Другие протестантские движения. Швейцарская реформация. Ульрих цвингли. Жан кальвин и кальвинизм.

Движение Лютера соседствовало с параллельными и с более поздними отпочкованиями от основополагающих тезисов самого Лютера. Это лишний раз доказывает то, о чем я говорил только что. Субъективизм реформационной доктрины приводит к формированию множества течений и направлений. Одно из них – Швейцарская реформация, которая возникнет в центральной Швейцарии. Идеологом станет проповедник Ульрих Цвингли (1484-1531). Цвингли – выпускник Базельского и Венского университетов, учился в Базеле и в Вене. Позже проповедник в одном из самых почитаемых католиками мест в центральной Европе, в храме Святой Девы Марии в местечке Айнзидель в Швейцарии. Позже – проповедник при городской церкви Цюриха.

В молодости он дружил с Эразмом Роттердамским. Под его влиянием у Цвингли формируется гуманистическое богословие. Позже, расставшись и почти рассорившись с Эразмом, Цвингли подпадает под влияние Лютера и в начале 1520-х годов формирует свое собственное богословское воззрение, которое получит специфический окрас. Поэтому историки очень часто говорят именно о Швейцарской реформации и о Швейцарском протестантизме.

Главные произведения Цвингли. 1523 год. «67 статей о вере».

Точка зрения Цвингли. Он резко противопоставляет божественное и земное, дух и материю, гораздо резче и последовательнее Лютера. Из этого проистекает важнейшая посылка цвинглианского вероисповедания: Бог далек от человека, о его воле бесполезно размышлять, это напрасное занятие. Все сотворенное – уже в его воле, но замысел Бога относительно конкретного человека абсолютно непостижим. Поэтому мы должны полагаться на божественное начало в Писании, и на Божественную природу Христа, а не на его человеческое начало. Сам факт распятия не является основополагающим моментом, это лишь символ божественной любви и божественной воли. Мы не должны полагаться на человеческий образ Христа, мы не должны ему поклоняться. Мы должны поклоняться исключительно высшей божественной воле, которая нам недоступна.

Из этого тезиса проистекает еще один. Все причастия носят исключительно символический окрас. Не принимая человеческую природу Христа нелепо верить, что в таинстве причастия содержится частица тела Христова. Единственно, на что может рассчитывать человек, это на строгое следование Завету, Откровению, которое представлено в Писании во всех его частях.

Откровение это Божье слово в Ветхом Завете и в Новом Завете.

На почве этой доктрины Цвингли в конце 1520-х годов ссорится с Лютером. В 1529 году хлопотами ландграфа Филиппа Гессенского Лютер и Цвингли пытаются договориться в Марбурге по основным богословским вопросам. Немецким протестантам как воздух была необходима поддержка юга, прежде всего швейцарского юга. Цвингли и Лютер, почти неделю дискутируя друг с другом, соглашаются по всем вопросам, кроме одного, кроме проблемы причастия. Лютер мелом начертал на столе глагол по латыни «эст», Цвингли «сигнификант». Для Лютера тело Христово есть в причастии, и человек действительным образом получает шанс на спасение по непостижимой любви Бога к человеку, а для Цвингли это всего лишь символ.

Все это закончилось скандалом. Союз со швейцарскими протестантами провалился. Вскоре начнется междоусобица и в самой Швейцарии. Швейцария будет расколота на католические и цвинглианские кантоны. Цюрих и северная Швейцария станут оплотом цвинглианского вероисповедания. Швейцарский юг, так называемый союз серых кантонов, он будет держать сторону старой церкви. Произойдет развязка. В 1531 году – битва под Каппелем. В этой битве Цвингли будет участвовать как простой полковой капеллан, он погибнет.

Но погиб человек, осталось его дело. Его последователь Генрих Буленгер продолжит движение. В середине 16 века большая часть Швейцарии окажется под влиянием цвинглианской доктрины.

Швейцарский вариант реформации бесспорно ограничен, локален.

Иное дело Кальвин.

ЖАН КАЛЬВИН И КАЛЬВИНИЗМ

Жан Кальвин (1509-1564). Родился на севере Франции, учился в университетах Орлеана, некоторое время посещал Сорбонну в Париже, потом перекочевал в Швейцарию, учился в Базеле. Одно время находился под влиянием Лютера, но в еще большей степени под влиянием гуманистов и римского правоведения. В 1536 году после долгих размышлений Кальвин создает главное дело своей жизни, богословское сочинение: Наставление в христианской вере.

