5.Семья как фактор воспитания. Отношение к семье.

В гомеровском обществе семья выступала как ценность, основа устойчивости, сохранения рода, дома, богатства. Любовь к семье и родному очагу выступала как ностальгическое настроение в суровой и жестокой обстановке войны. Для женщины семья представляла основную ценность, так как замужество определяло ее социальный статус. Воспитание детей осуществлялось в основном в семье. Содержание мужского и женского воспитания очень отличалось. Религиозные обряды, ритуалы, праздники, пиры, спортивные игры, охоты, а главное военные события являлись факторами формирования воина.

Герои Гомера – цари, а зачастую полубоги. Отношение к женщине в их среде несет как бы два разные начала. С одной стороны, в нем отражены отголоски патриархата и присутствуют все признаки патриархальной культуры, которые определяют правовые нормы и поведенческие требования. С другой стороны, героини Гомера отчасти имеют божественную природу. Богини, число которых велико на Олимпе, создают некоторый архетипический женский образ, который и поныне продолжает играть всеми красками в культуре. Арете женщины – ее красота. Ее добродетели – стыдливый нрав и хозяйственность.

Девушка, у которой живы родители, должна была жить замкнуто, и не появляться публично. Она полностью подчинялась воле отца. Муж мог отправить жену обратно к ее родителям, но должен был вернуть ее приданное. Если муж отсутствовал, женщина подчинялась старшему сыну. В «Одиссее» Телемак дважды обращается к матери, которая активно вмешивается в дела мужчин, с одинаковыми словами, которые Гомер, видимо, предлагает как программное требование к поведению женщины:

«Но удались: занимайся, как должно, порядком хозяйства,

Пряжей, тканьем; наблюдай, чтоб рабыни прилежны в работе

Были своей: говорить же не женское дело, а дело

Мужа, и ныне мое: у себя я один повелитель»(1. Песнь первая,с.11).

Однако эпитет «многоумная» Гомер очень часто адресует Пенелопе, позволяя ей действовать активно, хитроумно, во многом руководя ситуацией. Пенелопа прекрасна, красота ее не умаляется за двадцать лет, хотя Пенелопа не раз проливала слезы. В телесно- скульптурной культуре античности и богини и героини были эстетически совершенны, бесконечно женственны и эротичны. Но при этом умны, хитры, коварны, а порою и жестоки. Это не образ женщины труженицы, матери, хотя постоянно упоминается об их тканье (рассказ о полотне, которая ткала и распускала Пенелопа), или о волнениях Пенелопы из за тайно уехавшего Телемаха. Это – женщина – почитаемая, женщина – совершенство. Поэтому она самый ценный трофей в военных сражениях. И здесь мы видим прообраз рыцарской «прекрасной дамы» и вообще образ «прекрасной дамы» всей последующей мировой культуры.

В Спарте семья представляла ценность для общества и для государства. Поэтому безбрачие наказывалось по закону. Войны, постоянное пребывание мужчин на военных учениях, общественное воспитание детей вне семьи, спортивные занятия девушек, их участие в спортивных праздниках вряд ли делало семью особо внутренне значимой для самих граждан. Труд лежал на рабах и слугах. Материальный достаток давала война. Семья имела ценность, главным образом, для продолжения рода и для совершения жертвоприношений предкам.

В Спарте женщины пользовались большим уважением, чем во всей остальной Греции. Они с детства привыкли чувствовать себя гражданками и принимать общественные интересы горячо к сердцу. Они не уступали мужчинам в мужестве, патриотизме и самоотверженности, поэтому они пользовались таким уважением. Похвала или порицание женщин играли большую роль, и их мнению в отношении разного рода вопросов придавали большое значение.

