Лурия а.Р. Проблема овладения поведением

1. Проблема

Изучение механизмов, с помощью которых человек оказы­вается в состоянии овладеть своим поведением, выдвигает на первый план проблему воли. Можно с уверенностью сказать, что ни одна из проблем психологии не скрывает в своей истории стольких ошибок, как именно эта проблема; поистине история изучения воли является историей заблу­ждений, а инвентарь современных психологических представлений о во­ле — грандиозным кладбищем ошибок, неясно поставленных проблем и свидетельством легкомыслия исследователей.

История учения о воле сводится к борьбе двух концепций, разных по своим позициям, но равно ошибочных.

Одни исследователи — примыкавшие к идеалистическому лагерю — считали волю проявлением совершенно специфической для человека спонтанности; они видели разрешение этой проблемы в исследовании того активного напряжения, с помощью которого человек может изменять свое поведение, ставить себе цели, активно и произвольно осуществлять их. По мнению этих авторов, такая воля отличает человека от животного, и в то время как последнее обладает только реактивностью, человек обнаруживает активное, спонтанное, а, следовательно, и произвольное поведение; оно появляется не сразу, находясь в зародыше у ребенка, полностью развиваясь у нормального взрослого и нарушаясь у психически больного.

Если представители первого направления считали волю центральным моментом поведения человека, а изучение ее — основной задачей психоло­гической науки, то второе направление занимало совершенно обратную позицию. Эти психологи (считавшие себя позитивистами, а некоторые — даже материалистами) полагали, что «волевое усилие» вовсе не должно являться решающим объектом психологического исследования. Считая, что такое «волевое усилие» не в силах создать никакого реального акта, они думали, что за этим субъективным процессом неизбежно кроются какие-нибудь определенные стимулы, которые толкают человека на ту или иную реакцию, лишь ошибочно кажущуюся нам реакцией спонтанной. На самом деле, в основе «волевого действия» лежит та или иная потреб­ность, тот или иной инстинкт, то или иное влечение. Внутренний характер стимула придает осуществлению этой потребности кажущийся спонтанный характер, на самом же деле эта спонтанность скрывает за собой простое отправление действующей изнутри потребности. Если одни психологи сводили проблему воли к «волевому усилию», то вторые сводили ее к про­блеме стимула; если для первых она упиралась в проблему свободно действующего человека, то для вторых она была проблемой автомата, разряжающего физиологическое напряжение.

Представители первого направления ставили своей задачей найти в воле специфическое для человека; другие считали эту проблему ложной и видели волю уже там, где они замечали первичные формы активности, автоматически разряжающей внутреннее напряжение; исследованием потребностей и влечений они думали разрешить проблему величайшей сложности — проблему волевых регуляций и считали самыми прогрес­сивными попытки найти зачатки воли уже у простейших.

Нетрудно видеть, что на поле этой проблемы столкнулись два мировоз­зрения; идеалисты, верившие в свободу духа, избирали первый путь — путь утверждения активной воли; ученые, склонные к механистическому воззре­нию, считали единственно правильным и научным второй.

Внимательное изучение проблемы дает возможность убедиться, что условия, создающие коренные разногласия этих двух направлений, свя­заны не только с разницей мировоззрений и установок авторов, но и с тем, что обеими группами мыслителей проблема произвольного поведения чрез­мерно упрощается, и там, где действует сложный, заключающий целый ряд исключительно интересных механизмов аппарат, они стремятся видеть единый и нерасчленяемый (хотя и чрезвычайно сложный по своему содержанию) процесс. Как раз это положение, приводящее авторов первой группы к утверждению чистой спонтанности волевого акта, а авторов второй — к сведению воли к автоматизму влечений, совершенно расхо­дится с действительностью и является корнем тех ошибок, которые в ре­зультате уводят далеко в сторону от правильного и полноценного понима­ния механизмов произвольной деятельности.

