Результаты территориальной экспансии

Каковы были результаты территориальной экспансии для самой Рос­сии? Они были неоднозначными. Рассмотрим сначала позитивные послед­ствия. Вплоть до середины XVIII в. вся южная плодородная, черноземная половина Русской равнины представляла собой безлюдную степь – «дикое поле», крайне редко были заселены Заволжье и Сибирь, где вообще не было русских. Они сосредоточивались на Севере и в нечерноземной части Русской равнины, так как Казанское, Астраханское и Крымское ханства парализовали колонизационное движение на юг и восток. С середины XVI в., после победы над Казанским и Астраханским ханствами, начались массовые миграции, которые с разной интенсивностью в отдельные пе­риоды продолжались до 1917 г. Во второй половине XVI–XVII в. основ­ные потоки переселенцев направлялись в Черноземный центр, Камский край и Приуралье, благодаря чему центр русской населенности стал пере­мещаться с севера на юг, и процесс этот продолжился в XVIII–XIX вв. До начала XVIII в. 2/3 населения проживало в северной и лесной зонах, к концу XVIII в. благодаря переселениям с севера на юг большая часть населения стала проживать в более благоприятной для земледелия лесо­степной и степной зонах, а к 1914 г. там сосредоточилось почти 2/3 на­селения Европейской России. Перемещение центра хозяйственной деятель­ности на юг чрезвычайно способствовало увеличению экономического потенциала страны, главным источником которого являлось сельское хо­зяйство.

Экспансия в южном направлении увеличивала не только общий земель­ный фонд, но и степень его использования, так как по мере передвижения границы на юг доля земли, пригодной для земледелия и скотоводства, воз­растала. В северной зоне доля пашни и лугов даже в 1914 г. составляла всего 9%, в то время как в лесной зоне уже в 1696 г. – 25.6%, в лесостепной -54.8 и южной степной – 41.1%. Как видно из данных табл. 1.9, в XVIII-XIX вв. площадь пашни и лугов увеличивалась главным образом за счет Освоенных территорий лесостепной и степной зон. Благодаря экспансии и колонизации процент окультуренной земли с 1696 по 1887 г. повысился почти в 2 саза – с 24.4 до 45.9%.

К 1914 г. доля культурной площади возросла, по разным оценкам, от 2.1% до 6% и составила от 48% до 52%.^5| И хотя Россия по-прежнему усту­пала по площади окультуренной земли большинству стран Западной Евро­пы, где она составляла в конце XIX в. около 60–70%, исключая Норвегию, Швецию и Финляндию,⁵² достижение даже 48% освоения земельного фонда Европейской России стало возможным только вследствие увеличения терри­тории в благоприятных для земледелия регионах.

К позитивным результатам экспансии следует отнести также плодотвор нос влияние на общественный быт России сословно-корпоративной органи­зации и более развитой культуры, экономики, существовавших в инкорпо­рированных западных областях, в особенности в Прибалтике.

Негативные последствия экспансии были также весьма серьезными. Во-первых, под ее влиянием в народном сознании утвердилось убеждение об экстенсивном развитии как наиболее рациональной и эффективной форме ведения хозяйства, возникла вера в неистощимость природных ресурсов, ставшая парадигмой русского менталитета, и сформировалась психологии беззаботности И нерасчетливости в обращении с природными ресурсами и собственностью. В перспективе такие убеждения и такая психология вели к отставанию.

Во-вторых, территориальная экспансия затрудняла формирование хоро­шо Структурированной системы городов, которая бы могла наилучшим об разом обслуживать потребности народного хозяйства. Дело в том, что рациональные целостные системы городов, обладающие развитой иерархическойй структурой, могут занимать территорию не более сотни тысяч квад­ратных километров, В таких больших по территории странах, как Россия, США или Канада, невозможна рациональная единая система городов. На­пример, в США никогда и не пытались ее создать, там существует несколько региональных столиц, а национальная столица имеет лишь ограниченный набор политических функций.⁵⁴ В России вопреки экономической целесооб­разности такую единую, централизованную систему городов правительство создавало искусственно по административным соображениям и из-за страха сепаратизма, Следует согласиться с теми, кто считает, что с точки зрения экономической инфраструктуры Россия – жертва своего огромного пространства.

В-третьих, новые территории не только открывали новые возможности, по и требовали значительных усилий и средств для обеспечения коммуни-каций, обороны и т. п. С одной стороны, это истощало центр, с другой стороны, выделенных средств всегда было мало, вследствие чего экспансия затрудняла создание инфраструктуры, адекватной потребностям страны, что до сих пор является слабым местом российской экономики.

