МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ

Учреждение образования

« МОГИЛЁВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. А.А. КУЛЕШОВА

РЕФЕРАТ

Тема «жертвы» как философско-мировоззренческая проблема

Исполнитель:

студентка 2 курса группы «АФ-23»

факультета иностранных языков

Козлова Оксана Игоревна

Проверил: доцент Костенич В.А.

Могилёв 2012

СОДЕРЖАНИЕ

Введение -------------------------------------------------------------------------------3

Понятие и сущность жертвы-----------------------------------------------------4

Жертва — условие бытия культуры-------------------------------------------6

Пафос суицида------------------------------------------------------------------------7

Жертва — условие существования культуры------------------------------11

В модусе жертвы---------------------------------------------------------------------11

Святая жертва — жертва телом ради духа---------------------------------14

Заключение---------------------------------------------------------------------------17

Укажите какой вы пользовались литературой

ВВЕДЕНИЕ

Взаимоотношения человека и бога, устанавливающиеся в ходе развития мифологического и религиозного сознания, рассматривались до сих пор главным образом в той форме, в которой они отображаются в мифологически-религиозных представлениях. Однако теперь следует расширить круг рассмотрения, потому как подлинные и наиболее глубокие корни содержания религиозного заключаются не в мире представлений, а в мире чувства и воли. Всякое новое духовное отношение с действительностью, обретенное человеком, выражается, соответственно, не только односторонне, в его представлениях и верованиях, но и в его желаниях и поступках. Именно в них отношение человека к почитаемым им сверхъестественным силам должно раскрываться с большей ясностью, чем в отдельных персонажах и образах, порожденных мифологической фантазией. Поэтому подлинную объективацию основного мифологически-религиозного ощущения можно найти не просто в образах богов, а в культе, им подобающем. Так как культ является активным отношением, в которое человек вступает с богами. В нем божественное не просто опосредованно представляется изображаемое становится предметом прямого воздействия. И поэтому в формах этого воздействия, в формах ритуала наиболее ясно обрисовывается общее имманентное развитие религиозного сознания. Мифологическое повествование чаще всего является лишь отражением этого непосредственного отношения. Применительно к множеству мифологических мотивов еще можно показать, что они возникли не из созерцания природных процессов, а из созерцания культовых процессов.

Понятие и сущность жертвы

От самого понятия жертвы философы так же далеки, как и от понятия Родины. Говорят о поведении, о действиях, о моральных и неморальных поступках, наконец, даже «о любви к ближнему», но в философии не принято говорить о жертве, несмотря на то, что вся человеческая и животная жизнь есть сплошная жертва, вольная или невольная, и несмотря, но то, что единственный способ осмыслить бесконечные человеческие страдания — это понять их жертвенный смысл» Эти слова А. Ф. Лосева, написанные им в 1941 г., актуальны и по сей день: узок круг отечественных работ по этой тематике. Однако социально-политические утопии Х1Х и ХХ вв. — прогрессистский идеализм, мессианский национализм и религиозный фанатизм, толкающие людей на бесчисленные жертвы во имя светлого будущего или победы исповедуемых убеждений и верований, — делают разговор о жертве и жертвенной крови насущным.

Сущность жертвы — в предельной искренности, в святости, в абсолютной достоверности реальности трансцендентной для жертвы и участников ритуального жертвоприношения, в ее значимости в качестве самого эффективного способа как стабилизации и сохранения существующего порядка и устройства жизни, так и в плане ее преобразования.

Жертвоприношение как утверждение жизни через смерть являет собой всяческий и всевозможный предел мыслимого, представляемого и переживаемого, о который разбивается любое представление и который не позволяет приблизиться к «золотому веку» человечества, ибо прежде нужно принять состояние торжественной праздничности жертвоприношения и радости соучастия. На этом пределе сталкивается любое нравственное и рациональное самосходство современника, на нем, как о само бытие, сталкивается хайдеггеровский язык, на котором уже не говорят, предоставляя говорить самому бытию, им царапается глянцевая поверхность легковесного взгляда любопытствующего; он — порог по-европейски обустроенного дома, фундамент которого держится благодаря крови — этому самому вяжущему, самому цементирующему веществу — закладной жертвы Христа. Во время жертвоприношения, как никогда более, оправдывается пафос сакраментальной серьезности.

В зарубежной литературе, в основном этнологической, имеется достаточное количество вариантов объяснения функций и символического смысла жертвоприношения, однако их многообразие и несомненная обоснованность и доказательность в избранном ракурсе вопрошания говорят явственно не столько о наличии противоречивых точек зрения, сколько о реальной семантической многозначности этого действа.

