Пьер-жан беранже

Давая определение народности в искусстве, В. Г. Белинский писал: «Народный поэт — тот, которого весь народ знает, как... знает Франция своего Беранже»¹. «Народ — моя муза», — при­знавался Беранже в «Моей биографии», а в одной из песен он заявил: «Мой вкус и я — мы из народных масс».

И действительно, Пьер-Жан Беранже (1780—1857) был ис­тинным собратом своих будущих героев. Духовный сын француз­ской революции, ребенком видевший с крыши своего дома штурм Бастилии 14 июля 1789 года, он сам вышел из третьего сословия. С самых юных лет он стал пламенным республиканцем и патрио­том, полным гордости за свою революционную родину, которая была в глазах поэта великой страной свободы, сеющей семена освобождения по всей Европе.

Беранже не получил даже первоначального систематического образования, начал слагать песни, не овладев азами француз­ского правописания, и, по собственному рассказу, учился стихо­сложению, переписывая по многу раз одну из трагедий Расина и поэму Тассо, а грамматике — работая наборщиком в типографии. В годы Империи, перебиваясь с хлеба на воду в нетопленной мансарде, скромный молодой человек искал свой путь в литера­туре и вскоре понял, что старые каноны в искусстве, как и «ста­рый режим», уходят в прошлое; оставив упражнения в «высоких жанрах», столь оберегавшихся эпигонами классицизма, он на­всегда отдался песне, которая считалась тогда презренным родом поэзии, но испокон веков жила в гуще французского народа и была ярким выражением национального характера.

Избрав непритязательную форму песни, Веранже придал ей художественное совершенство и полностью уравнял в правах с другими жанрами высокой литературы. За ее легкостью, изящест­вом, искрящимся остроумием крылась тщательная и упорная рабо­та. Он создал своеобразный ритмический и музыкальный рисунок песни, которую немедленно схватывало ухо, тем более что, по тра­диции французских народных песенников, он использовал мелодии уже известных, старых песен в расчете на то, что новые стихи вытеснят старый текст; виртуозно разработал прием рефрена, содержащего как бы сгусток смысла всей песни. Беранже умел говорить с народом на его языке: он смело пользовался народной лексикой, употреблял выразительные обороты разговорной речи, порою строил стих в расчете на простонародное произношение.

' Белинский В. Г. Собр. соч. в 13-ти томах. М., 1955, т. 7, с. 332.

169В своих песнях, предвосхитив Гюго, он вернул поэзии всё богат­ство народного языка, но «разум, руководимый вкусом», господ­ствует в его песнях вместо избыточного лиризма и живописности, присущих романтизму. За песнями Беранже просматриваются мощные пласты французской демократической культуры: старин­ные побасенки «фабльо», книга Рабле, басни Лафонтена, комедии Мольера и Бомарше, лубочные памфлеты революционных лёт. Отсюда и близкий к народной религии «добрый бог» Беранже, его веселые кюре, снисходительные к земным слабостям своей паствы; его издевки над папой и церковниками, способными умо­рить самого сатану; его неутомимые бражники и беспечные хохотушки.

Первый печатный сборник Беранже «Песни нравственные и другие» появился в 1815 году и объединил созданные в годы Империи произведения, по большей части застольные импровиза­ции, уже известные по исполнению их автором в песенном круж­ке «Современный погребок» (такие кружки, «гогетты», существо­вали в Париже с начала XVIII века). Но популярность его началась с песни «Король Ивето» (1813), где за похвалами ска­зочному добряку королю таилось иносказательное неодобрение на­полеоновскому режиму. Однако подлинный взлет Беранже произо­шел в годы Реставрации (1815—1830), когда он со всей респуб­ликанской страстностью, с плебейской прямотой ринулся на защиту демократических завоеваний революции от клерикально-монархической реакции. Сатирические шедевры тех лет, такие, как «Маркиз де Караба», «Господин Искариотов», «Мелюзга», создали Беранже всеевропейскую славу, которой еще более способствовали правительственные преследования: издание сборников новых песен дважды, в 1821 и 1829 годах, повлекло за собой судебные процессы и двукратное тюремное заключение поэта. Политическая сатира Беранже имела могучее воздействие на умы современников, его веселый сокрушительный смех расшатывал и без того неустойчивые основы монархии Бурбонов.

Беранже не выработал законченной системы философских и социально-политических воззрений, но искренняя забота о народном благе была делом всей его жизни, и песню он сделал действенным оружием в борьбе за это благо.

