Глава IV

ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКТ: СТРУКТУРА, ФОРМА, СОДЕРЖАНИЕ

Кажется, нет другрго требования, столь же настой­чиво повторяемого теоретической социологией, когда заходит речь о познавательных функциях исторической науки, чем требование соблюдения конкретности в отражении много­образия изучаемой ею действительности *. Требование это вполне правомерно, ибо такова действительно специфика исторического знания. Вопрос только в том, что это озна­чает на языке гносеологии и логики науки? Какое знание заслуживает наименования «конкретное»? Равнозначны ли — поскольку речь идет, об историческом знании — понятия «конкретность» и «фактографичяоеть»? Наконец, какой срез (уровень) исторической действительности должен быть изу­чен и каким образом он должен быть воспроизведен в исто­рическом исследовании, чтобы его результаты отвечали ука­занному .требованию, т. е. чтобы объект был представлен «во всей его конкретности»? Таковы вопросы, которые в рам­ках прикладной методики исторической науки связываются в единый узел, известный под названием «исторический факт». Парадоксально, но именно вокруг этого исходного (наи­более древнего) понятия исторической науки, понятия, кото­рое еще недавно казалось столь простым и «самоочевидным», ныне ведется оживленная дискуссия в среде как философов, так и историков нашей страны ^а~⁴. Но, прежде чем обра­титься к сути дискуссии, остановимся кратко на истории вопроса. - ,

1. Проблема

Если проследить смысловую эволюцию категории «исторический факт» в работах буржуазных методологов за последние сто лет, то нельзя не прийти к выводу," что проис­шедший в этой области переворот по своей глубине сравним только с судьбой категории «материя» в естественных науках на рубеже XIX и XX вв. В самом деле, еще в 60—80-х годах XIX в. в отношении к источникам исторического знания позитивистски ориентированная историография стояла на таких же стихийно-натуралистических позициях, на каких стояло современное ей естествознание в отношений к -источ­никам знания естественнонаучного. Суть вопроса казалась до предела элементарной, не оставлявшей ни тени сомнений. В ту пору буржуазный историзм исходил из убеждения, что предмет исторической науки (так называемый мир историче­ских фактов) — объективная, т, .* е. существующая вне и независимо от познающего субъекта, реальность, так или иначе сохранившаяся и дошедшая до наших дней, хотя и в отраженном виде, 'историческая действительность* Она «запечатлелась» и «отложилась». в первоисточниках бойь-шей частью прямым и непосредственным образом. Иными словами, первоисточники суть хранилища бесчисленных и многообразных, «готовых» для использования историком исторических фактов ⁶. При соблюдении определенного набора в значительной степени формальных правил й про­цедур, в совокупности именуемых внешней и внутренней кри­тикой источника, исторические факты сами по себе'обеспе­чивают возможность воспроизведения историком «действи­тельности» прошедших исторических эпох ^в. Другими словами, в исторических источниках содержится все, что необ­ходимо историку для решения стоящих перед ним познава­тельных задач, от него лишь требуется максимально исклю­чить из исторического построения -свое собственное «я», как носителя «внеисточниковых» знаний.

Из этой, по сути стихийно-натуралистической и одновре­менно объективистской позиции позитивистской историо­графии 60—80-х годов XIX в. 'вытекали следующие гносео­логические выводы:" , ' •

1. Исторический факт, т. е. так или Иначе документи­рованное (засвидетельствованное) событие (к Которому в конечном счете сводятся все проявления исторического бытия), — объективный и единственный источник истори­ческих знаний. Он элементарен (т. е. далее неделим), обо­соблен от других фактов (четко отграничен от них во времени и пространстве), неизменен по своему содержанию (послед­нее отложилось раз и навсегда). Важнейшая задача исто­рика—установить аутентичность факта.

2; Исторические памятники содержат раз и навсегда заданное число исторических фактов. Выдержавшие про­верку на аутентичность сообщения первоисточников — это фрагменты самой исторической действительности, они готовы к перенесению в исторический труд.

