если обратиться к про­блеме происхождения искусства. Наиболее архаичные тексты, которые могут быть рассмотрены в качестве древнейших про­изведений искусства, как правило, излагают табу — систему запретов (эти табу можно реконструировать на основе фольклорных сказок, загадок, обрядовых песен).

Связь искусства с системой определенных запретов стала одним из его важнейших признаков. По сути, любое произве­дение искусства содержанием и формой эти запреты выражает, также как и определенные разрешения («запрет» и «разрешение» не могут существовать одно без другого). Выделение различных видов искусств тоже основано именно на следовании тем или иным запретам: в балете запрещено разговаривать и двигаться обычным образом, в живописи содержится запрет на звуча­ние... Все эти ограничения вовсе не исключают возможности синтеза различных видов искусств. К тому же любой запрет бессмыслен без его отмены (хотя бы временной). Любой «пост» имеет завершение, предусматривающее отмену запретов. По­добно этому и развитие искусства происходит через борьбу с запретами, через вторжение в текст произведения тех элемен­тов, которые были ранее запрещены, «табуированы». Именно поэтому такое важное явление человеческой культуры, как ре­лигиозное свободомыслие, изначально обнаруживается уже в рамках самого религиозного искусства.

Как показывает история культуры, запреты могут становиться мощным стимулом для дальнейшего развития искусства, обуслов­ливают «прорыв» в развитии его форм и содержания. К примеру, ограниченность сценических возможностей, связанная с конст­рукцией здания, в котором разместился Московский театр на Та­ганке, обусловила многие режиссерские и сценические новаторст­ва. Но в то же время следует отметить, что есть и запреты, кото­рые могут сдерживать развитие искусства. Как правило, негативно влияют на искусство запреты, имеющие политическую подоплеку, например цензура (в том числе и религиозная).

Само существование культуры есть процесс расщепления, разделения. В историко-культурном развитии исчезает синкретичность мифа; на месте мифа произрастает разветвленное древо культуры. Становление культуры — это не только синтез, но всегда одновременно и разделение, т.е. введение новых за­претов. Становление национальной культуры — это отделение ее от остальных. Развитие религий — это процесс отделения от еретических учений («это — не мы»), т.е. введение все новых и новых запретов. Развитие системы наук и научных теорий — тоже процесс их отделения друг от друга, «запрета» на какие-то правила и действия.

Вместе с тем нигде, как в культуре (в том числе в первую очередь в искусстве), осмысленный синтез (при учете имеющихся различий) не дает столь очевидных и важных для чело­века результатов.

Исследование вопроса о взаимосвязях религии и искусства — необычайно сложная задача. По сути, она равна задаче на­писания всемирной истории искусств. Поэтому авторы данной главы решили ограничиться гораздо более скромной целью — показать, в каких формах взаимодействуют искусство и рели­гия, продемонстрировать на конкретных примерах, как в про­цессе исторического функционирования культуры меняется содержание, вкладываемое в тот или иной религиозный сюжет, и форма, в которой он выражается. Задачи эти будут решаться на материале двух видов искусства — музыки и живописи, свя­занных с христианской религией и представляющих в первую очередь русскую культуру.

Музыка

Органическая связь существует между религией и музыкой. Во многих религиях музыка лежит в основе главных ритуалов.

В своей книге «Музыка для всех нас» выдающийся дирижер XX в. Леопольд Стоковский писал: «Подлинный музыкант уме­ет так сосредоточенно воспринимать музыку, что как бы рас­творяется в ней. Тогда приходят в действие какие-то свойства его подсознания, мы не знаем даже, как их назвать. И музы­кант становится проводником сил, куда более могучих, чем таланты, которыми его одарила природа. Он должен отдаться свободному течению этих сил, подчиниться им и передавать их. И тогда и музыкантов-исполнителей, и слушателей охватывает единый душевный порыв. Перед нами как бы раскрываются небеса, и мы слышим зов божественных голосов».

Существует немало свидетельств об этом музыкально чут­ких людей с древности до наших дней. Есть предположение, что мы живем в мире, насквозь пронизанном музыкой. Поют не только люди и птицы; поют деревья, камни, атомы, звезды. Как сказано в Псалтыре: «Небеса проповедуют славу Божию, и делах рук Его вещает твердь» (Пс. 18, 2).