В Афинах близость периода родовой общины обуславливала ценность института семьи. Большой родовой общиной жили боги, они были родственники между собой и вступали в родственные отношения с героями. Родовой принцип учитывался в демократической организации Афин. Все древнегреческие трагедии обсуждали семейные проблемы. В то же время публичный характер жизни афинян, огромная ценность мужской дружбы, оставляли семье не самое значительное место в ценностной иерархии. Брак являлся гражданской обязанностью. В Афинах безбрачие подвергалось наказанию. Брак был необходим для сохранения рода и непрерывности наследственных жертвоприношений. Так как брак становился гражданской обязанностью, от которой нельзя избавиться, не совершая преступления против религии и государства, исчезала прелесть семейной жизни. Афинянин вступал в брак, без увлечения и довольно неохотно. Он вводил в дом законную жену потому, что этого требовали законы государства, но отводил ей точно отведенное место в своем существовании. При заключении брака большое значение имело приданное жены и знатность ее рода. Случалось, что, придавая особенно большое значение состоянию, которое она приносили в дом, жена становилась высокомерной; такие женщины не забывали и не давали другим забывать, кем они были и чем владели. „Если вы бедны и женитесь на богатой, ‑ говорил один комический поэт, ‑ вы получите госпожу, а не жену; вы станете одновременно и рабом, и бедняком“. По гордому взгляду всякий узнает мою жену, или скорее госпожу, которая меня поработила... Горе мне! Ведь нужно же было мне жениться на какой-то Креобиле с ее десятью талантами, на женщине ростом всего в один локоть, а кроме того полной невыносимой спеси. Клянусь Зевсом Олимпийским и Афиной, нет сил терпеть это. Она принесла мне этот дом и эти поля, но, чтобы иметь их, надо было взять и ее, а из всех невыгодных торговых сделок, которые можно заключить, это —самая невыгодная. Она истинный бич для всех, и не только для меня, но и для своего сына и еще более ‑ для дочери* (М е н андр) ').» [6, глава 1, с. 39-40].

Для женщины брак был более важен, так как в семье женщина обретала социальный статус и условия самореализации. Но далеко не всегда ее ожидания от брака оправдывались. Об этом говорит Еврипид устами Медеи:

«Да. Между тех. кто дышит и кто мыслит.

Нас, женщин, нет несчастней. За мужей

Мы платим, и не дешево. А купишь,

Так он тебе хозяин, а не раб.

И первого второе горе больше.

А главное – берешь ведь наобум:

Порочен он иль честен, как узнаешь.

А между тем уйди – тебе ж позор.

И удалить супруга ты не смеешь.

И вот жене, вступая в новый мир,

Где чужды ей и нравы и законы,

Приходится гадать, с каким она

Постель созданьем делит. И завиден

Удел жены, коли супруг ярмо

Свое несет покорно. Смерть иначе.

Ведь муж, когда очаг ему постыл,

На стороне любовью сердце тешит,

У них друзья и сверстники, а нам

В глаза глядеть приходится постылым.

Но говорят, что за мужьями мы,

Как за стеной, а им, мол, копья нужны.

Какая ложь! Три раза под щитом

Охотней бы стояла я, чем раз

Один родить. Та речь вообще о женах…» [7, с. 371].

Муж мог оставить жену и без всякого повода, закон этому не препятствовал; единственным требованием закона был возврат приданого. Неизвестно, насколько чаще меняли бы афиняне своих жен без такого ограничения, но фактически главной причиной разводов служило, по-видимому, бесплодие жены, что вполне понятно. Женщина, юридически бесправная во всех отношениях, не могла требовать развода; она могла лишь просить архонта о защите, и тот, если находил ее доводы вескими, обязывал мужа вернуть жене свободу и приданое. Насколько можно судить, вескими доводами признавались только систематические побои и вообще дурное и жестокое обращение. Но общественное мнение было в любом случае против жены, расставшейся с мужем, как бы муж с ней не обращался.

Афинская культура- мужская культура. Нет восхваляющей женщину поэзии.

Однако, женщины не были бесправными рабынями.

Во всех домах более или менее состоятельных афинских граждан были специальные женские отделения. Вход постороннему в эти отделения был решительно запрещен.

«Стыд» встречаться даже с родными рассматривал источниками, как одна из основных «добродетелей» афинской женщины. Оговорки о «непривычке говорить в присутствии мужчин» являются обычным вступлением женской речи в мужском обществе, которая допускается только в исключительных случаях. Перикл заметил, что для женщины лучше, когда о ней не говорят совсем – ни с похвалой, ни с порицанием.