3. Исторические факты — это как бы заготовленные самой историей «кирпичики» объективной истины, из которых возводится здание истины в исторической науке. Чем больше

таких «КирйиЧйКов» собрано историком, тем большей явлй^ ется суммарная истинность, т. е. научная ценность его труда. Единственная угроза истине исходит не от источников, не от фактов, а от историка, который может вольно или не­вольно исказить или замутить ясную истину факта. Отсюда требование: насколько это возможно, исключить личность исследователя из исследования, т. е. исключить его убежде­ния и предубеждения, иллюзии, симпатии и антипатии, воображение и страсти. Лучшим является тот историк, который оставляет читателя наедине о фактами. И как вывод: факты говорят сами за себя '. Историческая наука -—наука факта. И так же как факт (в отличие, от теории) ничего не предполагает, историческая наука ничего не «домысливает», не «допускает», не «обобщает» ⁸. Она просто повествует о том, что сообщают заслуживающие доверия источники.

Таковы были конечные выводы, следовавшие из прими-тивно-сенсуалистской трактовки проблемы' исторического факта и — соответственно — исторического знания как непосредственно чувственного знания ⁹. Из этой трактовки вытекала возможность полного отождествления гносеологи -ческой и. логической природы' исторического и естественно­научного знания. Факт истории ц факт естествознания совершенно однородны. Они в равной степени объективны и достоверны, олицетворяя в обоих случаях «последнее неделимое» научной истины *?.

Вместе с тем позитивистская социология XIX в., факти­чески подменявшая познавательные функции истории функ­циями социологии, отнюдь не считалась с фактами как таковыми. В ее спекулятивных построениях историческому факту отводилась роль чисто иллюстративная (вместо кон­структивной его функции в собственно историческом иссле­довании). С другой CTopbtoif позитивистская историогра­фия, наивно рассматривая «мир истории» как мир, восприни­маемый исключительно сквозь призму источника, полностью отождествляла процедуру исторического исследования с естественнонаучным экспериментом и на этой основе строила свои обобщения по образцу эмпирических обобщений (зако­нов) естественнонаучных ^и.

При всех очевидных теоретико-познавательных пороках позитивистская историография в вопросе, нас интересую­щем, отдавала дань объективизму: факты, которыми опери­рует Историческая наука, ею не только не смешивались * с «опытом» познающего субъекта, но прямо противопоста­влялись ему; более того, они объективировались настолько, что по сути отождествлялись с отраженной в них действи дельностью. Другама Словами, позитивистская историо­графия не проводила различий между фактом исторической науки и фактом исторической действительности. Почерпнув последний из первоисточника, историк «прямо и непосред­ственно» переносит его в свое построение, не меняя его места в исторической цепи, не затрагивая его роли и значения в ней. Как бы там ни было, наивно-натуралистические воз­зрения «старого» позитивизма на природу исторического факта питали широко распространенное убеждение в том, что историческая наука по природе добываемого ею знания способна воссоздать и действительно воссоздает объективную картину прошлого человечества ^1й.

Однако именно в Последней трети XIX в., в буржуазном историзме громко заявила о себе тенденция прямо противо­положная. Ее выразителем, оказавшим наибольшее влияние на эволюцию этого историзма в XX в., явился В. ДНльтей ¹³. В системе его воззрений концепция исторического факта получила субъективно-идеалистическое толкование. Факты, которыми оперирует историческая наука, резко отличаются от фактов естественнонаучных: последние суть результаты непосредственного воспроизведения с помощью органов чувств внешней действительности, первые же воспроизводят отнюдь не объективную действительность, а «исторические свиде­тельства», среди которых так называемые протокольные описания очевидцев событий тонут в массе сообщений весьма опосредствованного свойства.

Но если громадное большинство исторических фактов не является результатом непосредственного чувственного знания, а всего лишь «свидетельства» традиций, то роль историка в воспроизведении этих фактов существенно отли­чается от роли естествоиспытателя. Дело в том, что истори­ческая традиция не может (в отличие от «протокольных» описаний очевидцев) прямо и непосредственно воспроиз­водиться историком (хотя бы в силу смещения исторического интереса в иную плоскость). Она требует активного отноше­ния историка, т. е. «критики», «суда», «отбора», словом, оценки материала.