Кризис первого из указанных нами взглядов резко обостряется уже при сколько-нибудь детальном анализе «волевого акта». Исследования ряда психологов показали, что структура волевого процесса отнюдь не может быть признана столь простой и целиком сводящейся к спонтан­ным актам, как это думали авторы, примыкавшие к первому направле­нию. Уже при анализе простых волевых процессов было установлено, что существенная их часть — само осуществление «волевого акта» — никак не может быть признана спонтанной, как раз наоборот — обнару­живает все черты неволевого, автоматического механизма. То, что мы всегда считали волевым преимущественно, оказывалось не имеющим ничего общего с волей, и осуществление принятого намерения, подготов­ленного выбора или поставленной задачи настолько приближалось по своей структуре к рефлекторному акту, что при детальном анализе почти сливалось с ним.

Мы выбираем, быть может, «свободно», руководствуясь известными интеллектуальными правилами, эмоциональными мотивами и принимае­мыми решениями; но раз выбрав, мы становимся рабами нашего выбора и осуществляем уже совершенно автоматично тот акт, который мы под­готовили. «Волевое» действие оказывается неволевым, проблема воли сводится к проблеме «замыканий».

В самой существенной части первой из изложенных теорий обнару­жилась трещина, и волевой акт, включающий как исполнительный аппарат рефлекторный механизм, перестает казаться нам таким монолитным и простым, каким казался прежде. Именно этот факт заставляет нас признать, что сам вопрос о волевом процессе должен быть поставлен иначе, и что проблема воли сводится не к загадке спонтанного поведения вообще, а к проблеме спонтанного, «волевого» овладения готовым, автоматическим механизмом. Это делает задачу уже значительно более конкретной, хотя отнюдь еще не решает ее.

В самом деле, если специфичность «волевого процесса» сводится к овладению автоматическим аппаратом, то с помощью каких инстанций производится это овладение? Не должны ли мы предположить, что воле­вое поведение человека аналогично поведению машиниста, пускающего в ход машину, и что некая свободная активность — род модернизирован­ной души — управляет автоматизмами тела? Как видно, уточнение формулировки еще не спасает нас от возможности метафизической и идеа­листической трактовки этого чрезвычайно сложного вопроса, и то об­легчение, которое мы испытали при конкретизации нашей проблемы, еще не лишает ее значительных трудностей.

Именно эту часть проблемы, оставшуюся неразрешенной, и пытаются решить авторы, примыкающие ко второй из указанных нами групп. Считая самый волевой акт автоматическим, они подвергают резкой критике поло­жение, указывающее, что этими автоматизмами управляет свободное «Я», и делают предположение, что хозяином автоматизмов являются потребности, влечения, эмоции. В наиболее примитивных из этих систем проблема воли просто сводится к проблеме эмоций, и теория воли принимает довольно однобокий гедонистический характер; лучшие из них (К. Левин) указывают на возможность образования сложных квазипотребностей, создающих искусственное напряжение, которое уже затем автоматически разряжается, направляя в определенную сторону нашу активность.

Примитивные гедонистические теории воли кажутся нам мало убеди­тельными; мы вовсе не думаем, что воля является таким «рабом страстей», каким она изображается этими системами; поведение социального человека представляет резкое отличие от поведения животного именно в том отношении, что оно часто строится в направлении преодоления непосред­ственных потребностей, торможения их, овладения ими,— и сложные формы человеческого труда, предполагающего «организованную во внима­ние волю» (Маркс), ни в какой степени не могут быть поняты как простой отток созданного потребностями напряжения. Работы, связанные с изу­чением механизмов «искусственных, или квазипотребностей», дают несравненно большие возможности понять механику волевых процессов, однако не разрешают еще целиком вопроса о тех способах, с помощью которых человек устанавливает эти новые потребности, и не дают еще возможности понять процесс человеческого «произвольного действия» во всей его специфичности.

И, однако, именно учение о «квазипотребности» толкает нас на наи­более правильный путь решения этой необычайно сложной проблемы. Указывая на то, что волевой механизм является механизмом подчинения, специально созданным искусственным стимулам, ко­торые могут замещать естественные потребности,— эта тео­рия делает существенный шаг к научному пониманию данной проблемы.

Указывая на входящие в состав «волевого акта» существенные механизмы, эта теория, однако, еще не вскрывает специфичности произволь­ного поведения; механизм подчинения квазипотребностям оказывается входящим в состав волевого акта, но бесспорно более широким и потому неспецифичным. Когда ребенок, оторванный от исполнения задачи, снова возвращается к ней благодаря тому напряжению, которое создается при перерыве структурного действия, то этот совершающийся с помощью возникшей квазипотребности акт скорее характерен именно своей не­произвольностью, и проблема воли не решается путем сведения ее к дейст­вию раз возникшей модели потребности.

