4. Русская история как социокультурное целое

Более чем тысячелетний исторический путь, русской культуры как бы сам "напрашивается" на аккумуляцию в виде обобщающих формул и предельно емких характеристик, способных охватить своим кругозором многовековые эпохи цивилизационного и духовного развития, резкие "ломки" культурно-исторического процесса, "диссонирующие" наложения друг на друга противоречивых явлений и тенденций, сосуществующих в одно и то же время и борющихся между собой за приоритет и гегемонию.

Как бы ни отличались друг от друга относительно "законченные", замкнутые в себе парадигмы российского культурно-исторического опыта, между ними есть нечто общее, узнаваемое. Сколько бы ни насчитывалось "Россий" в истории русской культуры, — это именно история русской, а не какой-либо иной культуры, несмотря на всю несомненную ее "прерывность", дискретность, несмотря на все свои резкие, подчас весьма драматические "разрывы". Здесь представляется особенно важным осмысление типологически сходных культурно-исторических ситуаций (методом аналогий, при помощи средств историко-типологического анализа и культурологической компаративистики) и, далее — построение гипотез наиболее вероятных тенденций их внутреннего развития и разрешения по сходным или близким сценариям.

Стоит подчеркнуть, что если предметом анализа оказывается собственно исторический (социально-исторический, политический и т. п.) процесс, подобные аналогии могут быть иной раз довольно рискованными или натянутыми; в случае же культурно-исторических процессов такие ассоциации вполне правомерны и даже необходимы: общее, повторяющееся в истории национальной культуры — это именно то, что составляет основу традиций, культурно-исторической преемственности и национального менталитета культуры, что определяет единство национальной культуры на всех этапах и фазах ее становления и развития как ценностно-смыслового единства. Специфика культурной истории заключается в том, что, во-первых, культурное время обратимо и в истории культуры мы можем свободно перемещаться вдоль по оси времени вперед и назад или одновременно пребывать в нескольких культурных эпохах (что особенно характерно для культурологии); во-вторых, культурные явления и процессы принципиально неверифицируемы и в этом отношении мифологическая или религиозная картины мира оказываются равноправными не только между собой, но и в принципе сопоставимыми с научной и художественной картинами той же эпохи или других эпох. В-третьих, и здесь это для нас особенно важно, между разными культурными эпохами, в том числе весьма далеко отстоящими друг от друга, можно наблюдать определенное ментальное и ценностно-смысловое сходство, а значит, прослеживать культурно-историческую преемственность и периодичность повторяемости.

Так, несомненно, деспотическое правление Ивана Грозного ("царство террора", по удачному выражению Р. Скрынникова) имеет явные черты социокультурного сходства с эрой Петровских реформ и сталинским "термидором" 1930-х годов (вкупе с насильственными процессами "индустриализации", "коллективизации" и разгулом "большого террора"). Не требуется особых интеллектуальных усилий для того, чтобы обнаружить определенное "сродство", типологическое сходство между эпохами Смутного Времени; постпетровских событий ХVIII в. (бесконечной череды дворцовых переворотов, ожесточенной борьбы за власть, множества служебных и хозяйственных злоупотреблений, экономического спада и т.п.); всего происходившего в революции 1917 г. и последующей гражданской войне ("Красной смуте") и, наконец, современного "обвала" тоталитарного режима и советской империи, начавшегося в августе 1991 г. и продолжающегося в политике, экономике, межнациональных отношениях, культуре, идеологии, психологической атмосфере и пр. до сих пор. Еще одну череду культурно-исторических аналогий демонстрирует сопоставимость эпохи екатерининского "либерализма", александровских реформ начала ХIХ в., эры "шестидесятничества" в середине ХIХ в., нэпа в 1920-е годы, "оттепели" в середине ХХ в. и "перестройки" в конце 1980-х гг., — периодов, характеризующихся небывалым — по российским представлениям — расширением духовных свобод и культурного плюрализма, сопровождающихся время от времени гневным "огрызанием" властей на уж слишком распустившихся "инакомыслящих" (от Радищева с Новиковым до Пастернака, И. Бродского и А.Сахарова с А.Солженицыным).

Все эти легко прослеживаемые аналогии наглядно характеризуют "пульсирующий" характер российской истории (как на уровне собственно культурных, так и общецивилизационных процессов): периоды невыносимого социального давления, "сжатия", централизации (в формах государственного деспотизма и терроризма, безудержного насилия, выступающего как средство тотального "порядка" и принудительной жесткой организации во всех сферах материальной и духовной жизни государства) сменяются периодами "разрежения", расслабления, превалирования центробежных тенденций, распада государственной целостности и социокультурного единства (либо в формах культурного многоголосия, либо — социальной анархии, бунта, стихии "вольницы", криминального "беспредела" и финансово-экономического коллапса). Сопоставление и сравнительное изучение социодинамики ситуаций беспорядка, "хаоса", "смуты" позволяет с большой степенью очевидности представлять наиболее вероятные сценарии развития политико-экономических и социокультурных процессов на переломных этапах отечественной истории, прогнозировать пути выхода из кризиса и самую возможность преодоления или хотя бы смягчения "хаоса", общественной стабилизации, достижения социокультурного равновесия или по меньшей мере исчерпания деструктивной энергии общества.