Не вынося за скобки ни одной из известных трактовок жертвоприношения, а отдавая дань их интуиции в объяснении и разрешений тех или иных сторон жизни социальных единиц, полагаю, что история их появления есть самостоятельный и весьма драматичный сюжет постижения своего (культурного)основания, ставшего иным в процессе эволюции: деперсонифицированным и делокализированным, — обернувшегося смертным грехом и преступлением и представшего в качестве альтер-эго гуманизма.

История понимания жертвоприношения — это еще и история осознания границ рационализма.

Уместно привести наиболее известные трактовки жертвоприношения, чтобы определить свое место в этом или по отношению к этому ряду: ритуальный обмен дарами (Э. Б. Тайлор); сакральная трапеза (Робертсон Смит); сообщение через жертву между сакральным и профанным миром (К. Юбер и М. Мосс); мистико-социальное восстановление единства, мобилизация ментальной и моральной энергии (Д. Дюркейм); ядро, вокруг которого развивается интеллектуальная деятельность и вырабатывается практика культа (Э. Кассирер); периодическая регенерация между сакральным и миром людей (Ж. Рудхардт); актуализация необходимости постоянного контакта миров (А. Фестюжер); способ получения такого удовольствия, которое разрастается до расточительного пиршества, до бесполезного разрушения, как производство, как творчество посредством потери (Ж. Батай)

Представляет интерес традиция связывать жертвоприношение с насилием, воплощение которой находим в работе французского философа, антрополога и литературоведа Р. Жирара « Насилие и сакральное». Опираясь на работу К. Юбера и М. Мосса (1899 г.), он пишет следующее: ритуальное жертвоприношение «указывает на святой характер жертвы. Преступно убивать жертву, потому что она священна … но жертва не станет священной, если ее не убить. Именно здесь круг …» Но круг, отмечаемый Жираром, точнее, тот, в который попадает его мысль, когда он размышляет о жертве, начертан быть не может.

Идея «вечного возвращения», сиречь круг циклов природы — не неразрешимое противоречие, но есть норма архаического мышления. Для архаики словосочетание «убивать жертву» лишено смысла. Жертву нельзя убить в том смысле, в котором об этом здесь говорится. «Убийство» жертвы возможно лишь как забвение ее памяти. Об этом немецкая поговорка «Tot ist Der — der vergessen wird» («Умер лишь тот, кто забыт»). Если есть реальность насилия, то нет жертвы, тем более святой жертвы, и наоборот.

Среди многочисленных данных, накопленных современной этнографией, историей и филологией, которые свидетельствуют об этом, приведу лишь одно. Широко известно, что захват пленных, используемых в качестве жертвы богам, являлся если не главной целью, то, во всяком случае, одним из основных стимулов военных походов ацтеков. Нас удивило бы сегодня поведение пленных, которые не только никогда не убегали и не сопротивлялись в момент принесения их в жертву, но даже «если по какой-либо причине пленный не был умерщвлен, часто случалось, что он сам кончал самоубийством, чтобы таким образом отдать богам свою кровь, эту самую высокую в их глазах жертву»

К этому можно добавить так называемые «цветочные войны», которые велись исключительно ради пленных для жертвоприношений и представляли собой нечто среднее между современными маневрами и рыцарскими турнирами средневековья. Как нельзя говорить о ящерице, оставляющей свой хвост в минуты опасности, или о волке, отгрызающем попавшую в капкан лапу, что они творят насилие, так же предосудительно говорить о насилии в архаическом обществе применительно к отдельному своему члену: его как такового в архаическом сообществе еще не было. С этой мыслью согласен и Жирар. «Жертва, — пишет он, — не предназначена для той или иной индивидуальности … она не приносится в жертву тому или иному индивидууму, особенно кровожадному, ее приносят в жертву для всех членов общества всеми частями общества. Это общественное целое, для которого жертва предотвращает его собственное насилие, жертва, отвечающая своему понятию, может быть лишь там, где реально существуют «мы», где нет разрыва на «я» и «не-я», где тело рода вписано в тело сородича, и каждый сородич олицетворяет род. Она — гарант серьезности и ответственности запуска и участия в этом запуске новых циклов природы и Космоса, она — крепость рода, свидетельство его жизненности, подлинности веры.

Чем труднее жизнь, чем больше проблем, чем радикальнее изменения, тем с большим достоинством и значимостью чувствует она себя на жертвенном алтаре, и напротив, время безопасности и устойчивости не столь остро нуждается в объединяющей всех крови человеческой жертвы, довольствуясь кровью животных или бескровной жертвой, тем, что люди считали особо ценным и что олицетворяло условие из жизни: растительная или животная пища.