Недавно в печати промелькнуло сообщение, что ученые-астрофизики открыли и записали «пение» нашего родного све­тила — Солнца, исполняющего свою «песнь» в предельно низком регистре. Таким образом, теперь уже научно подтверждается интуитивное предположение, например, древних пифагорейцев, которые считали, что движение небесных тел создает прекрасную «музыку сфер», а весь космос представляет собой гармонически устроенное и музыкально звучащее тело. Это представление о звучащем космосе прошло через века и имеет тысячи вариантов и модификаций. Через патристику, средневе­ковые музыкальные теории, эстетику Ренессанса оно дошло вплоть до музыкальных теоретических изысканий нового времени. Опыт вслушивания во вселенскую «музыку сфер» оказыва­ется в чем-то родственным религиозному вслушиванию в глу­бины своей сути, где может прозвучать «глас Бога» как откро­вение, имеющее трансцендентный источник:

Со страниц Библии одним из таких пророков, совмещав­ших в себе яркий музыкальный талант и глубокую религиозную интуицию, предстает перед нами царь и псалмопевец Давид. Библейская книга Псалтырь, автором которого он является, представляет собой образец музыкально-поэтических и одно­временно сугубо религиозных произведений. Псалмы в древно­сти пелись, как правило, под аккомпанемент всевозможных музыкальных инструментов — ударных, струнных, духовых. Библия донесла до нас и имя изобретателя как музыки, так и музыкальных инструментов. Уже в 4-й главе книги Бытия чита­ем: «Имя брату его (Иавала. — Ред.) Иувал: он был отец всех играющих на гуслях и свирели» (Быт. 4, 21). В ветхозаветные времена музыка широко использовалась как в повседневной жизни (озвучивались радостные и печальные события), так и в религиозных церемониях, на что есть указание в 80 псалме: «Возьмите псалом, дайте тимпан, сладкозвучные гусли с псал­тирью; трубите в новомесячие трубою, в определенное время, в день праздника нашего; ибо это закон для Израиля, устав от Бога Иаковлева» (Пс. 80, 3 — 5).

В культовой практике народов мира постоянно встречается обращение к музыке. Этот факт свидетельствует об особой бли­зости музыкального вслушивания к бытию и религиозному мистическому опыту. Введение музыки в мистерию богослуже­ния всегда способствовало лучшему усвоению верующими сло­весного содержания священной гимнографии.

«Отцы Церкви», в частности, Климент Александрийский, Василий Великий, Григорий Нисский, Августин неоднократно касались в своих богословских сочинениях проблем музыки, обосновывая ее наличие в богослужении. Много потрудился в этом направлении Аврелий Августин — крупнейший теолог V в., написавший трактат «Шесть книг о музыке». Будучи сам весьма восприимчив к музыкальному искусству, он пишет о том, что пение вызывало у него слезы умиления и «дивная сла­дость», наполняла душу. Музыка как временное искусство при­влекает особое внимание Августина еще и тем, что ее быстро­течность, постоянное перемещение из будущего в прошлое напоминают ему поток земной жизни. Самой формой своего бытия музыка отражает главную закономерность жизни — не­престанное движение во времени. Музыка становится в глазах Августина символом времени, а время — символом жизни. Кроме того, вселенскую Музыку Августин связывает с Исти­ной, Красотой и Мудростью. При этом она наделяется деми-ургическим значением, ибо призвана восстановить разрушен­ную в результате «грехопадения» гармонию мира. Музыка, по мысли Августина, выражает глубинные основы «новой жизни» христианина, которые нельзя передать словами. И эта новая жизнь вся должна стать своего рода песней, музыкой.

Этот завет, идущий из глубины веков, был воспринят и российскими предками, которые после принятия христианства в 988 г. создали самобытную музыкальную культуру, связанную с церковным богослужением. Православная духовная музыка ныне звучит в концертах, по радио, телевидению; сделано много ее записей на кассетах и компакт-дисках, началось воз­рождение колоссального пласта русской культуры, имеющего девятивековой период развития. Церковная музыка, как и цер­ковная живопись и архитектура, является величайшим художе­ственным наследием русского народа. В области духовной му­зыки много уникальных произведений, истинных шедевров, созданных как известными композиторами (Д.С. Бортнянский, А.Т. Гречанинов, С.В. Рахманинов, П.И. Чайковский), так и безымянными авторами. Их сочинения — образцы высокого Искусства, в них содержатся глубокие философские мысли — о Жизни и смерти, страдании и терпении, познании и радости, о *изни земной и вечной.

