Глава X культура русского зарубежья

1. Культурно-исторические истоки русской эмиграции

Истоки культуры русского зарубежья восходят к первым русским политическим эмигрантам XVI-XVII вв., сам факт эмиграции которых говорил как о незаурядных смелости и мужестве, так и о неординарном образе мыслей, подразумевающем не только оппозиционность и независимость суждений и поведения (по отношению к общепринятым), но и способность преодолеть стойкие стереотипы русского средневекового, а во многом еще и патриархального общества, касающиеся свободы выбора местожительства, родовых привязанностей, богоизбранности властей и т.п.).

Среди "первопроходцев" русской эмиграции — Иван Лядский, сторонник кн. М.Л.Глинского и родственник Романовых (бежал за границу в 1534 г.), создавший — уже за границей (совместно с Антонием Видом) — первую европейскую карту Московии; кн. Андрей Курбский, воевода, знаменитый оппонент Ивана Грозного, автор памфлета "История о великом князе московском" (бежал в польскую Ливонию в 1564 г.); Григорий Котошихин, подьячий Посольского приказа в Москве (бежал в Польшу, а затем в Швецию в 1664 г.), автор сочинения "О России в царствование Алексея Михайловича".

В каждом из перечисленных случаев важны не столько мотивы эмиграции (или государственной измены, как она в большинстве случаев интерпретировалась), сколько сама готовность расстаться с родиной, родовым владением, национальными традициями и личными симпатиями ради верности своим принципам и убеждениям, расходящимся с господствующими или общепринятыми, т. е. явное предпочтение выработанных культурой представлений, идей, мировоззренческих позиций, творческих принципов, собственной неповторимой личности и индивидуально-своеобразной деятельности — социально-психологическим привычкам, житейским навыкам и традиционному образу жизни, мнениям большинства— своего рода сознательный нонконформизм незаурядного человека. Не случайно и то, что в каждом таком случае политические эмигранты не ограничивались своим личным жизнеустройством или поисками службы на чужбине, но становились идеологами, писателями, мыслителями, учеными-историками, демонстрируя не одну лишь политическую оппозиционность, но и аргументируя свою мировоззренческую позицию, формулируя альтернативную социально-политическую программу, оригинальную философскую, религиозную и познавательную концепцию действительности.

И в дальнейшем, в XVIII и XIX вв., деятели русской культуры своей добровольной или вынужденной эмиграцией демонстрировали если и не всегда общественный вызов, социальный протест, особую религиозную, политическую или философскую позицию в отечественной культуре, расходящуюся с официальной, то во всяком случае — явное нежелание примириться с заданной пассивной ролью в общественной и культурной жизни страны, со сложившимися историческими обстоятельствами в стране, с тем status quo, который личность не в силах изменить по своей воле. Поэтому ряды эмигрантов пополняли не только В. Печерин, А. Герцен и Н. Огарев, М.Бакунин, П.Лавров, П.Кропоткин, П.Ткачев, В.Зайцев, бывшие сознательными оппонентами существующего политического режима или господствующей конфессии, но и, например, О. Кипренский, С. Щедрин, К. Брюллов, З. Волконская, И. Тургенев, навсегда оставшиеся за границей по причинам нередко личного свойства, и А. Кантемир, Н. Карамзин, А. Иванов, Н. Гоголь, П. Анненков, В. Боткин, М. Глинка, Ф. Тютчев, А. Боголюбов и др., подолгу жившие вдали от родины и взиравшие на нее из своего "чудного далека", творившие с ощущением чисто эмигрантской ностальгии...

Для каждого из них даже временная эмиграция была тем необходимым смысловым, а не только географическим, расстоянием, той социокультурной дистанцией, тем социальным и духовным отчуждением, с позиций которых можно было увидеть в России и русской жизни нечто иное, а быть может, и принципиально иное, нежели находясь в ней самой. Следует отметить, что почти всегда кратковременный период эмиграции деятелей русской культуры был неким переломным моментом в их творческой биографии, предшествовавшим новому мировоззренческому или стилевому подъему, смене ценностных ориентаций или кардинальному пересмотру предшествующего периода деятельности, а подчас и всего жизненного пути; причем национально-русская устремленность и пристрастность последующего творчества после пребывания в эмиграции, как правило, усиливалась; одновременно возрастал и масштаб "всемирной отзывчивости" русских реэмигрантов. Так, решающую роль сыграло краткое пребывание за границей в творчестве русских художников-передвижников — В. Перова, И. Репина, А. Саврасова, И. Шишкина, В. Сурикова, В.Поленова, К.Савицкого, В.Васнецова. Эмиграция — и в социокультурном, и в культурно-историческом отношении — выступала в деятельности русских художников и мыслителей, ученых и политиков как сознательный "взгляд со стороны", позволяющий увидеть в новом свете свой предмет (прежде всего саму Россию).