В-четвертых, территориальная экспансия привела к тому, что Россия пре­вратилась в многонациональную империю, а русские –в непривилегиро-нное национальное меньшинство; экспансия замедлила развитие единой российской нации.⁵⁵ Финский, польский, балтийский и украинский регионы, выгодно используя огромный российский рынок, иностранный капитал, близость к Западу и экономические льготы, предоставленные центральным правительством, опережали в экономическом отношении обширную область русского заселения. По уровню грамотности русских опережали прибалтийские народы, поляки, евреи, финны, а также волжские и крымские татары, которые активно использовали письменность как средство сохранения своей Национальной идентичности. Нерусские были значительно шире, чем рус­ские, представлены среди людей квалифицированных профессий. Жизнен­ный уровень русских был одним из самых низких в империи. Наконец, в стране начиная с 1830 г. нерусские народы постоянно создавали политическую напряженность, поддерживали революционное движение, с которым национальные движения по большей части совпадали. Постоянная необхо­димость обеспечения безопасности, поддержания власти и общественного порядка тяжелым бременем ложилась на страну, прежде всего на русских, ограничивала возможности социального, экономического и политического развития центра страны и тем самым способствовала сохранению отсталости России.

Не следует, однако, преувеличивать трудности и недооценивать выиг­рыш от экспансии, как это делают некоторые исследователи, полагающие что «если бы за Уралом плескался океан, то, скорее всего, Россия уже давно бы была полноправным членом сообщества цивилизованных стран».⁵⁶ В приведенной цитате содержится признание решающей роли демографического давления на экономические и культурные успехи наро-да. Давайте представим, что было бы с Россией, если бы она оставалась в границах 1646 г. Если бы все русские люди в 1897 г., которых насчитывалось 55.7 млн человек, оставались бы на территории европейской части страны в границах 1646 г., то к 1897 г. плотность населения здесь увеличилась бы примерно в 8 раз и составила бы около 14-16 человек на 1 км², как в Англии и Франции в XI в., в Германии и других запад­ноевропейских странах в XVII в. Такой плотности населения обычно со­ответствует трехпольная система земледелия без активного использовании удобрений.⁵⁷ Между тем фактически в 1897 г. на территории в границах 1646 г. проживало 50 млн – всего на 11% меньше контрфактического рас-чета, а плотность населения составляла 12–14 человек на 1 км². В целом же в европейской части страны без Финляндии фактическая плотность населения в 1897 г. была в два раза выше –24 человека на 1 км², а при­менение удобрений в сельском хозяйстве конца XIX в. стало почти все­общим явлением. Следовательно, территориальная экспансия приводила к увеличению плотности населения и не препятствовала экономическому раз­витию России, так как она инкорпорировала не только пустующие земли, но и густонаселенные районы с более развитой, чем на собственно рус­ской территории, экономикой.

Следует заметить, что парадигма экстенсивности, с одной стороны, дей­ствительно задерживала переход к интенсивному хозяйству. Но, с другой стороны, экстенсивный путь развития экономики был неизбежным для Рос­сии, более того – оптимальным. Интенсификация требует огромных затрат капитала и, если иметь в виду мировой опыт, как правило, происходит тог­да, когда существует избыток труда, недостаток земли и достаток капитала. В России всегда был избыток земли и недостаток капитала, поэтому возни­кавший в отдельных районах избыток труда переливался в районы избытка земли и недостатка труда.

Капитал – это труд в превращенной форме, поэтому для его создания необходимо предварительное использование труда без непосредственного результата, во имя будущего дохода. Капитал предполагает накопление, со­пряженное с принесением в жертву настоящей выгоды ради будущей. На­дежда на будущий доход предполагает осознание идеи, что капитал, исполь­зуемый в производстве, обладает способностью не только воспроизводить себя, но и давить некоторую прибыль. Идея накопления, предварительного использования труда ради получения прибыли В будущем отсутствовала в менталитете русского крестьянина. Отсюда мотив к накоплению у него был весьма слабым, что усугублялось недостатком бережливости и предусмот­рительности, небрежным отношением к природным ресурсам и неуважением к собственности, не только чужой, но даже и своей. Если количество сельскохозяйственных орудий и скота принять за показатель склонности к на­коплению, то оказывается, что того и другого крестьяне держали ровно столько, чтобы удовлетворить текущие потребности. В 1910 г., согласно дан­ным первой и последней переписи сельскохозяйственного инвентаря, на 1 хозяйство приходилось 1.1 орудия вспашки (из них только 34% были усо­вершенствованными или железными, остальные деревянными) и 1.4 орудия рыхления почвы (из них лишь 5.4% были железными или усовершенствован­ными). Сельскохозяйственные машины использовались мало: 12.5% всех хозяйств применяли веялки, 4 – жатвенные машины, 3.1–молотилки, 1.5 – сеялки и 0.5% – сенокосилки.⁵⁹ Машины имели главным образом вла дельцы земли на праве частной собственности. Но и среди них подавляющее большинство имело такие же орудия, как и крестьяне-общинники.⁶⁰ С рабо­чим скотом тоже существовала напряженность: в Европейской России в 1870 г. на один крестьянский двор приходилось 1.3 рабочей лошади, в 1900 г. –0.92, в 1916 г. – 1.1 лошади.⁶¹