В 1559 году книга будет дополнена и выйдет последним прижизненным изданием. Это издание считается самым законченным. 2003 года назад переведено на русский язык. Сочинение в 5 книгах.

В 1545 году Кальвин пишет краткое изложение своей богословской версии Катехизис. Он выйдет в Женеве. Он станет настольной книгой всех приверженцев кальвинстского вероисповедания.

Все эти сочинения следует отличать от последующих комментариев, которые будут сделаны ближайшими учениками и последователями Кальвина, прежде всего его главным преемником в вопросах богословской и пасторской деятельности Теодором Беза.

Теодор Беза позволит себе упростить и многое выхолостить из учения Кальвина. И многое из того, что представлено у вас в учебнике, как раз восходит к поздней кальвинистской концепции Теодора Беза. Он скончается в 1605 году.

Кальвин в 1536 году приезжает в Женеву. Здесь он скандалит с городским начальством и будет прогнан.

С 1541 года он вновь в Женеве, и остается до самой смерти до 1564 года.

Богословское учение Кальвина, его исходные посылки.

Кальвин в своей богословской концепции гораздо более рационален, чем Лютер. Если Лютер это сгусток энергии, почти непрерывный эмоциональный поток, очень частые противоречия с самим собой. Лютер – это постоянный акцент на откровение, то для Кальвина гораздо большее значение имела логика, почти математически выверенные формулы и доктрины, четкая дисциплина мысли. Это то, что отличает Кальвина от Лютера. И взяв 2 главных произведения, и Лютера и Кальвина, вы увидите насколько сильны эти расхождения.

Кальвин логичен, он явно испытал влияние римского права. Он блестящий логик и правовед. Кальвин оказался под гораздо более мощным влиянием гуманистической традиции, нежели Лютер.

Эти моменты важно отметить, поскольку они многое объясняют в богословской версии Кальвина.

Кальвин исходит из принципиально важной установки: из практики и реалий абсолютного божественного суверенитета. Бог всемогущ, всесилен, все сотворенное Богом – в его власти. Во всем присутствует исключительно его воля, его божественное начало. Это доктрина абсолютного божественного суверенитета.

В этой доктрине есть один важнейший момент: Бог не только прогневан человеком, он абсолютно удален от человека.

Если мы вспомним схему, которую я вам рисовал, объясняя доктрину Лютера: есть абсолютно светлое начало и абсолютно черное начало – человек, то Кальвин здесь идет гораздо дальше Лютера. Он считает, что Бог не только дистанцирован от человека, Бога нельзя умилостивить в своем решении по отношению к человеку, Бог прогневан первородным грехом, он видит в человеке лишь пагубу своему собственному творению. Бог абсолютно изолирован от человека.

У Лютера – бог огорчен человеком, но он по-прежнему любит человека, поэтому миссия Христа и пришествие Христа – это знак божественной любви и шанс, который дарован всем людям. Шанс этот представлен в вере. Вера эта представлена в Завете, который стоит посредником между Богом и человеком.

Кальвин рассуждает иначе: Бог не просто прогневан человеком, он и Завет свой рассматривает не только как шанс на спасение человека, и только лишь как знак своего могущества и своей воли. Завет для Кальвина – это лишь знак божественной воли, это не знак любви, это не шанс, дарованный человеку.

Итак, у Лютера Бог любит человека, у Кальвина Бог не любит человека, и напрасно и тщетно искать у него спасение.

Кальвин сам вспоминал на закате своих дней, что он сам содрогался при мысли о таком боге, когда писал свои Наставления в христианской вере.

Из этого тезиса проистекает следующий: все в этом мире предначертано Богом. Бог не любит человека, но судьба самого человека предначертана Богом. Отсюда проистекает доктрина о божественном провидении. Это значит, что все, что бы вы ни делали, все это замыслено у Бога. В этом второе принципиальное расхождение с Лютером. Бог Кальвина все предначертал, все замыслил, это решение невозможно ни познать, ни постигнуть, ни изменить.

Из этого: у вас и у меня нет альтернативы, но есть свобода психологической воли. Лютер учит: у человека есть альтернатива, потому что Бог, хотя все и замыслил, но может изменить свое решение. Он парит над нами, он постоянно среди нас, он может направить человека ко спасению, а может направить к погибели. Это все зависит от нашего акта веры. Поэтому есть альтернатива в нашем поведении: мы можем постичь веру и стремиться к вере божьей, и можем не стремиться, и тогда мы погибнем.