Что отличает церковную музыку от светской? Во-первых, Церковная музыка является частью богослужения и выполняет в нем определенные функции; во-вторых, в ее основе лежит строго канонический текст (молитвы, псалмы); в-третьих, ее исполнение должно раскрывать смысл слова Божия, а не ре­шать чисто музыкальные задачи. Православная музыка — все­гда хоровая и исполняется а'капелла, т.е. без инструменталь­ного сопровождения. Эту музыку характеризует особый внут­ренний строй, собранность, а главное — чистота и открытость. Никакой фальши, лицемерия, недосказанности.

Церковная музыка не допускает крайностей, излишней эмоциональности, чувствительности. Проявление всех чувств — от скорби и печали до радости и ликования — только в грани­цах дозволенного, ибо в противном случае нарушается гармо­ния музыкальной ткани, выражающая гармонию души. Цер­ковная музыка — это непременно строго, ясно очерченная ме­лодия, такой же строгий, спокойный, четко организованный ритм, благозвучные аккордовые вертикали, в которых сливают­ся все голоса хора. Никакой чрезмерной экспрессии, эмоцио­нальных взрывов, потрясений, диссонирующих созвучий, ост­рого ритма, резкой угловатой мелодии. Ничего броского, вы­чурного. Всё в соразмерности и упорядоченности. Она призы­вает человека к гармонии с миром, со своими чувствами и мыслями, настраивает на покой, сосредоточенность, дисципли­ну внутреннего мира. Подобная гармония и красота царят в архитектуре храмов, в рисунке и сочетании икон и фресок. Духовная музыка как бы собирает человека, дисциплинирует его мысли и чувства.

Церковная музыка — достояние не только верующих. Сего­дня к ней тянутся самые разные люди. Видимо, потому, что это не просто красивая музыка — в ней чувствуется национальная основа. Это живой родник духовности, родник нравственности.

Еще в 1911 г., размышляя о природе церковного пения, ар­хиепископ Арсений писал: «Наше древнее церковное пение есть выражение духа нашего народа, воспитанного и возрос­шего под влиянием Церкви. Но если Церковь оказывала религи­озно-нравственное влияние на народ, то и народ вносил многое от своего природного богатства и дарования в недра Православной Церкви в виде мелодий, в которых отражаются глубина и сила его религиозного чувства и вообще его душевные качества. Эти мело­дии, то возвышенно-простые, строгие и важные, то нежные, тро­гательные и умилительные, народ, как лучшее достояние свое, от чистого сердца отдает своей матери — Церкви».

Духовная музыка обладает большей способностью внуше­ния и неизреченного объяснения, чем воплощенная в слове мысль. Мыслящее сердце мудрее и восприимчивее пытливого ума. Поэтому музыке доступно во вдохновенном мгновении то, что неподвластно длительному по времени словесному убежде­нию. Возвышенное слово просвещает ум, небесная музыка преображает душу. Благодатное слияние слова и музыки спо­собно раскрыть сокровенный смысл Священного Писания, открыть Истину.

Удивительным явлением русской духовной культуры явля­ется знаменный распев. На протяжении семи веков (с XI по XVII) знаменное пение на Руси жило и развивалось. «Знамя» по-древнерусски — «знак»; «знамена» — это особые знаки, ко­торые использовались для записи распевов. Как и русская ико­на, храмовая архитектура, порядок богослужения (также осно­ванные на глубоко одухотворенной знаковой культуре), зна­менное пение коренится в византийской традиции.

Знаменный распев одноголосый. Его отличает удивитель­ная молитвенная углубленность, медленное, степенное, мело­дическое развертывание. В нем мы не найдем «бытовых» пе­сенных интонаций и ритмов, как не увидим в облике храма очертаний обычного дома или на иконе — портретных черт.