48. Городская проза 60-80х гг.Трифонов «Старик», «Обмен».

Городская проза второй половины ХХ в. в отечественном литературоведении и литературной критике 1970—1980-х гг. традиционно рассматривалась как бытовая проза.

В повести «Обмен» (1969) нравственный конфликт изначально переведен в систему пространственных координат: создана своеобразная оппозиция двадцатиметровой квартиры на Профсоюзной улице, в которой мать Дмитриева, Ксения Федоровна, проживает одиноко, и комнаты Дмитриевых, поделенной ширмой на взрослую и детскую части, служащей местом проживания трех человек. Поводом для снятия этой оппозиции становится смертельная болезнь Ксении Федоровны, а способом — квартирный и нравственный обмен, организованный женой Виктора Дмитриева Леной. Поначалу главный герой пытается уклониться от этой ситуации и сыграть роль «постороннего»: не идти на моральный компромисс, но и не противостоять злу напрямую, предпочитая бездействие. В дальнейшем обнаруживается, что невмешательство, непротиводействие злу само по себе оборачивается злом: философия Мерсо (на которую, пусть даже неосознанно, ориентируется Дмитриев), не выдерживает проверки жизнью, а единственным точным нравственным диагнозом становятся слова матери: «Ты уже обменялся, Витя. Обмен произошел…» “Старик».Этот роман читают по-разному и разное в нем видят. Для одних – это книга о сегодняшней жизни и буднях, перемежаемая воспоминаниями Старика – отживающего свое участника революции. Для других – это революционная трагедия, до сих пор еще не понятая нами, но определяющая нашу жизнь, просвечивающая даже в сегодняшних житейских дрязгах.В романе реально существует только сегодняшняя жизнь – мелкая и пошлая. Но на деле только революционное прошлое Старика оказывается настоящей жизнью, осмысленным подвигом. В нынешней же жизни только старики, близкие к революции, оказываются лучшими людьми. Почти в каждой трифоновской фразе я ощущаю ненависть к современной среде. Как и в прежних, "городских" повестях, так и здесь, действуют современные герои пустоты и бессодержательности, фальшивых слов и мещанских чувств. Автор как бы вымучивает им свое сочувствие, заставляет себя не уважать их – нет, а хотя бы маскировать свое презрение вежливостью и якобы нейтральной доброжелательностью. Настоящая же его любовь отдана людям героического прошлого, революционным "отцам".И только Старик, невесть как сохранивший свою память и свои идеалы в этой душной атмосфере безысходной "буржуазности", существует редким островком, к которому могут прибегнуть сегодняшние люди в редкие часы осветляющего их раскаяния и очеловечивания (на это больше способны женщины, т.к. Трифонов судит женщин менее строго, чем мужчин, что, возможно, объясняется его детскими привязанностями).Революционный идеализм Трифонова здесь поднимается до религиозных высот, до создания новой религии света и тьмы, тепла и холода, веры и неверия, нового маздакизма. По-видимому, революционный идеализм отождествляется здесь с верой, теплом, светом, а диктатура лжекоммунистов – с неверием, холодом, мраком. Но с полной определенностью утверждать это нельзя.