Но всякая оценка, в свою очередь, требует определенных критериев (которые по необходимости должны находиться вне оцениваемого материала), следовательно, историк может почерпнуть их только из сферы внеисточникового знания (абстрактно-философского, религиозно-этического и* т.-п.). Таким образом, обоснованность исторических фактов оказы­вается в жесткой зависимости от обоснованности (объектив­ности) критериев оценки историком своего материала¹⁴.

В результате предпринятая Дильтеем «критика исторического разума» выдвинула на первый план проблему «внутреннего опыта» -г- интуиции историка как решающей предпосылки для уяснения гносеологической и логической природы исто­рического факта. Последний был резко противопоставлен факту естественнонаучному, как факт' сознания — факту чувственно-предметному, как творение «внутреннего опыта»—данному в опыте внешнем причинно-объясни­мому, как интуитивно угадываемое — рационально позна­ваемому ¹⁸. .

Нетрудно убедиться, в какой степени в интерпретации Дильтея оскудел, растворился в субъекте мир исторических фактов по сравнению с позитивистским его истолкованием. В этом, впрочем, не было ничего неожиданного: превращение этого мира в творение «духа» (и соответственно истории — в «науку о духе») было прямым следствием исключения из исторического рассмотрения всего богатства проявлений практической, материальной деятельности общественного индивида, замены объективно-исторической причинно-след­ственной. связи А событий иррационально-психологической мотивацией исследователя *^в.

Если несомненно, что в «методологии общественных наук» Дильтея правомерно усматривать реакцию на наив­ный «натурализм» позитивизма в сфере исторического позна­ния, то в то же время следует признать, что это была реак­ция с позиций субъективного идеализма и иррационализма. В результате факт истории лишился ряда важнейнгих черт: объективной реальности, т. е. первичности, ограниченности от познающего субъекта, содержательной независимости от его «оценки», аутентичности, верифицируемости, повторяе­мости и т. п.¹⁷

Итак, мир истории, с одной стороны, был ограничен и сведен главным образом к фактам духовного мира; с дру­гой — его познание трактовалось с позиций субъективного идеализма и иррационализма. Историческое познание было сведено к интуиции, переживаниям, впечатлениям познаю­щего субъекта, к герменевтике.

Вместе с тем в развернутой Дильтеем критике позити-вистско-рационалистического истолкорания категории исто­рического факта содержалась постановка вопроса о специ­фике Исторического познания: оно отныне уже не могло мириться с «натуралистической» концепцией «исторического факта», столь характерной для представителей сенсуалист-ского эмпиризма. Основная проблема позитивистской методо­логии — как от фактов перейти к обобщениям, т. е. форму лированйю общеисторических законов (что же касается самих фактов, то их «добывание» представлялось - чем-то само собой" разумеющимся), — была теперь в Корне¹ пере­смотрена: как устанавливаются сами исторические факты / (поскольку их приходится вычленять из напластований длительной традиции), насколько историческое прошлое вообще познаваемо, какова структура исторического зна­ния? ¹⁸

В, ВйндеЛьбанд и Г. Риккерт завершили возведение нё-. преодолимого барьера между науками естественными и «науками о Духе» ¹⁹. На смену убеждению, что факт истории— это «сама историческая действительность», пришло сомнение, а вскоре и решительное отрицание познаваемости этой последней^ Отправляясь от постулируемого ими дуализма эмпирической реальности и сферы «ценностей» (долженство­вания), неокантианцы -^представители марбургской й-фрей-бургской школ—отказывали историческим фактам в не­зависимом от исследователя содержании, в объективной истинности ²⁰. Исторические факты, на их взгляд, по сути своей непознаваемы; А поскольку они доступны наблюдению только на уровне явлений, они лишены смысла. В резуль­тате историческими фактами становятся только те из них, которые приобрели «для нас» значение «фактов культуры», что достигается только путем отнесения указанных явлений к «ценностям» ^а. Хотя Риккерт и признавал за «ценностями» абсолютное значение и тем самым как бы утверждал их объективйое, надыстррическое. бытие, тем не менее сама процедура!-«отнесения к^; ценностям» оказывалась насквозь субъективной, В конечном счете творцов исторической дей­ствительности выступал сам историк — носитель ценно­стей ²². Итак, знаменуя вступление идеалистического исто­ризма в полосу кризиса, неокантианство оказалось в бук­вальном смысле последним его словом. При всех субъективно-идеалистических и иррациональных его посылках оно сфор­мулировало ряд важных вопросов логики исторического исследования, и среди них проблему специфики историче­ского факта. Как показал весь последующий опыт XX в., ни одна из пришедших на смену неокантианству «школ» по сути не могла уже вырваться за пределы его решений. Так, когда современный английский историк Э. Карр, в общем далекий от риккертианской методологии, писал, что «вычленение основных, исторических фактов осуществляется не на базе каких-то особых Свойств, присущих этим фактам самим по себе, а на базе априорных решений историка», ' он повторял неокантианскую догму ^аз.

