Преподавательство.

В апреле 1956 г., после ХХ съезда КПСС, была снята ссылка с осужденных по 58-й статье. Солженицын уехал из Казахстана и поселился в сельской местности Средней России, во Владимирской области. В 1956/1957 учебном году преподавал математику и электротехнику в 8–10-х классах средней школы в поселке Мезиновка, а жил в деревне Мильцево, в доме крестьянки Матрены Васильевны Захаровой, которую позже обессмертил в рассказе «Матренин двор».

В послевоенные годы города, поселки и деревни прямо-таки кишели детьми- после войны в стране, истосковавшейся по мирной жизни, был вполне объяснимый демографический взрыв. Мезиновка и окрестности исключение не были. В первой половине 50-х эта детвора «повалила» в школы.

Обучавшая столь внушительный контингент в Мезиновке педагогическая «община» насчитывала тогда примерно до 50 человек, и оказывала заметное влияние на жизнь поселка. Это позднее учительство стало как-то постепенно утрачивать свое положение и влияние в обществе. Преподавали они в трех школах: начальной (позднее семилетней), средней и вечерней школе рабочей молодежи, расположенной в одном здании с начальной.

Вот в одну из этих школ – школу рабочей молодежи поселка Мезиновский и был направлен из Курловского роно будущий писатель.

Позднее первая жен Солженицына Н. Решетовская вспоминала в связи с этим: «Совершенно неожиданно в апреле 56-ого года я получила от сани письмо. Он сообщил мне, что его освободили от ссылки со снятием судимости.

Писал, что хочет переехать в Среднюю Россию и устроиться в каком-нибудь «берендеевом уголке», что связи с этим завязал переписку с Ивановским и Владимирским облоно. Спрашивал, …не нуждается ли рязанская область в физиках или математиках…».

Об этом же писал и сам Солженицын в рассказе «Матренин двор»: «Летом 1956 года из пыльной горячей пустыни я возвращался наугад — просто в Россию. Ни в одной точке ее никто меня не ждал и не звал, потому что я задержался с возвратом годиков на десять. Мне про­сто хотелось в среднюю полосу — без жары, с лиственным рокотом леса. Мне хотелось затесаться и затеряться в самой нутряной России — если такая где-то была, жила».

Он пришёл на работу и сразу заявил, что в вечерней школе преподавать не будет: «Я хочу учить детей и буду работать в средней школе» - это было заявлено твёрдым, не терпящим голосом возражений тоном. Хотя новичок разговаривал резковато, но вызывал какое-то расположение в себе.

Известно, что Александр Исаевич помимо физики и математики предлагал поработать учителем литературы. Отказ он воспринял с оттенком разочарования, которое проявилось, однако, только в выражении лица.

Для проживания писатель выбрал место поспокойнее, поглуше… Это было необычно, так как все новички, в т.ч. и ссыльные, как правило, стремились жить в поселке, поближе к школе и «на людях». В Мильцево шли при отсутствии нужного жилья в поселке.

Желание это вполне понятное для любого ищущего жильё, а тем более для А.И.Соленицына, после стольких лет вынужденного общежития, с учетом предстоящей педогогической и, как казалось, писательской работы.

Учебный год по традиции начинался с учительской конференции.

В этой связи интересны и показательны воспоминания учителя физики И.Н.Макарова: «Вспоминаю, как она ездил с нами на учительскую конференцию в Курлово перед началом учебного года. Когда мы ехали обратно, остановились перекусить, и, как водится, выпить – об этом мы ещё в Курлове позаботились.

Мужики и я лично приглашали его: «Исаич, давай с нами!». Он, однако, отказался. Лег неподалеку на травку, укрыл лицо шляпой, так и пролежал до отъезда.

Я что-то не припомню, чтобы он общался с кем-то и во время поездки – разве что так парой ничего не значащих фраз. Хотя разговоры мы вели, как всегда, на самые разные темы, пожалуй на житейские даже поболее… Тогда ведь о политике очень-то не распространялись!»

Возможной причиной такому поведению была его тяжелая болезнь, которую он тщательно скрывал. По крайней мере, никто не вспомнил, чтобы он с кем-то говорил о ней. В Торфпродукте все на виду – помнят и видели, как он собирал в лесу березовый гриб- чагу, какие-то травы, а на любопытствующие вопросы отвечал коротко: «Лечебные напитки делаю». А вот для чего – не распростронялся.

Он был смертельно болен. У него был рак (метастаза семеномы забрюшечных лимфатических желез).

В коллективе Солженицын вел себя иначе, чем его многочисленные предшественники. В общем, сразу видно – человек непростой.