В узком кругу семейной жизни афинская женщина могла проявить самостоятельность. Кроме того, женщины допускались в театр и на отдельные религиозные праздники, на своей половине дома они могли приглашать подруг.

К чему сводилась деятельность женщины в семье – об этом пространно повествует в идеализированной интерпретации «О Домоводстве» Ксенофонта.

Один из собеседников Сократа, Исхомах, устами которого говорит сам Ксенофонт, так наставляет свою молодую жену: «Обычай указывает... что для мужчины и женщины приличнее те занятия, к которым бог даровал каждому из них больше способности: женщине приличнее сидеть дома, чем находиться вне его, а мужчине более стыдно сидеть дома, чем заботиться о внешних делах... Конечно,.. тебе надо будет сидеть дома; у кого из слуг работа вне дома, тех посылать, а кому следует работать дома, за теми смотреть; принимать то, что приносят в дом: что из этого надо тратить, ты должна распределять, а что надо оставить про запас, о том должна заботиться и смотреть, чтобы количество, предназначенное для расхода на год, не расходовалось в месяц; когда принесут тебе шерсть, ты должна позаботится о приготовлении из нее одежды, кому нужно. И чтобы сушеные продукты были хороши для еды, тебе следует позаботиться... кто из слуг будет болен, тебе придется позаботиться об уходе за ним... Разве не такие заботы, жена, и со стороны матки в улье являются причиной привязанности пчел к ней, так что, когда она покидает улей, ни одна из пчел не считает возможным отставать от нее, а все за ней следуют. Но всего приятнее тебе будет, если ты окажешься деловитее меня, сделаешь меня своим слугой, и тебе нечего будет бояться, что с годами тебе будет в доме меньше почета, если, напротив, ты будешь уверена, что, старея, тем лучшим товарищем для меня и лучшим стражем дома для детей ты будешь, тем большим и почетом будешь пользоваться в доме» [10, ст. 114]. Это сочинение Ксенофонта носит традиционно-педагогический характер и созвучно древне русскому Домострою.

Традиция освящала не только отношения между мужем и женой, но и отношение к старшим. Сын был обязан отцу послушанием и уважением. Смерть угрожала и тому, кто отказывался содержать престарелого родителя или каким бы то ни было образом отнимал имущество у приемного отца. С реди сыновних обязанностей была, конечно, и забота о здоровье стариков. Кого приглашали к заболевшему – настоящего лекаря или шарлатана, – зависело от удачи и цены визита, но даже и знаток врачебного искусства мог натворить немало бед в доме. О нравственном уровне врачей и их поведении во время визитов, говорит клятва Гиппократа, которая направлена на то, чтобы пресечь недостойную практику врачей: «…Лечение, которое я назначу в меру своего разумения, будет на пользу больному, а не во вред и не в ущерб ему. Я не дам и не присоветую никому смертоносного лекарства, хотя бы меня и просили об этом; я не стану помогать женщине вызвать выкидыш. В какой бы дом я ни вошел, я вступлю туда единственно ради помощи больному и воздержусь от всякого скверного поступка, в особенности же – не стану соблазнять ни женщину, ни мальчика, ни рабов, ни свободных. Что бы я ни увидел или ни услыхал, выхаживая больного, <…> я буду хранить молчание, словно о священных таинствах…» [15, с. 291]. Бедняки обращались за помощью к общественному врачу. В Афинах городского врача избирало Народное собрание, выслушав рекомендации и аттестации, представлявшиеся каждым из соискателей. Город не только платил врачу жалование, но и отводил место для амбулатории и стационара, и возмещал стоимость всех лекарств.

Но, пожалуй, самой главной обязанностью сына было достойно, с соблюдением всех обрядов похоронить родителей.