Можно говорить о том, что деятели русской культуры, даже кратковременно находясь за границей — в путешествии или на отдыхе, обучаясь художественному мастерству или находясь на стажировке, проходя лечение или навещая друзей, — чувствовали себя в какой-то степени эмигрантами (имея в виду не одни лишь психологические комплексы и трагические переживания своей оторванности от родины, но и невиданное прежде ощущение гражданской и личностной свободы); а становясь — хотя бы на короткое время — эмигрантами, они тем самым освобождались от тяготивших их на родине условностей, политической и духовной цензуры, политической и моральной слежки, от экономической зависимости, а подчас и крепостного рабства (многие мастера живописи XVIII в.), от атмосферы официальности или идеологической скованности.

Вольно или невольно оказываясь (или оказавшись) в таком положении, иначе писали, мыслили, переживали увиденное В. Баженов, Ф. Шубин, М.Козловский, Д.Бортнянский, А.Воронихин, А.Хомяков, М.Глинка, И.Гончаров, Н.Некрасов, Н. Добролюбов, В. Перов, Ф. Достоевский, К. Леонтьев, Н. Ге, В.Соловьев, М. Салтыков-Щедрин, П. Чайковский, А. Чехов, А.Скрябин, М.Горький, Н.Гумилев, А.Ахматова... В.Белинский, автор знаменитого письма Гоголю, — в тот самый момент, когда писал это письмо, упрекая Гоголя в том, что он смотрит на Россию из “своего чудного далека”, идеализированно, превратно, т. е. как эмигрант, — был сам эмигрантом. Л.Толстой, публикуя свои запрещенные в России религиозно-философские и политические сочинения, подвергаясь церковной анафеме, обретал фактически статус добровольного эмигранта в официальной России, — равно как и Герцен с его "вольным русским словом", или Бакунин, лелеявший замысел создания тайной революционной организации (типа нечаевской) для осуществления народного бунта в России. Фактически внешняя эмиграция деятелей русской культуры всегда была лишь овеществлением, материализацией их "внутренней эмиграции" — формы идейной или творческой самоизоляции от окружающей действительности, проявлением драматического духовного кризиса. Другое дело, что подобные самоизоляция и кризис могли быть творчески продуктивными или, напротив, вести к творческому бесплодию.

Эмигрантами по преимуществу были в своем огромном большинстве русские революционеры. Автор Петровских реформ, царь-революционер и император России Петр Великий — хотя и кратковременно — но был эмигрантом в своем отечестве, и сам его проект переустройства России был рожден фантазией русского “эмигранта на час”. Идейные лидеры русского революционного народничества, "отец русского марксизма" Г.Плеханов и все его товарищи по "Освобождению труда", вожди Октября В.Ленин и Л.Троцкий, как и множество их соратников — большевиков и меньшевиков, — были продуктом русской эмиграции. Их теории, бесцензурные статьи и брошюры, сам план революционного преобразования России и построения в ней социализма — все это рождалось уроженцами России во время их неустроенной жизни на Западе — в удалении от своего предмета теоретизирования и преобразования, в атмосфере относительной западной свободы, как некий мысленный эксперимент над угнетенным и страдающим отечеством.

Русская эмиграция рождала не только ностальгическую "странную" любовь к оставленной (и, быть может, навсегда) отчизне, но и мечтательные проекты и утопические модели относительно желательных в ней изменений. Неслучайно, например, ранние русские славянофилы, страстные патриоты России и русской культуры, родоначальники "Русской Идеи", были людьми, получившими образование в германских университетах и подолгу жившими за границей (т.е. являлись в своем роде эмигрантами); потому они знали Запад гораздо лучше, нежели свою родину, и недолюбливали его за это, а Россию как свой высокий идеал выдумывали, художественно воображали, творили как произведение искусства особого рода, как высшую форму духовного творчества.

Пребывание за границей, на Западе, даже очень кратковременное, чрезвычайно изменяло видение России, достоинства и недостатки которой представлялись на расстоянии крайне преувеличенными и идеализированными, а революционный переворот — крайне легким и простым. Речь идет не о заимствовании каких-то черт или идей из западной культуры (например, революции, социализма, марксизма и т.д.) и затем — буквальном перенесении их на русскую почву, как это подчас представляется. Гораздо точнее говорить об эффекте сложного медиативного взаимодействия (своего рода сканирования) западной и русской культур в феноменах русской эмиграции и культуры русского зарубежья. Это русская культура в контексте западной культуры глазами русского человека, или ностальгическое видение русской культуры и России из дальнего, во многом неприемлемого и ненавистного Запада. Впрочем, так было не только у русских эмигрантов-революционеров, но и у белоэмигрантов-контрреволюционеров — монархистов и либералов, эсеров и меньшевиков, надеявшихся на скорое падение большевистского режима и саморазложение русской революции, на легкую и саморазумеющуюся реставрацию старой России.