У Кальвина же Бог иной, оба альтернативных решения уже предопределены. Любое наше движение происходит из высшей необходимости, и дурные и злые поступки, и добрые – все это промыслено заранее, так было надо.

Тогда возникает вопрос: как быть со злом? Неужели Бог источник зла? Кальвин отрицает это и отвечает: Бог не допускает зло, он творит зло не из допущения, а из необходимости. Что это значит? Бог допускает зло: это значит, что мы производим на свет ребенка, этот ребенок живет, как хочет. А у Кальвина не так: Бог замыслил зло по непостижимой мудрости своей, как часть своего плана относительно человека. Что это значит? Что зло есть проявление божественной воли и может рассматриваться как оборотная сторона праведности Бога. Иными словами, мы видим смерть несчастного младенца, умирающего от чумы: для нас это зло, а для Кальвина это не зло, это есть акт суда божественного, акт божественной праведности, о которой человек не имеет никакого представления.

Из этого проистекает еще один аргумент: человек не может понять божественную суть и не может измерить божественную праведность земным началом. Кальвин пишет: как только мы начинаем говорить о божественном промысле, наши мысли распадаются, мы не можем его понять.

А как быть тогда человеку? Мало того, что он черен, что он нелюбим, на что ему рассчитывать? И тут Кальвин развивает теорию практического силлогизма: человек, не знающий, что с ним будет, что конкретно него замыслил Господь, он обязан целиком и полностью следовать завету и откровению, постоянно убеждая себя в том, что Господь замыслил о нем лучшее, а не худшее. Человек не может получить священство и он не может спастись за счет собственных усилий. Он может надеяться на спасение. Нельзя изменить решение бога в вечности, но можно попытаться верить в это, прежде всего строжайшим образом соблюдая букву, слово Завета. Поэтому нормальная жизнь человека – это жизнь, абсолютно растворенная в Завете. Отсюда строжайшая регламентация повседневной жизни, и отсюда равноценность Ветхого и Нового Завета.

Чем сильнее мы следуем Завету, чем сильнее мы растворяемся в заповедях, в каждодневных требах, тем больше внешних признаков того, что мы избраны ко спасению. Эта доктрина избранности тесно связана с практическим силлогизмом.

Отметим важный момент. В ваших учебниках этот момент о божественном предопределении выставлен центральным местом. Это глубокая ошибка. Это всего лишь следствие других важных тезисов кальвинистского богословия. Доктрина избранности, двойного исхода истории, что господь заранее избрал одних к погибели, а других к спасению в сочинении Кальвина это всего лишь 22 или 23 статья. Это всего лишь следствие иных. гораздо боле важных мотивов.

Только после смерти Кальвина, после 1564 года, когда кальвинистская реформация зашла уже слишком далеко, Теодор Беза решает упростить доктрину Кальвина, именно он и становится автором этой упрощенной версии. Как он сам признавался: на вопрос, в чем заключается учение Кальвина? он отвечал: это доктрина предопределения. Теодор Беза считал ее центральной.

… Бог любит человека. Бог оставил Завет не для спасения человека, не в качестве акта своей любви к человеку, а как знак своей воли, не более того. Отсюда Бог замыслил абсолютно все в этом мире. И что бы мы ни делали, абсолютно все проистекает по высшей, непостижимой для нас божественной воле. Мудрость Всевышнего непостижима.

Человек не знает того, что замыслил о нем Бог, поэтому может только лишь поддерживать иллюзорную веру касательно своей избранности, поэтому ему нужно раствориться в этом Ветхом и новом Завете. Чем активнее он ведет благочестивый образ жизни, чем активнее он полагается на ту догму, на то откровение, которое содержится в Завете, тем больше у него внешних признаков своей избранности. Это многое объясняет в психологии и стиле деятельности кальвинистских проповедников и сторонников Кальвина во 2-й половине 16 века. Люди, которые совершенно отрицали наличие собственной воли и говорили, что все уже промыслено заранее, тем не менее, обладали неукротимой силой, поскольку считали, что они избраны, что они, поддерживая это внутреннее благочестие, приближаются к своему спасению.

Человек, отмеченный печатью погибели по Кальвину это тот человек, которому не дано постичь таинство Христа, которому не дано познать естественный закон о Боге.