Мы начинаем чувствовать себя ближе к проблеме произвольного поведения, когда ставим вопрос не о действии, а о процессе возникновения таких «искусственных потребностей» и «искусственных стимулов», и в на­дежде выяснить природу тех из них, которые являются специфичными для волевого акта, пытаемся встать на путь сравнительно-генетического исследования.

Вопрос, который встает здесь перед нами, сводится, следовательно, к тому, чтобы описать, каким образом происходит установление таких искусственных потребностей и вспомогательных внутренних стимулов, которые, бесспорно, отличают человека от животного и некоторые виды которых отличают взрослого от ребенка. Каким путем доходим мы до того, чтобы не только спонтанно устанавливать задачи, толкающие нас к определенному действию, но и вырабатывать те средства, которые бы помогали осуществлять их?

Совершенно бесспорно, что между простым подчинением потреб­ности (все равно — натуральной или возникшей в процессе какой-нибудь деятельности) и теми сложными формами поведения, которые характе­ризуют умение искусственно создавать эти «квазипотребности» и пользо­ваться ими, существует огромная разница. Эта разница и является тем, что в первую очередь отличает человека от животного, и тот факт, что человек оказывается в состоянии овладеть не только внешним миром, но и своим собственным поведением посредством создания искусственных потребностей и искусственных, специально для этого создаваемых стимулов, является кардинальным фактом в развитии поведения.

Мы имеем целый ряд оснований полагать, что такое поведение является сложнейшим продуктом психологического развития, в процессе которого примитивные, натуральные формы поведения осложня­ются новыми, культурными и в результате которого вырабатывается новое отношение личности к своему поведению.

Именно это культурное развитие создает специфические средства, дающие человеку возможность включать тот динамический механизм, ко­торый позволяет ему овладевать собственным поведением и автоматиче­ски осуществлять соответствующие действия. Если на первых этапах сво­его развития человек был в состоянии лишь действовать на внешнюю среду природы, выработав орудия, которые помогали ему овладевать внешней ситуацией, то все дальнейшее развитие сводится к тому, что че­ловек начинает вырабатывать искусственные стимулы, ко­торые позволяют ему отнестись к себе как к объекту воздей­ствия и помогают ему овладеть своим собственным поведением.

Целый ряд наблюдений заставляет нас предполагать, что волевой акт, осуществляемый непосредственным «волевым усилием», является мифом, и что человек так же не может непосредственным усилием овладеть своим поведением, как тень не может носить камни. Развитие волевых процессов сводится к развитию опосредствованных форм овладения, выработке приемов, мобилизующих «квазипотребности» человека и заставляющих его осуществить намерение.

Волевое поведение — это умение создать стимул и умение подчи­ниться ему; иначе говоря — это умение создать стимул совершенно особого порядка, направленный на организацию своего собственного поведения.

Целый ряд наблюдений, которые мы не будем излагать здесь, убе­ждает нас в том, что такое овладение своим поведением идет по пути овладения им извне и что начальные формы овладения поведением сво­дятся к тому, что человек создает некоторые внешние стимулы, кото­рые действуют на него самого, вызывая определенные формы двигатель­ного поведения. Первичный волевой механизм, видимо, сводится к такому внешнему опосредствованию, к созданию культурных стимулов, мобилизующих и направляющих натуральные силы поведения. Уже в даль­нейшем эта внешняя аутостимуляция заменяется внутренней, и те формы «спонтанного» установления сложнейших «квазипотребностей», которые мы наблюдаем у взрослого человека, являются результатом той глубокой культурной перестройки деятельности кортикального аппарата, без ко­торой мы не можем понять всех сложных психологических функций.

Именно таковой оказывается структура «волевого акта» как в наи­более сложных, так и в элементарных его проявлениях. То, что человек не может сделать путем непосредственного волевого усилия, он в состоя­нии произвести сложным опосредствованным путем, действуя на себя самого так, как он раньше действовал на природу, используя законы природы и сознательно подчиняя себя им. Проблема воли станет для нас несравненно более ясной, если мы будем рассматривать ее в свете всей исторической эволюции, которая создает из человека качественно новое, своеобразное существо.