И те, и другие эмигранты — "красные" до революции, "белые" после революции — были во власти творимой ими же утопии, когда дело касалось России и ее исторической судьбы. В XIX в. мечтательность политическая или эстетическая овладевала А.Герценом и Н.Огаревым, М.Бакуниным и П.Лавровым, П.Ткачевым и Г.Нечаевым, Г.Плехановым и В.Лениным — мыслителей, казалось бы, отличавшихся реализмом и трезвостью социальной мысли. После Октября самые фантастические проекты переустройства или реставрации в России занимали писателей и политиков, философов и ученых (среди них Д.Мережковский и З.Гиппиус, П.Милюков и Б.Савинков, И.Ильин и Н.Бердяев, П.Струве и Б.Вышеславцев, Г.Федотов и Г.Флоровский, и многие другие). Речь шла не только о политических или религиозно-философских проектах, художественных или публицистических сочинениях, — многие воспоминания русских эмигрантов, казалось бы, построенные на фактическом, даже документальном материале, причем такие незаурядные образцы этого жанра, как мемуаристика И. Бунина, Г. Иванова, В. Ходасевича, Б. Зайцева, И. Одоевцевой, Н. Берберовой и др., страдали "художественными преувеличениями", подчас откровенным субъективизмом и даже произвольным домысливанием, даже “мифологизацией” действительности, особенно если она была незнакома мемуаристам ("советская жизнь"). Этот же прием в художественном творчестве производил тем более потрясающий эффект — гротескной гиперболизации, сатирического обобщения абсурдной (для эмигранта) советской реальности (“Дюжина ножей в спину революции” Арк.Аверченко). Объективность в отношениях между чуждыми системами ценностей и норм была в принципе невозможной.

Но у русской эмиграции была не только трагедия — отчуждения от родины и отрыва от реальности, ностальгии и одиночества. Во многих случаях инокультурный контекст, высвечивавший своеобразие русской культуры, выявлявший инновативное содержание тех или иных ее феноменов, позволял европейской и мировой культуре заново открыть для себя русскую культуру, придать ее достижениям значение и смысл, выходящие далеко за пределы национальной истории. Более того, некоторые открытия русской культуры в контексте отечественной культурной традиции не получали адекватной оценки, выпадая из системы ценностей и норм, общепринятых в данную эпоху. В Серебряном веке признание нередко находило новаторов русской культуры — художников и ученых — именно на Западе, а не в России. "Русские сезоны" дягилевского балета, слава В. Кандинского и М. Шагала, М. Ларионова и Н. Гончаровой, А. Скрябина и И. Стравинского, Ф. Шаляпина и М. Чехова, А. Павловой и В. Нижинского, И. Мечникова и И. Павлова и многих других началась именно за границей, и эмиграция многих знаменитых деятелей русской культуры началась задолго до революции.

Поэтому, когда после Октября и в разгар гражданской войны из России начался массовый Исход художников и мыслителей, представителей высокопрофессиональной русской интеллигенции, — почва для восприятия русской культуры на Западе была подготовлена предшествующими поколениями русских эмигрантов, фактически уже создавшими в XIX и начале ХХ вв. культуру русского зарубежья. Культура эта рождалась в постоянном диалоге с современной западной культурой (от которой она отличалась характерной, даже демонстративной "русскостью", российской экзотикой) и одновременно — с культурой России и ее традициями (на фоне которых ярче оттенялись броское, подчас рискованное новаторство, экспериментальность, смелость, — невозможные и непростительные на родине как по политическим, так и по идейно-художественным мотивам), а потому была более свободной идейно и творчески и более открытой, чем "континентальная" отечественная.

Таким образом, своеобразие культуры русского зарубежья было заложено еще до Октября: подчеркнутая национальная специфика и идейно-стилевая оппозиционность (по отношению к русской культуре в самой России). Это была русская культура, создаваемая, с одной стороны, в сознательном (или вынужденном, но также осознанном) удалении от России (удалении и даже отчуждении не только территориальном, но и смысловом, т. е. политическом, философском, религиозном, нравственном, а в ряде случаев и художественно-эстетическом отношении) и, с другой стороны, в контексте инокультурного окружения, на "стыке" между русской культурой и прежде всего западноевропейской, а через нее и всей мировой культурой, взятой как целое, вне национально-этнических, конфессиональных, исторических и иных различий тех или иных конкретных культур.