Очевидно, что отрицание объективного содержания исто­рического факта подрывает, самые основы научного позна­ния истории. В результате перенесения центра- тяжести проблемы исторического факта из .сферы объективной дей­ствительности в сферу сознания, творящего конечное (т; е. мир исторических фактов) из хаоса бесконечного, поня­тие «факт истории» было отождествлено с понятием «факт культуры»» т. е^:. с фактом данного исторического видения, перспективы, с фактом, вычленяемым в зависимости от принятой в-данном исследовании системы «значений», «цен­ностей», «культуры» и т..п..В итоге немарксистское историче­ское мышление XX в. оказалось насквозь пронизанным край­ним релятивизмом. В самом деле, если исторический факт оказался лишенным многих из тех свойств, какими его наделяла Позитивистски ориентированная историография XIX в., свойств, позволявших полностью отождествить его с фактом природы (неделимость, ограниченность и т. д.), если абсолютное большинство фактов истории предстало перед исследователем не в своей «чувственной непосред­ственности», а.в;виде, длительной и шаткой исторической тра­диции» наконец, если значение этих фактов, более того — их структура обнаружили жесткую зависимость от «ценност­ной идеи» историка, от данного видения истории, то катего­рия «исторический факт», интерпретируемая как объективно-историческая действительность, объявляется «метафизикой», «неореализмом» и т. п. Но тем самым историческое знание, по мнению релятивистов, больше не может рассматриваться как отражение действительности, как знание, основанное на чем-то объективном, существовавшем до и независимо от познающего субъекта, оно не может больше претендовать на общезначимость и причастность к объективной истине.

Очевидно, что от подобного; скептицизма уже не соста­вляло труда "Перейти на платформу полного отрицания истории как науки, и этот шаг был сделан. В 1926 г. амери­канский социолог и методолог К. Беккер выступил с докла­дом «Что такое исторические факты?», в котором была из­ложена презентистская концепция исторического факта²⁴. Историк изучает действительность, которой уже не суще­ствует.. В отличие от явлений природы эта действительность была однократной и неповторимой. Ее нельзя воспроизвести в «эксперименте», поскольку нет. уже творцов и носителей этой действительности. Что же в таком случае, вопрошал Беккер, изучает историк? Он изучает «следы» былого («факты»), которые сами по себе лишены смысла и значения. И тем и другим их наделяет историк. И как вывод: историче ский факт — не более, чем иллюзия. Он не имеет никакого отношения к истории, ибо свидетельствует не о нрощлом, а о настоящем, о времени историка; по смыслу это то, что Существует ныне, а вовсе не то, что существовало в нрощлом. Одним словом, вся канва так называемых исторических фактов — не что иное, как творение историка. Вне «виде­ния» последнего нет истории²⁶.