Как отмечал Ю. М. Лотман, русская культура характеризу­ется постоянной сменой периодов, для которых свойственна “равновесная структура”, — эпохами бурного культурного развития и непредсказуемого ис­торического движения, когда равновесие в принципе нарушено. Периоды “равновесных структур” субъективно приписывают себе центральное место в культурном универсуме и некритически оценивают свой потенциал — в духе национально-исторического, религиозного или культурно-политического мессианизма. Неравновесные, динамичные эпохи помещают себя в пространстве семиотической и культурной периферии мировой культуры, они склонны к заниженным самооценкам, страдая своего рода “комплексом национальной неполноценности”, и отме­чены стремлением к “обгону” культурного центра, который предстает амбивалентно — и как притягательный (эталонная матрица, пример восхищения и подражания), и как потенциаль­но опасный и враждебный (агрессия, аннексия, подавление самобытности извне).

Так, к “равновесным” структурам в русской истории относятся эпохи начальной Киевской Руси, Московского царства, русской классики XIX века, советская эпоха (особенно сталинский ее период); напротив, “неравновесные” структуры представляют Древняя Русь накануне и в период Крещения, Русь накануне монгольского завоевания и под ордынским игом, Россия накануне, во время и после Петровских реформ (XVIII век), Серебряный век и послереволюционные двадцатые годы ХХ века, постсоветская эпоха (начиная с “перестройки”). Преобладание то центростремительных, то центробежных тенденций в обществе и его культуре, чередование эпох с преимущественно централистскими интенциями и эпох, рефлексирующих свою периферийность, строгой периодичностью выражает раскачивание “цивилизационного маятника”, пульсацию культурно-цивилизационного развития нации.

Исторически сложившийся на протяжении тысячелетней истории России, с ее постоянными "взрывами", "ломками", "скачками" и "перерывами постепенности", менталитет русской культуры отличается особой, даже, можно сказать, принципиальной противоречивостью, двойственностью, амбивалентностью. Это противоречивое единство культуры, не имеющей "середины" и тяготеющей во всем ко взаимоисключающим крайностям, с одной стороны, отразило (а в чем-то и предопределило, обусловило) каждый раз воспроизводящуюся, глубоко укорененную социокультурную нестабильность, непредсказуемость развития событий, выражающуюся в "колебании" от одной крайности к другой ("эффект маятника") — явления, связанные с евразийской пограничностью русской культуры.

С другой стороны, именно такая "двусоставность" и амбивалентность каждого значимого явления русской культуры и российской цивилизации, самого культурного "ядра" России открывала перед русской культурой (и российской цивилизацией) неисчерпаемые возможности гибкого, почти мгновенного приспособления к самым резким (вплоть до взаимоисключающих) изменениям в развитии социально-исторической действительности, ко всевозможным общественным катастрофам и взрывам — революциям и гражданским войнам, террору и деспотической форме государственного правления, инокультурным влияниям и международным, межнациональным конфликтам, религиозному и атеистическому фанатизму и нравственно-политической индифферентности. В этом отношении очевидная дискретность исторического развития русской культуры и ее потенциальная "расколотость", пресловутая "широта", способность "вместить" даже коренные противоположности в рамках единого смыслового целого — явления взаимообусловленные, постоянно поддерживающие друг друга — первое в диахронии русской культуры, второе — в синхронии.

Тысячелетняя история русской культуры убедительно свидетельствует: сущность национального менталитета русской культуры заключается именно в двусоставности ее ядра, являющего собой буквальное "единство противоположностей", или, может быть, точнее — "раздвоение единого". При этом каждая из "половинок" противоречивого целого — на любом этапе исторического развития русской культуры — утверждается за счет постоянного противоборства (диалога, полемики, состязания, спора, идейной конфронтации, а подчас и прямо бескомпромиссной войны) со своей противоположностью; без этой борьбы, критики, обличения, перманентного спора теряет смысл само существование каждого из двух противостоящих друг другу полюсов: они взаимодополнительны по отношению друг к другу, "победа" одного равносильна его "поражению" в борьбе, так как нарушает равновесие всей бинарной системы, расшатывает "баланс сил", что и приводит к катастрофическим последствиям для целого, утрачивающего необходимую для своего "жизнеобеспечения" полноту. Диалогизм отношений двух "центров" порождает постоянное "мерцание" противоречащих смыслов, постоянную конфликтность противоположных тяготений, потенциальную нестабильность системы, непредсказуемость ее саморазвития (что, собственно, и нашло свое отражение в знаменитой "дилемме Тютчева — Губермана": "Умом Россию не понять" и "Пора уже, ... мать, умом Россию понимать"), ее исключительный динамизм и внутреннюю напряженность, "пассионарность" — как культуры, постоянно существующей в метакультурном контексте — многозначном, противоречивом, принципиально многосоставном, многоукладном — этнически, экономически, социально- политически, конфессионально, лингвистически и т.д.