Воспитание в семье являлось значительным, но не определяющим моментом в формировании человека. Вся атмосфера жизни в Афинах, информационно и коммуникативно насыщенная, представляла бесконечную школу, где личность совершенствовалась телесно, политически, духовно, интеллектуально и нравственно, общаясь на агоре, участвуя в религиозных праздниках и театральных представлениях, выбирая себе в учителя софистов, упражняясь в гимнасиях. Поскольку мужчина принадлежал социуму, а женитьба и семья были скорее социальной и материальной необходимостью, чем потребностью в духовном единении, дети формировались больше под влиянием кормилицы, няньки и педагога (дядьки). Вряд ли можно говорить, что в афинской семье было планируемое или контролируемое воспитание. Его определяли обычай и традиция. Семья учила нормам отношений в обществе, знакомила с религиозными обрядами. Через общую атмосферу, образ жизни ребенок овладевал основными жизненными ценностями, правилами поведения, определенными знаниями.

Между первым и третьим годом жизни ребенка «вводили в дом», т. е. заносили в списки той общины, к которой принадлежали родители, что давало повод к семейным праздникам.

Ребенок обычно до семи лет жизни находился под наблюдением матери. В состоятельных семьях попечение о ребенке возлагалось на кормилицу (часто рабыню из Лаконии). Образы кормилиц дают нам Эсхил в «Хоэфорах», Эврипид в «Медее» и т. д. Из рук кормилицы, которая нередко позже исполняла уже обязанности няньки, ребенок переходил в руки «педагога».

В «Птицах» Аристофана мы имеем свидетельство о том, что дети вместе с родителями ходили в гости к знакомым в торжественных случаях. В его же «Облаках» отец напоминает сыну о том, что когда-то он покупал ему игрушки на ярмарке и т. д.

Уже в семейных условиях ребенок, прислушиваясь к песням матери и служанок, которыми они сопровождали свои бесконечные женские рукоделия (эти образы мы уже видели в «Илиаде» и «Одиссее»), знакомился с размерами, гармонией и содержанием родных аттических песен, иногда народных, иногда того или иного поэта. Следует также отметить, что мальчиков еще с детства приучали к обычаям пирушек взрослых и заставляли присутствовать на некоторых из них.

Однако для грека такие пирушки не мыслились без пения и танцев. Они начинались с Пеана, торжественного гимна в честь Аполлона, исполняемого всеми присутствовавшими, и сопровождаемого аккомпанементом на флейтах. Другие хоровые песни вплетались в последующие моменты пирушки.

Таким образом, и эти часы проходили не бесследно для восприимчивого детского сознания.

Несмотря на то, что дети проводили свое время главным образом в наиболее замкнутой части дома – гинекее, общие условия жизни социального окружения влияли на них. Особенное воздействие оказывали пышные праздники и театральные представления, на которых им приходилось бывать с родителями, они воспринимались как что-то необычайно важное, единственное, что заслуживает внимания.

До семи лет жизненные пути мальчика и девочки в афинской семье совпадали. Семи лет мальчик поступал в школу, девочки же оставались затворницами в женской половине дома ‑ гинекее. Здесь от своих ближайших окружающих они приобретали элементарные навыки в чтении, письме, игре на том или ином музыкальном инструменте, но больше всего времени отдавали рукоделиям.

Только изредка открывались двери гинекея для того, чтобы выпустить девушку на улицу, главным образом, для участия в религиозных церемониях. Так, между прочим, процессия девушек во время празднества Великих Панафисей подносила богине Афине покрывало, вышитое в долгие дни затворничества.

По поводу этой системы воспитания и обучения мальчиков Лукиан говорит: «Начальное воспитание мы поручаем вести матерям, кормилицам и дядькам так, чтобы с детства с будущими гражданами обращались, как со свободными; когда же дети уже начнут понимать прекрасное, в них зародится стыдливость, страх и стремление к добру, и тело их окрепнет и покажется нам способным переносить большое напряжение, тогда только мы начинаем их учить, заботясь об образовании и развитии души и приучая к труду тело» [14, с. 20).

Отношение к знанию, обучение и воспитание в школах.

Общество гомеровской эпохи предъявляло к своему герою и другие требования. Именно им отвечало поведение Одиссея.