И вот наступили будни 1956-1957 учебного года.

Каковы впечатления, произведенные учителем – новичком, после столь обескуражившего многих сначала? Здесь все были единодушны – неоднозначные. Этот человек – худой, с бледным лицом, чуть выше среднего роста, был непрост, достаточно уверен в себе, держался суховато, что называется – на дистанции. Причем, к удивлению практических всех участников воспоминаний, Александр Исаевич держался одинаково и с мужчинами, и с женщинами- коллегами, по крайней мере на людях.

Во всяком случае, никто не отмечал его интереса или симпатии к женщинам или хотя бы одной из них. Молодые, незамужние женщины – педагоги, проявившие было к нему вполне объяснимый интерес, приглашали новичка на холостяцкие посиделки, вечеринки, но неизменно получали либо отказы, либо уклонные ответы, равнозначные отказам. Понятно, что постепенно они потеряли интерес , а некоторые даже и своеобразную обиду затаили.

Он был одет «на уровне» тех лет, типичном для педагогической среды: костюм, галстук. Осенью носил коричневый плащ, шляпу (по тем временам атрибут одежды только интеллигенции и «начальства»), зимой – пальто.

«Держался замкнуто, был весь в себе, никого к себе не подпускал. Я не могу вспомнить, чтобы он с кем-то общался», - это слова уже упоминавшегося учителя физики И.Н. Макарова.

Работал «от и до». В учительской старался не задерживаться, а на занятия приходил прямо к уроку. Если когда и доводилось посидеть, от разговоров уклонялся, на вопросы отвечал максимально кратко, односложно.

Как о педагоге, о нем вспомнить существенное никто не смог. Единственное, о его профессиональном уровне, это то, что постепенно все признали, что математику он знает хорошо.

В целом, по отзывам ветеранов, ученики Александра Исаевича постепенно зауважали за хорошее знание предмета. В то же время деревенские ребятишки его не жаловали. Один их них мой дедушка, Алексей Иванович Казаков, - вспоминал: «Мы его не любили потому, что он был слишком строг и малодушен в нам. Местные педагоги давали как то нам, деревенским, время попривыкнуть к новым требованиям. Ведь у нас в деревнях средних школ не было и путь к образованию пролегал через Мезиновскую среднюю школу, где нам с «деревенским» багажом знаний было тяжеловато, особенно первое время.

Нас из деревни мокрое пошли в Мезиновскую школу семь человек. Ещё был Фролов и Овинцев. Но тот хорошо учился и как-то все больше с девчонками ходил.

А из нас семерых шестеро так и бросили школу из-за Солженицына – «забил» их двойками. По настоянию матерей они пошли работать в колхоз. Судьбы у них сложились по-разному, но типично для деревенской глубинки. Так что, как педагога, не за что нам его любить и уважать» - заключил дедушка.

Он мне рассказывал, что как первый раз Александр Исаевич зашёл в класс, велел встать у кого по математике «5». Встал деда один. И новый учитель стал ему примеры задавать в уме считать.

Оценки ему ставил «5» и «1». Всегда отвечал правильно, контрольные писал отлично, а как подскажет сразу же единицу .

Теперь можно вспомнить об одной, замеченной многими, увлеченности Солженицына – фотографии. Вспоминая об этом, А.М. Парамонов отмечал: «Фотографировал он много и, чувствовалось, с удовольствием. Но во что фотографировал - это другой разговор. Он приносил фотоаппарат в школу – это видели, но чаще видели, кА он фотографирует природу, дома, фермы – развалюхи и т.д.

За это злые языки «приклеили» ему кличку «Шпион» - ведь тогда этого никто не фотографировал! Говорят, что, уехав на Запад, он использовал часть снимков в статьях и произведениях ярко антисоветской направленности.

Действительно, иметь в ту пору фотоаппарат- было целым событием в Мезиновке, о котором узнавали быстро.

Обладатели «фото», как правило, гордились этим, ведь это один из показателей достатка. Чаще всего, снимали родных и знакомых, а многие нередко «калымили», а тут… фермы, природа! «И на что это он изводит дорогостоящие бумагу и фотореактивы?» - с недоумением роптали в народе.

Вернемся к теме учительства.

Что же все-таки было причиной замкнутости и отдаленности будущей знаменитости от коллег, жителей поселка? Что заставляло его соблюдать дистанцию? Ведь большинство коллег были его ровесниками, мужчины – фронтовиками…

Конечно, главная причина на поверхности – прошлое. Восемь лет лагерей и три года ссылки вряд ли способствовали открытости и общительности . Наверняка, он чувствовал, и понимал, что за ним следят.