Сразу же бросается в глаза принципиальная разница между учением Кальвина и Лютера. Принципиально иное толкование божественной воли: у Лютера Бог любит человека, он огорчен человеком, но готов протянуть ему руку помощи, а у Кальвина – нет. Иное толкование Христологии: совершенно бессмысленно полагаться на человеческий образ Христа по Кальвину, имеет смысл полагаться лишь на божественную волю, на высшую волю. Поэтому Христос для Кальвина – это лишь символ. Из этого проистекает главное расхождение в проблеме толкования таинств. Кальвин, также как и Лютер оставляет только 2 таинства, но для него эти таинства – исключительно символы. Кальвин рассуждает так: коль скоро мы не можем полагаться на человеческий образ Христа, каким образом мы можем говорить о плоти Христа, которая реально присутствует в причастии? Поэтому причастие по мысли Кальвина – это всего лишь вкушение духовное, но не вкушение реальное. Иными словами, тезис Цвингли здесь будет развит Кальвином, и это проложит ров между Кальвином и Лютером.

То же самое будет касаться и таинства экзерцизма, обряд изгнания беса из новорожденного, из крещеного человека. Для Кальвина это бессмысленно, поскольку все уже замыслено сверху. Этот обряд уже ничто не может изменить. Для Лютера, у которого Бог может менять свою волю, оставляя человеку альтернативу, этот обряд весьма важен.

Начиная с середины 16 века лютеранин-ортодокс бледнеет при слове «кальвинист», а кальвинист-ортодокс зеленеет при слове «лютеранин». При этом сам Кальвин всегда признавал важность Лютерового выступления. Он всегда считал, что движение Лютера несомненно замыслено сверху, это движение – акт божественной воли. Более того. Кальвин в молодые годы весьма ревностно поддерживал Лютера. И лишь в зрелый период произошло это роковое расхождение. Но Кальвин считал, что Лютер только начал дело реформы, что это дело не закончено, что он Кальвин и его община избранных ко спасению продолжит и завершит это дело реформации. Поэтому читая публицистику, листовки, памфлеты 16 века, вышедшие из-под пера кальвинистских проповедников, мы очень часто встречаем термин: вторая реформация. Лютер начал и не успел закончить это дело, он оказался в окружении врагов, которые постоянно сеяли рознь. Лютеру не дано свыше спасти церковь, положение исправит Кальвин. Кальвин – это вторая реформация, реформация избранных ко спасению, и эта реформация конечно же закончится победой.

Касательно наименования. Кальвинисты никогда не называли себя кальвинистами. Будьте толерантны. Слово: кальвиниане, наполненное ядовитым презрением, будет произнесено впервые в окружении Лютера, в 1540-е годы, секта Кальвиниан. Позже к этому добавиться католическая антипроповедь, где также читаем о них как о еретиках-кальвинианах, которые раскалывают мир церкви. Сами кальвинисты считают себя людьми, живущими в соответствии с божьим словом. Полное наименование кальвинистской церкви: Церковь, реформированная по Божьему слову. Сокращенно: Реформаты, реформатская церковь.

Понятие самой церкви у Кальвина распадается на 2 категории. Видимая церковь, это община тех, кто приходит к причастию, справляет требы. И церковь мистическая, невидимая, это все те люди, которых господь замыслил ко спасению, осудил к спасению. Эти люди нам неизвестны, но они есть. И поэтому задача видимой церкви – сплотить вокруг себя церковь невидимую. Это объясняет массированную экспансию Кальвинизма, реформатской церкви во многих регионах Европы. Как только где-нибудь: во Франции, Нидерландах, Шотландии, Англии, Польше, Литве появляются кальвинистские проповедники, сразу же начинается борьба за объединение вокруг Завета, начинается лозунг об истинно избранных ко спасению.

К Кальвинистам относились как к радикалам, религиозным террористам, экстремистам. Кальвинистские организации, общины одинаково пугали и раздражали и католиков, и лютеран. Не случайно у Лютеран в конце 16 века появится присказка: лучше быть папистом, чем кальвинистом. Для лютеран Кальвин – это измена истинному делу, это извращение философии и богословия Лютера, это антихристово зло. Папа – это антихрист публичный, с ним надо бороться, с ним все ясно. Страшнее сатана, который принимает обрез истинного креста, это кальвиниане.

Этот раскол между лютеранами и реформатами обрастет драматическим антуражем в 17 веке и станет одной из причин в том числе длительного кровавого 30-летнего конфликта.

География распространения кальвинизма: родина его – Женева. В Женеве Кальвин конституирует образцово организованную общину, на службе которой находится правительственный аппарат, городской совет. Кальвину было безразлично какова форма власти - республика, монархия, олигархия. Главное. чтобы эти власти слушались….