Это тип умного, любознательного, многоопытного героя, хитрость которого направлена на познание мира с его чудесами. Эпитет Одиссея «многоумный» включает в себя разнообразную гамму переходов – от элементарной хитрости к сложнейшей работе мысли. Одиссей одинаково хорошо орудует веслом и топором, мечом и луком, «многоумный» и «многоопытный», наподобие мастера – демиурга пытается сам строить свою судьбу. Хотя у Гомера мы постоянно встречаемся с тем, как боги «вбросили» мысль человеку, «вынули» у него разум, «отняли» у него страх, «вложили» в его сердце печаль, причем все эти психические акты представлены вещественно- физически, это ничуть не мешает гомеровскому герою в его самостоятельном, творческом отношении к жизни.

Спарта вошла в историю как государство, где знание не было в почете. Умственный кругозор спартанцев был узок, Исократ упрекает их даже в безграмотности. Чтение и письмо не входило в официальную программу обучения, но большинство научались читать сами. Музыка, наоборот, входила в число предметов преподавания. Дети пели песни, играли на цитре и флейте. На хоровое пение обращалось столько же внимания, как и на точность и ясность речи. В самих спартанских песнях было что-то воспламенявшее мужество, возбуждавшее энтузиазм и призывавшее на подвиги». Главным содержанием песнопений являлись патриотические мотивы. Нередко эти песнопения сопровождались танцами или примерными сражениями. Во время подлинного боя спартанцы шли на неприятеля под звуки флейт мерным шагом.

У Лукиана по этому поводу мы читаем [«О пляске», 10]:

«Во всех своих делах спартанцы прибегают к музам, вплоть до того, что даже воюют под звуки флейт, выступая мерно и с музыкой в лад. И в битве первый знак у спартанцев подается флейтой. Потому-то спартанцы и одержали над всеми верх, что музыка и стройная размеренность движений вели их в бой. И доныне можно видеть, что молодежь спартанская обучается пляске не меньше, чем искусству владеть оружием. В самом деле: закончив рукопашную, побив других и сами в свой черед побитые другими, юноши всякий раз завершают состязание пляской. Флейтист усаживается в середине и начинает наигрывать, отбивая размер ногой, а юноши друг за другом, по порядку показывают свое искусство, выступая под музыку и принимая всевозможные положения: то воинственные, то, спустя немного, просто плясовые, приятные Дионису и Афродите» [2, с. 94].

Что касается чтения и письма, то они учились только самому необходимому, остальное же их воспитание преследовало одну цель: беспрекословное послушание, выносливость и науку побеждать. С летами их воспитание становилось суровее: им наголо стригли волосы, приучали ходить босыми и играть вместе – обыкновенно без одежды. На тринадцатом году они снимали с себя рубашку и получали на год по одному плащу. Их кожа была загорелой и грубой, они не брали теплых ванн и не мазались маслом – только несколько дней в году позволялась им эта роскошь. Спали они вместе по „илам“ (отделениям) и „агелам“ на постелях, сделанных из тростника, который они собирали на берегах Еврота, причем рвали его руками, без ножа. Зимой клалась под низ подстилка.