Подчеркнем, что парадигма экстенсивности утвердилась бы в сознании любого народа, если бы он находился в тех же условиях, что и русский парод. В соответствии с законом падающей производительности земли' (в современной трактовке, закон убывающей производительности любого переменного ресурса при прочих фиксированных) интенсивное произвол ство практикуется только там, где существует недостаток земли, и, наобо­рот, где налицо избыток земли, там господствует экстенсивное земледелие. Экономисты доказали, что «тщательность возделывания земли является одним из симптомов и следствий тех более тяжелых условий, которые зем­ля начала требовать за любое увеличение получаемых с нее продуктом. Там, где принятию этой системы есть альтернатива, заключающаяся в получении требующегося обществу увеличения количества продовольствия с неосвоенных земель столь же хорошего качества, как те, которые уже воз­деланы, люди не предпринимают никаких попыток выжимать из земли количество продукта, хотя бы сколько-нибудь приближающееся к тому, что могут дать лучшие европейские методы земледелия. В таких местах землю эксплуатируют до той степени, при которой она приносит макси­мальную отдачу пропорционально затраченному труду, но не более то­го».⁶³ Причина этого состоит в том, что издержки интенсивного земледелия гораздо выше, чем при более примитивной системе ведения хозяйства. Седовательно, экстенсивное земледелие при наличии запаса земель явля­ется наиболее рациональным способом ведения хозяйства. И оно в свое время встречалось всюду, где существовал свободный фонд земель, а и США, Канаде, Австралии и некоторых других странах оно наблюдалось и в XIX в., хотя фермеры приехали из Европы, где давно практиковалось интенсивное земледелие.

В России же дополнительным стимулом для экстенсивного хозяйства слу­жило то, что границы страны расширялись в направлениях от менее плодо родных к более плодородным землям, на которых издержки производства были меньше, а производительность труда – выше, чем в районах старого заселения, В табл. 1.10 приведены данные о региональных издержках зерно­вого производства при трехпольном севообороте без применения машин и удобрений, которые были получены в 1933–1937 гг. в ходе исторических экспериментов, в точности имитировавших земледелие наших предков в тот период, когда они применяли трехполье и не использовали удобрения.

Данные показывают зависимость издержек производства от природных условий в чистом виде для всего изучаемого периода, так как эти условия и XVIII-XX вв. практически не изменялись Сопоставление неизменных из­держек производства с фактической урожайностью, которая со временем из­менялась, позволяет статистически оценить региональные различия в производительности труда в динамике.

Как видим, на протяжении XVIII-начала XX в. произво­дительность труда в районах земледельчес­кой колонизации была в 2–4 раза выше, чем в районах старого засе­ления, несмотря на то что в последних удоб­рения стали понемногу входить в практику земледелия еще в XVI в., в течение XIX в. их применение там стало повсеместным, в то время как в районах колонизации удобре­ния начали использо­ваться лишь с конца XIX в. и в начале XX в. они еще не вошли прочно в сельскохозяй­ственный быт.

Таким образом, экстенсивный путь раз­вития российского сель­ского хозяйства был оптимальным для Рос­сии вплоть до начала XX в.: он не только поддерживал достаточ­но высокий жизненный уровень (так как крес­тьянство как до эман­сипации, так и после нее в основном удовле­творяло свои потреб­ности), но и создавал прочный запас ресур­сов для будущего раз­вития. К России вполне применима оценка, ко­торую дал Ф. Бродель американской террито­рии: «Американская бескрайность играла разные роли, говорила на разных языках. Она была тормозом, и она же была стимулятором, ограничением, но так­же и освободительни­цей».