Из песен Беранже в высокую литературу хлынула толпа обык­новенных людей, его современников — жителей парижских при­городов, завсегдатаев кафешантанов, обитателей чердаков, мелких чиновников и гризеток, бродяг, трактирщиц, отставных солдат и маркитанток. Под пером Беранже они впервые обрели лицо и судьбу. Его музу зовут Лизетта, она простая швея, но поэт не променяет ее любовь на благосклонность великосветской дамы; его излюбленный герой — беспечный гуляка, «бедный чудак», все имущество которого — это «два стула, стол трехногий, стакан, постель в углу, тюфяк на ней убогий, гитара на полу»,— но он ни за что не сменит свой видавший виды «старый фрак» на придворную ливрею.

170

Открытие народной темы во французской литературе ХIХ ве­ка — великая заслуга Беранже. Его песни утверждали значи­тельность простого человека — «простолюдина», его гражданское и национальное достоинство, его внутреннюю независимость, шкалу его жизненных ценностей, его нравственные и политические иде­алы. Поэт смотрит на мир глазами своих героев. Как и они, он видит в революции конца XVIII века праздничную и героическую страницу народной жизни; как и они, славит «честную бедность» и осуждает бездельников-дворян, лицемерных и развратных церковников; смеется над ничтожеством королей, негодует против реакционного заговора клерикалов и легитимистов, презирает полицейских шпионов и корыстных депутатов; разделяет с прос­тыми людьми оскорбленное национальное чувство патриота, став­шего свидетелем унижения родины, которую топчут сапоги интер­вентов; преклоняется перед ветеранами войн республики, кото­рые в свое время спасли Отечество и несли свободу другим народам, а ныне незаслуженно позабыты. Даже фигуру Наполеона он воспринимает сквозь призму народной легенды о «солдате революции», герое в треугольной шляпе и сером сюртуке, раз­деляя в данном случае с широкими массами Франции их заблужде­ние (впрочем, это не мешало поэту отделять военную славу На­полеона от его политического деспотизма и сожалеть, что он «и скипетр взял»).

В пору становления романтизма Беранже оставался верен стихийно-реалистическому мировосприятию, свойственному народ­ной литературе, и как бы перебрасывал, от него мост к критиче­скому реализму XIX века.

Когда же после Июльской революции 1830 года недавнее третье сословие начало расслаиваться, Беранже остался с наро­дом. Он порвал со своими вчерашними соратниками либералами, расхватавшими доходные места в министерствах, наотрез отка­зался от всякой политической деятельности. Буржуазная действи­тельность Франции представала его взору во все более злове­щем виде. В эти годы Беранже в значительной мере растерял свою веселость. Он рисует картины нищеты и горя бедняков, задавленных тяжким трудом и непосильными поборами («Сон бед­няка», «Рыжая Жанна»), изображает бездомного и гонимого ста­рика, проклинающего свою судьбу («Старый бродяга»),-—такие песни Беранже вливались в общий ,поток гуманистической поэзии и романов тех лет, получивших наименование «литературы соци­альной жалости». Острие сатиры народного песенника направлено теперь против новых хозяев Франции, при которых простому на­роду живется нисколько не лучше, чем при старых. В цикле ан­тибуржуазных песен (опубликованных частично лишь в 1847 году, а главным образом в посмертном сборнике) он с отвращением и сарказмом изображает жирных «слизняков своей страны» («Улит­ки»), омерзительных «июльских червей» («Черви»), подтачиваю­щих корни здоровой жизни наций; а в песне «Бонди» с памфлет­ной силой обрушивается на денежных дельцов, заражающих духом

171

продажности и стяжательства всю Францию сверху донизу и столь же преступных, на взгляд поэта, как разбойники, некогда хозяйничавшие в лесах под Парижем.

Высокое гражданское и человеческое достоинство не измени­ло старому поэту до конца дней. Он отверг заигрывания со сто­роны клики Наполеона III и не пошел на службу ко Второй империи. Он даже запретил переиздавать в эти годы свои прежние песни наполеоновского цикла, не без основания опасаясь, как бы они не прозвучали косвенной поддержкой нынешнего бонапар­тистского режима, и писал отныне главным образом грустную интимную лирику. Официальные круги отвечали ему холодной на­стороженностью. Кончина Беранже возымела широкий резонанс среди демократических кругов Франции и всей Европы; за его гро­бом, несмотря на декрет о запрещении сборищ, шло полмиллио­на парижан, рабочие многих городов возложили венки на мо­гилу песенника, который был в их глазах другом народа и национальной гордостью¹.