В этом возрасте начинали появляться у наиболее достойных юношей так называемые любящие патроны, или покровители. Именно старики обращали на таких юношей больше внимания; чаще ходили в их школы для гимнастических упражнений, смотрели, если они дрались или смеялись один над другим, причем делали это не мимоходом – все они были как бы отцами, учителями и наставниками молодых людей, так что провинившийся молодой человек нигде ни на минуту не мог укрыться от выговоров или наказания. Кроме того, к ним приставлялся еще другой воспитатель, „педоном“, из числа лучших, достойнейших граждан; сами же они выбирали из каждой „агелы“ всегда самого умного и смелого, так называемого „эйрена“. „Эйренами“ назывались те, кто уже более года вышел из отроческого возраста. „Миллиэйренами“ называли самых старших из отроков. Двадцатилетний „эйрен“ начальствовал над своими подчиненными в примерных сражениях, дома же прислуживал за обедом. Взрослым „эйрены“ приказывали собирать дрова, маленьким – овощи. Все, что они ни приносили, было ворованным. Одни отправлялись для этого в сады, другие прокрадывались на сисситин, стараясь выказать вполне свою хитрость и осторожность. Попадавшегося били беспощадно плетью, как плохого, неловкого вора. Если представлялся случай, они крали и кушанья, причем старались воровать во время сна хозяев или же пользовались беспечностью сторожей. Если они попадались, их не только секли, но и морили голодом. Правда, их пища была всегда скудна, и они, чтобы возместить этот недостаток, принуждены были прибегать к своему мужеству и ловкости. Мальчики обнаруживали такую выдержанность во время воровства, что один из них, держа украденного лисенка под своей одеждой, мог стерпеть, когда молодое животное своими зубами и когтями разрывало ему живот, и предпочитал скорее умереть, чем открыть свое воровство. И это не покажется нам невероятным, если мы обратим внимание на то, как выносливы их дети; ведь мы видели, что некоторые из них умирали во время сечения на алтаре Дианы. „Эйрен“, отдыхающий после обеда, обыкновенно приказывал одному из мальчиков петь песни, другому он задавал какой-либо вопрос, требовавший серьезной ответа, например: „Кто был лучшим человеком в этом городе?“ или „Что он думает о таком-то поступке?“ Это приучало их с детства рассуждать о добродетели, входить в дела их сограждан. Так, если кого-либо из них спрашивали, кто является хорошим гражданином или кто бесчестным, и если спрошенный не сразу отвечал, то на него смотрели как на медленно соображающего. Если ответ какого-либо мальчика был неверен, «эйрен» в виде наказания бил его по большому пальцу. При этих испытаниях часто присутствовали старики и власти и наблюдали, насколько рационально и соответственно положению проявлял свой авторитет „эйрен“. „Эйрену“ разрешалось налагать наказание на детей, но по уходе мальчиков его самого подвергали наказанию, если он наказывал их или слишком сильно или слишком слабо.

Покровители любимцев также принимали участие в отличиях и позоре своих мальчиков. Про одного из них рассказывают, что он был подвергнут штрафу за то, что у любимого им мальчика во время борьбы вырвалось одно неуместное слово или такой же крик. Эта любовь пользовалась таким уважением и так ценилась, что девочки также имели своих, любящих их покровительниц среди самых добродетельных пожилых женщин. Соревнование в чувстве привязанности не приводило к каким-либо недоразумениям, а скорее порождало взаимную дружбу между лицами, сосредоточившими свое внимание на одном и том же юноше, а также вызывало объединенное стремление сделать его как можно более совершенным.

Важною формой „общественного контроля“ над тем, что происходило при такой воспитательной работе, являлись ежегодные публичные испытания, проводимые на началах соревнования, так называемые „агоны“. Первый период государственного воспитания (от 7 до 14 лет) заканчивался подобным же „агоном“, проводимым, однако, по усложненной программе. Дело в том, что именно в это время наряду с обычными для агонов мусическими и гимнастическими состязаниями, все подростки данного возраста подвергались публичному сечению у алтаря Артемиды Ортии, причем это сечение являлось также своеобразною формой состязаний в терпенье и выносливости.

Некоторые указания на обычаи, связанные с этим обрядом, дают греческие писатели II века н. э. Лукиан и Павсаний.

Лукиан сообщает: «…не смейся, если увидишь, как спартанских юношей бичуют перед алтарями и они обливаются кровью, а матери и отцы стоят здесь же и не жалеют их, а угрожают им, если они не выдержат ударов, и умоляют их дольше терпеть боль и сохранять самообладание. Многие умерли в этом состязании, не желая при жизни сдаться на глазах у своих домашних или показать, что они ослабели, – ты увидишь статуи, поставленные в их честь на средства государства. Итак, когда ты увидишь все это, не думай, что юноши безумствуют, и не говори, что они терпят мучения без всякой надобности, по повелению тирана или под давлением врагов... Ты поймешь, я думаю, и сам, что, попав в плен, такой юноша не выдаст тайн отечества, даже если враги будут его мучить, и с насмешкой будет переносить удары бича, состязаясь с бьющим его, кто из них первый устанет...»(6,стр.10).