На этом пути Беккер не был одинок. Крайний релятивизм в истолковании категории исторического факта стал' модой. ~ Дань ей отдал известный французский историк, один из основателей журнала «Анналы» Л. Февр: «Все это сооружение (т. е. историческая реконструкция факта. — М. В.) раз-' валивается, едва только к нему прикасаются» ^2в. Немецкий методолог К. Хейси видел в историческом факте всего лишь «точку зрения» историка ²⁷. Каждая .эпоха, будет видеть в одном и том же факте нечто совершенно различное, и ни одно из этих суждений не будет обладать большей истин­ностью в сравнении с другим. От каждого суждения нельзя требовать большего, чем внутренней непротиворечивости, во всем же остальном (т. е. содержательно) они равно­правны. Несколькими годами позже его соотечественник Т. Литт из наблюдений над сменой суждений историографии • об одних и тех же фактах, даже в пределах жизни одного поколения, заключил: «Не факты, а предвзятость руководит историком» ^2а. Другими словами, из двух возможных за­ключений: либо в исторической науке нет объекта (или даже радикальнее — подлинным объектом истории является вовсе не прошлое, а современность, субъект), либо историческая перспектива играет в историческом познании неизмеримо более важную роль — в движении знания от одного уровня к другому, чем это имеет место в науках естественных, не­марксистский историзм избрал первое.

Очевидно, что презентизм явился завершающим аккор­дом методологии истории риккертианства. Проблема истины в истории в этой перспективе не имела никакого отношения к изучаемому предмету (в основе своей непознаваемому). Таким образом, в презентистской концепции исторического познания «опыт субъекта» полностью занял место историче­ского объекта — факта. Действительная проблема, подлежа­щая изучению, — не прошлое, а «видение прошлого». Всякая подлинная история, заключал Б. Кроче, всегда субъективна. Она всегда — только «современная, история». По ней право­мернее судить о времени историка, нежели о «времени исто­рии» ²⁹. И как вывод: «История — это то, что делает исто­рик». Таков финал: вместо логики объективного процесса —

логика исторического повествования; вместо содержания исторического процесса — содержание наших вопросов, обращенных к этому прошлому; вместо факта истории — иллюзия, фантом, именуемый историей, вечно ускользаю­щий от нас в своей бесконечности и потому могущий пред­стать только как нечто «кажущееся» тому или другому историку⁸⁰.. История как объект — это то, что соз­дает субъект. «Не существует исторической реальности, которая бы предшествовала науке и которую последняя должна была бы воспроизводить», — вещает современный французский философ-критик Р. Арон ^п. Того же мнения придерживается его единомышленник А. И. Марру: «Исто­рия — результат творческого усилия историка, субъекта познания»⁸². Разумеется, релятивизм представляет лишь одно из направлений современной западной философии истории. Однако его влияние на немарксистское историче­ское мышление гораздо шире круга его явных приверженцев. Итак, современные субъективистские концепции историче­ского факта могут быть суммированы, следующим образом.

1. Историческая наука не кумулятивна, т. е. не при­бавляет «знания к знанию», потому что лишена реального объекта (прошлое скрыто от нас. и недоступно познанию); ее объект творим субъектом. Так называемый исторический факт — творение историка, меняющееся вместе с измене­нием «исторического видения», точки зрения исследователя. Вот почему говорить о развитии исторической науки бес­смысленно, поскольку новое «видение» просто отбрасывает старое как ненужный, хлам. Историческое знание, рассма­триваемое во времени, — это непрерывная смена различных ретроспектив, каждая из которых в равной мере относи­тельна и будет .неизбежно заменена новой ^8S. Вот почему истории без конца перечеркиваются и каждой эпохой пи­шутся заново.

2. Важнейшие факты прошлого —факты духовные —' полностью непознаваемы. Мы, например, никогда не узнаем, какие мысли одолевали Цезаря, прежде чем он решился перейти Рубикон. Все, что доступно историку, — это лишь внешнее событие, механическое действие, не больше. Смысл же истории заключен в первом, а не во втором.

Следовательно, теория отражения к наукам о духе не применима. Историку остается либо улавливать смысл факта путем «сопереживания», т. е. в конечном итоге прибегая к собственному опыту, либо рационально конструировать его из того же опыта. В обоих случаях воспроизведение прошлого будет только «типом интерпретации», т. е. напол йенйём истории смыслом, имеющим отношение не к прошлому, а "к настоящему. Но если это так, заключает Э. Калл о,если формирование «аппарата фактов» полностью зависит от системы ценностей, разделяемой историком, то непопятно, как может историческая наука претендовать на постижение действительности. Было бы во всех отношениях благоразум­нее для нее сознательно ограничиться релятивизмом,^исклю­чающим метафизическую онтологию ?⁴.; ^? :■