Отсюда происходят такие характерные свойства русской культуры, как ее самокритичность, способность к самоотрицанию (что отмечал как отличительную особенность русской культуры уже Белинский), радикализм в осуществлении переоценки ценностей (вплоть до нигилизма), острота и резкость дискуссий и полемики по коренным мировоззренческим и более частным культурным вопросам, особая системообразующая роль критики в развитии общества и его культуры (включая критику социальную, политическую, моральную, религиозную, философскую, литературно-художественную и т.д.). Отсюда же не только потенциальная готовность русской культуры и общественной жизни ко всяческим конфронтациям и расколам, начиная с религиозного и политического и кончая эстетическим, чисто литературным, стилевым, но и настоятельная потребность в его преодолении, в достижении и утверждении некоего обобщающего и "снимающего" в себе все противоречия "всеединства", как правило, утопического, несбыточного, но от этого не менее привлекательного и желанного идеала.

И важна здесь не столько извечная расколотость российского общества и русской культуры (на радикалов и консерваторов, реформаторов и фундаменталистов, "государственников" и анархистов и т. п.), сколько противоположное ей стремление к единству — к пресловутой "соборности", всеобщему взаимопониманию, коллективной солидарности и чуть ли не к единомыслию (причем все это в предельных, почти что вселенских масштабах). Отсюда берет начало и знаменитая "всемирная отзывчивость" русской культуры, ее, так сказать, "пролетарский интернационализм", ее мессианские притязания на "всемирность", всеобщность и универсальность, — интенции, не исключающие, впрочем, ее одержимости "русской идеей" — идеей национального избранничества, высшего предназначения, мессианства — или "социалистической идеей" — идеей глобальной миссии всеобщего освобождения и спасения.

Однако идеи "Москвы — третьего Рима", "Третьего Интернационала", "всемирной революции", "армии-освободительницы", "СССР — оплота мира" и т. д. вселенские утопические проекты, рожденные отечественной культурой, были лишь внешней "имперской" стороной объединяющих, интегративных тенденций русской культуры. "Всеединство" было не одной лишь отвлеченной мечтой противоречивой и расколотой по фундаментальным основаниям нации. Несмотря на все драматические повороты судеб русской культуры, несмотря на резкие "ломки" в ее историческом становлении и развитии, несмотря на постоянные и глубокие "расколы" и конфронтации на каждом поворотном, переломном этапе российской истории, дезинтеграции русской культуры как целого пока не произошло. Даже в ХХ в., когда сосуществование "двух культур" в рамках одной русской культуры стало неопровержимым и несомненным фактом мировой культуры и ее истории, русская советская культура и культура русского зарубежья, при всех своих сложных связях с иными культурами (в первом случае — с культурами народов России и СССР, во втором — с различными культурами Европы, Азии и Америки), сохранили все основные конститутивные особенности русской культуры и преемственные связи с предшествующей ее историей, более того, в самом своем "парном" сосуществовании, противостоянии и взаимодополнительности обе русские культуры ХХ в. являли собой бинарную модель русской культуры как двуединого целого, некое диалектическое социокультурное равновесие, столь же неустойчивое, сколь и необходимое, неизбежное.

Можно сказать, что силы притяжения, интеграции в недрах русской культуры на всех этапах ее развития постоянно преобладали над силами распада, дифференциации; единство противоположностей, центростремительные процессы доминировали над непрекращающейся борьбой этих противоположностей, над центробежными устремлениями. Самая острота борьбы детерминировала гиперболическую потребность в единстве, интеграции, социокультурной полноте, пусть и выражающейся в различных идеальных, утопических формах. Духовные "противовесы" сугубо материальным, практическим процессам (разрушительного свойства) оказывались, несмотря на всю свою "идеальность" и утопичность, мощным механизмом интеграции, сплочения, утверждения целостности русской культуры перед угрозой ее раскола и распада. А иррациональные мотивы (веры, надежды, любви, всеобщего спасения, мессианства, "светлого будущего" и пр.) нередко выступали на первый план культуры, превалируя над рациональными критериями научности, объективности, социальности — в формах "долженствования", "грядущей гармонии", чаемого "равенства, братства и счастья", "рая на земле" и т.п.