Год испытания протекал для молодежи главным образом вне Спарты. В то время из подростков образовывали особые отряды, рассылаемые по всей стране и долженствующие нести военную службу – главным образом по поддержанию покорности среди многочисленного, бесправного илотского населения. Ежегодно объявлялась спартанским правительством „война“ илотам, с проведением которой в жизнь связывалась так называемая „криптия“, т. е. право входящей в указанные выше военные отряды молодежи – убивать любого из илотов, кажущегося подозрительным, без соблюдения каких-либо правовых формальностей.

Именно эти криптии и вызывали к себе вполне благожелательное отношение со стороны представителей афинской аристократии IV в. Платон считал, что криптия чудесно воспитывает… выносливость, как и хождение зимой босиком, спанье без постели, обслуживание самого себя без помощи слуг, скитание ночью и днем по всей стране. „Пробный год“ завершался новым публичным „агоном“, после чего молодежь зачислялась в состав так называемых „эйренов“ (делившихся на две группы: от 15 до 17 лет и от 17 до 21 года), еще не обладавших гражданскими правами (т. е. прежде всего – правом посещения народного собрания), но являвшихся ближайшими помощниками полноправных руководителей воспитательной работы с молодежью.

Период жизни от двадцати одного года до тридцати лет являлся переходным временем на пути к полному получению прав члена – спартанской государственной общины.

Получая в это время формально-гражданские права, молодежь обычно, следуя дедовским обычаям, не могла приложить их к практической жизни. Припомним указания Плутарха: «Кому не было еще тридцати лет, те вовсе не ходили на рынок».

Таким образом, хотя молодой человек этого возраста уже имел, как кажется, право жить семейной жизнью и характер его занятий приближался к окружающей военно-лагерной жизни общины, однако только тридцатилетний спартиат становился полноправным членом. Тридцать лет – возраст совершеннолетия.

Что касается воспитания спартанских девушек, то это воспитание мало чем отличалось от воспитания юношей. Такая система женского воспитания вызывала восхищение у представителей афинской аристократии эпохи Сократа и Платона. Ксенофонт писал:

«Люди думают, что хорошо воспитывают своих дочерей, будущих матерей, когда дают ей как можно меньше хлеба и еще меньше приправ к хлебу; от вина или вовсе удерживают, или дают, разбавив водой, и вроде того как ремесленники обыкновенно сидят за своей работой, так точно все эллины требуют, чтобы их дочери сидели дома и пряли шерсть. Как же после этого желать, чтобы дитя от воспитанной таким образом женщины обещало что-либо особенное?

Между тем Ликург, исходя из той мысли, что удовлетворительное платье могут приготовить и рабыни, постановил, чтобы женский пол занимался развитием тела ничуть не менее мужского. Поэтому он учредил для женщин такие же, как и для мужчин, состязания в беге и в крепости мышц, именно основываясь на том, что от здоровых и сильных супругов и дети будут сильные и здоровые»(4,стр.23).

Эту общую картину, даваемую Ксенофонтом, можно пополнить данными, сообщаемыми Плутархом:

«Девушки должны были для укрепления тела бегать, бороться, бросать диск, кидать копья, чтобы их будущие дети были крепки телом... Действующие уставы запрещали им баловать себя, сидеть дома и вести изнеженный образ жизни. Они, как и мальчики, должны были являться во время торжественных процессий без платья и плясать и петь на некоторых праздниках в присутствии и на виду молодых людей. Они имели право смеяться над кем угодно, ловко пользуясь его ошибкой, с другой стороны – прославлять в песнях тех, кто того заслуживал, и возбуждать в молодежи горячее соревнование и честолюбие»(8).

Подобная воспитательная система очень мало походила на то, что мы далее увидим в Афинах, и должна была содействовать созданию своеобразного типа спартанской женщины.

Если такова была государственная воспитательная система в ее основных чертах, то возникает вопрос, каковы были результаты ее воздействия на общий культурный уровень господствующего населения Спарты.