Мы ни в какой степени не будем пытаться разрешить поставленные нами проблемы сколько-нибудь полно; в сериях экспериментов, которые мы опишем, мы будем пытаться лишь продемонстрировать, как опосредст­вованные формы поведения могут достигнуть того эффекта, которого бес­сильно достигнуть «волевое усилие». Наши эксперименты являются лишь незначительной частью того материала, который должен быть привлечен для решения проблемы овладения поведением, однако они показывают те пути, на которых эта проблема, бесспорно, будет в свое время решена.

Ряд соображений приводит нас к выводу, что «волевые акты» нужно исследовать отнюдь не на материале естественных для субъекта форм поведения, хотя бы и отличающихся большой интенсивностью и настой­чивостью. Мы не найдем интересующих нас явлений, изучая влечения и потребности, пусть даже самые настойчивые.

Интересующая нас форма поведения может быть изучена как раз на обратных примерах — на случаях овладения своим поведением, на тех моментах, когда человек преодолевает обычные для него формы реактив­ных процессов и заменяет их другими, наиболее адекватными данному моменту. С этой точки зрения «волевое действие» начинается там, где кончается действие, осуществляемое в силу непосредственной потреб­ности и влечения, и У. Джемс был совершенно прав, когда описывал типичный волевой акт на примере того, как в холодное утро человек принуждает себя вскочить с постели.

Мы сделаем самое правильное, если выберем наиболее трудные случаи и попытаемся изучать «волевые процессы» на ситуациях, когда субъекту удается преодолеть наиболее свойственное ему поведение. Мы должны будем попытаться заставить истерика быть спокойным, паркинсоника — быстро двигаться, ребенка — овладеть первичной диффузностью своего поведения и давать адекватные реакции; только тогда мы сможем прибли­зиться к механизму интересующих нас психологических процессов.

Может ли такое преодоление обычных для субъекта форм поведения совершиться с помощью «волевого усилия»? Мы заранее склонны решить этот вопрос отрицательно. Наши эксперименты должны, однако, подверг­нуть проверке наше исходное положение; мы можем ожидать, что они да­дут отрицательные результаты, и тогда перед нами станет в плоскости эксперимента тот вопрос, который вставал перед нами в плоскости теории: какими же средствами можно привести субъекта к овладению своим поведением? От остроумия экспериментатора и продуманности опытов будет зависеть здесь создание такой ситуации, которая повела бы субъекта к овладению своим поведением и вместе с тем выявила бы те средства и приемы, с помощью которых он это делает.

Задача всех наших экспериментов сводится к доказательству основ­ного правила, которое кажется нам решающим: непосредственные попытки овладеть своим поведением всегда приводят к от­рицательным результатам; овладение поведением возможно лишь на опосредствованных путях. Механизм воли меньше всего заключается в непосредственном волевом усилии и всегда сводится к использованию известных внешних или внутренних средств, к пере­стройке структуры психологического процесса.

В своих экспериментах мы неизменно будем опираться на тот ма­териал, который мы считаем для этой цели наиболее выгодным; трудно и часто бессмысленно производить опыты над взрослым нормальным человеком, психологические процессы которого обладают значительной степенью сложности и произвольная деятельность которого настолько вросла в его обычное поведение, что пронизывает почти каждый его акт. Нам значительно удобнее идти по линии наибольшего сопротивления и пытаться вызывать овладение своим поведением там, где оно наиболее затруднено. Мы знаем такие случаи: они обычно связаны с теми нару­шениями структуры обычного реактивного процесса, которые мы описали в двух предыдущих главах. Преодолеть диффузный характер реактивных процессов у ребенка, создать «функциональный барьер» у истерика, заставить его перейти к нормальному, сдержанному поведению, наконец, преодолеть связанную с органическими поражениями двигательную ригидность у паркинсоника, создать условия, при которых ему станет доступно наименее для него доступное, — вот тот материал, на который мы предпочитаем опираться в наших исследованиях.

Своеобразие такого сравнительного материала разрешит нам и здесь сохранить клинический способ изложения, останавливаясь иногда на еди­ничных случаях, которые дали нам возможность наблюдать показательные для нас результаты.