Постоянная незавершенность разнообразных социокультурных процессов — начатых, но не доведенных до конца или заторможенных реформ, радикальных общественных преобразований, просветительских начинаний в культуре, образовании, правовых институтах и др. — порождала неугасающее стремление хотя бы в мечте, хотя бы в утопическом проекте, в художественной или философской фантазии преодолеть накопившиеся противоречия, разрешить нерешенные проблемы, "достроить" незавершенное здание русской культуры и российской цивилизации, как бы "застрявшей" в своем развитии на полпути. Утопизм русской культуры стал своеобразным элементом самой ее становящейся, но не ставшей "архитектуры", средством компенсации нереализованных ее потенциальных возможностей, способом восстановления ее целостности и социокультурной полноты, если не на практике, не в реальности, то в идеале, в творческом воображении, виртуально.

С этой точки зрения история русской культуры предстает как ценностно- смысловое единство, чреватое опасностью раскола, конфронтацией важнейших своих составляющих, а потому постоянно компенсирующее свою потенциальную нестабильность мощными интегративными социокультурными факторами, цементирующими целые цивилизационные эпохи. Такими интегративными факторами отечественной культуры в эпоху средневековья была синкретическая "культура- вера"; на протяжении классического ХIХ в. — "словесность", аккумулировавшая в себе функции множества явлений культуры и по степени сложности сопоставимая с культурой в целом; в течение "Серебряного века" русской культуры смысловым ядром, объединившим искусство, религиозную философию и общественно-политическую мысль, стал феномен духовного творчества, а шире — творчества вообще (включая творчество социальное, историческое). Незавершенность "русского культурного ренессанса" конца ХIХ — начала ХХ вв. (Серебряного века), собственно, и была предопределена чрезмерно широкой интегративностью механизма творчества: под творчеством могли пониматься и индивидуальные художественные или мистические искания личности, и историософия, и революция, и даже вооруженное восстание масс. Механизм социального творчества (революция) и взорвал "Серебряный век" русской культуры, открыв дорогу тоталитаризму, реализовавшему четвертый интегративный фактор русской культуры — политический (организационно и идеологически).

Анализ современной социокультурной ситуации в России и ретроспективный взгляд из нее на всю историю отечественной культуры в целом показывают, что корень практически всех явлений и процессов в русской культуре ХХ в. так или иначе связан с тоталитаризмом, его истоками и последствиями. Более того, многие явления истории русской культуры многовековой давности прямо или косвенно предвосхищают тоталитаризм как явление культуры и тип цивилизации. Здесь и феномен русского самодержавия, и многомерное явление крепостничества в России, и православный фундаментализм, и имперский комплекс России, и фанатизм революционеров-террористов, и борьба с инакомыслием, и традиции общинного коллективизма, с его патриархальным "мы" — в противопоставлении враждебно-племенному "они". Самое же главное — это стремление к целостному, нерасчлененному взгляду на мир, свойственное русской культуре и всем ее представителям, — справедливо охарактеризованное Н. Бердяевым как "тоталитарность". Иными словами, сама тяга русской культуры к "всеединству", к преодолению своего раздвоения и раскола оборачивалась тем "сверхцентрализмом", который ломал культуру и ее естественно-исторический процесс, загоняя ее в политическую схему и подвергая репрессивным санкциям. По крайней мере как тенденция — этот вывод верен по отношению ко всей истории русской культуры.

Преодоление политического и культурного наследия тоталитарной системы в конечном счете зависит от понимания генезиса тоталитаризма в русской культуре как закономерного, исторически обусловленного и в конечном счете непредотвратимого явления культуры и цивилизации. Закономерности возникновения и развития тоталитаризма в России, в СССР важно сегодня осмыслить не столько социально- политически, сколько культурно-исторически, религиозно, психологически, как феномен, глубоко и органически укорененный в тысячелетней российской истории и русском национальном сознании. Этим объясняется и относительная стабильность, устойчивость тоталитарных тенденций в отечественной культуре ХХ в., и длительность, драматизм изживания тоталитарных инстинктов и соблазнов в общественном сознании и поведении, и постоянное воспроизводство одних и тех же стереотипов культуры, тяготеющей к особой форме государственной централизации и унификации всех процессов в общественной жизни и культуре, на протяжении многих десятилетий, и неэффективность идейной борьбы с тоталитаризмом — даже в посттоталитарный, конвергентный период русской культуры. Речь идет в конечном счете об определенном сродстве тоталитарности и национального менталитета русской культуры: изживая в себе тоталитарность, русская культура во многом борется сама с собой, что демонстрирует особый драматизм этой эпохальной для России коллизии. Нельзя исключить и того, что борьба русской культуры с тоталитарностью как собственным ментальным основанием есть заключительная фаза ее развития, знаменующая гибель российской цивилизации, а вместе с ней и исторического развития русской культуры.