Мы уже видели, что военная подготовка и физическая тренировка лежали в основе занятий спартанской молодежи. Даже искусство читать и писать не входило в официальную программу, и ему обучались как-то „между прочим“. Таким образом, в лучшем случае молодежь знакомилась с отрывками поэм Гомера. Крайнюю недостаточность воспитательной работы в этом направлении только отчасти восполняли те публичные хоровые выступления, в которых самое активное участие принимала и молодежь

Спартанское воспитание не давало никаких положительных знаний. Это обстоятельство имело самые печальные последствия для культурного уровня Спарты. В историю греческой философии, литературы и искусства Спарта не внесла ничего или почти ничего.

Глубокую оценку культуре Спарты и ее влиянию на воспитание человека дал Аристотель:

«Вся система лакедемонского законодательства была рассчитана только на часть добродетели, именно – на относящуюся к войне добродетель, так как эта последняя оказывалась полезною для приобретения господства. Поэтому-то, лакедемоняне держались, пока они вели войны, и стали гибнуть, достигнув гегемонии: они не умели пользоваться досугом, и не могли заняться каким-либо другим делом, которое стояло бы в их глазах важнее военного дела» [1,стр.384).Формирование „послушного солдата“ происходило под влиянием норм и ценностей тоталитарного государства, создавшего единое воспитательное пространство, включающее специально организованное воспитание и обучение в течение двадцати трех лет. Спарта была уникальным государством (такого опыта более не было в истории), когда весь образ жизни граждан и общественные традиции, все государственные постановления были направлены на формирования личности определенного типа, когда процессы социализации, воспитания и образования совпадали. Это абсолютное слияние личных и общественных устремлений в дальнейшем привлекало в Спарте и в спартанском воспитании многих философов и общественных деятелей. В их числе были Платон и Аристотель. Ксенофонт, Лукиан, а также много философов и общественных деятелей последующих эпох.

Обучение в школе составляло некоторое условие вхождение афинянина в мир культуры. Но основное присвоение культуры осуществлялось в жизни через каналы информационного и культурного воздействия обширного коммуникативного пространства, которое в отличие от наших современных СМИ обеспечивало двухстороннюю коммуникацию и позволяло выбрать Учителя. Собственно процесс образования и складывался, как встречи с Учителями. В афинской культуре особо выпукло выступают маленькие группы общения – кружки, пирушки, дружеские встречи в гимнасии, гетерии которые всегда составляли едва ли не главную составляющую процесса образования и были очень значимы и в развитии нашей отечественной культуры. Только для нас это всегда было общение вокруг текста.

. Древние рассказывали, что некий египетский жрец говорил Солону: „Вы, греки, – вечные дети, среди вас нет ни единого старика, все вы молоды душой“. Детскость греков – это, в первую очередь, жадная любознательность, способность и вечная готовность изумляться, свежесть восприятия, интерес и вкус к детали, энергия, быстрота ума, юная любовь к жизни, к физическому существованию, к собственному телу, сильному и прекрасному». Ребячливость и всеведающая старческая умудренность сплетены не только в характере Сократа – пример, самый убедительный для всякого, кто хотя бы понаслышке знаком с этой неповторимой фигурой, – но почти в любом из греков, оставившем сколько-нибудь заметный след в истории мысли» [15, с. 28].

Общение на Агоре, в Гимнасии, философские дебаты на пирах, популярность софистов-все это свидетельства огромной жажды познания, размышления, содержательного общения. Все коммуникационное пространство Афин было и образовательным пространством и детей, и юношей, и взрослых.

В то же время научное знание, которое имело огромный потенциал для интенсивного развития, сдерживалось наличием института рабства. Об этом много писал А. Ф. Лосев. Это стало одним из направлений изучения античности А. Боннара. Он отмечал, что «предубеждение против физического труда, презрение к тем, кто занимается „ручным трудом“, сковывало самих изобретателей. Рабство сковывало применение машин еще и по другой причине. Ведь рабочие руки были даровыми. Неисчерпаемый, бездонный резервуар рабства! Из него никогда не переставали черпать, пользоваться этой двигательной мускульной силой тысяч живых существ, которые... строили пирамиды и возводили обелиски. Для чего тратить столько средств на трудное дело изготовления машин сомнительного применения или служащих только для развлечения?.. У нас есть рабы: используем их труд…» [4, с. 282].