Лекция № 5

история средних веков

от 28 марта 2006 года

Нам предстоит вернуться в начало курса, поскольку часть тем, которые нужны, Андрей Юрьевич не прочитал. Поговорим о социальной организации европейского общества 15-16 века, о европейском гуманизме, поговорим о сектантстве. Закончим курс проблемами европейского абсолютизма.

За 1,5 года вы прекрасно представляете, что демография, социальная, историческая демография представляет собой одну из самых перспективных и развивающихся отраслей исторического знания. Во многом ее успех зависит от того, что те проблемы, которые она поднимает, они как бы дают нам гораздо больше возможности приоткрыть тайны над теми вопросами, которые длительное время оставались для нашей историографии в тени, и историки, которые писали о средних веках, они даже не подразумевали, что эти проблемы могут быть столь важными. Если вы открываете учебник, то в этом учебнике в основном, несмотря на то, что он был написан уже в перестроечное время, речь идет о массах, о группах, о классах, о политических группировках. Но нигде мы не встречаем самого человека. Но ту самую бурную историю творили люди. И если разобраться и попытаться для себя определить в общих чертах портрет того самого человека, который активно творил историю на протяжении тысячелетий, то значение его поступков и значение тех событий, которые наполняли ход исторического развития с 5 по 16 век, они станут более значимыми, поскольку тот человек, который был творцом истории, он был совершенно другим: и его физический облик, и его воззрения на мир, его бытие в значительной степени отличались от того, что является привычным для нас.

Начнем с того, что если мы поставим среднего молодого человека перед нами. Каков будет его рост? 1,75-1,78 м. Если мы посмотрим, как изменялся рост средневекового человека от 5 века до конца 16 века, то мы будем поражены. Средний рост мужчины не превышал 165 см. Были и повыше. Шотландцы были самыми высокими людьми в Европе, средний рост шотландского горца превышал 175 см, т.е. он был на 10 см выше, чем среднеевропейский мужчина. Именно поэтому шотландские стрелки, шотландские воины так активно использовались армиями других государств. И поэтому среди наемников, кроме швейцарских ландскнехтов, шотландские воины пользовались популярностью.

Если сравнивать по интенсивности, то средневековая история творилась людьми, которые очень сильно уступали нам в своем физическом развитии. С чем это было связано? Ситуация упиралась в еду.

Например, ближайший пример. Поколение 1960-х годов – первая волна акселерации, им было тяжело, они были значительно выше и сильнее предшественников. С чем это было связано? С тем, что в послевоенные годы на протяжении 2-х предшествующих поколений страна и родители заботились о том, чтобы дети ели больше мяса. А мясо это основной поставщик белков. Если белков в организме много… Почему китайцы не растут? Потому что их рацион не богат белками.

Если мы говорим о питании средневекового человека, то нужно вспомнить церковный календарь. Если придерживаться его, то будешь все время поститься. Средневековый человек в лучшем случае мог побаловать себя 2-3 раза в год белковой пищей. Если кто-то читал «Легенду о Тиле Уленшпигеле», где описываются мясные лавки с колбасами, источающими аромат, то это все большая неправда, поскольку пища средневекового человека на протяжении почти всего года была очень скоромной. И это приводило к тому, что реальный поставщик белка практически отсутствовал в средневековом рационе.

Второй обстоятельство было связано со спецификой быта, который упирался своими корнями в социальную традицию средних веков. Если мы посмотрим на такую важную проблему как брак, то мы знаем, что браки и дети - вещи взаимосвязанные. Если браки заключаются между представителями различных национальностей, или различных рас, то дети от таких браков бывают очень качественные. Это неслучайно. Чем смешаннее кровь, тем значительно больше шансов, что у следующего поколения произойдет биологический скачок, который скажется не только на изменении генотипа, но и на физических показателях, в первую очередь на росте.

Если мы посмотрим на то, что происходило в Европе, то браки, которые заключались на протяжении практически всего тысячелетия, они отличались очень важной особенностью, браки были узко локальными. Это приводило к чему? Проблема собственности играла большую роль. Основным имуществом была земля. Поэтому браки заключались в одном месте, чтобы земельные наделы были близко. Браки в основном совершались внутри определенных сообществ. Мы сейчас не говорим о браках царских семей. Поэтому представить себе, что француженка крестьянка из какого-нибудь Прованса могла выбрать себе в женихи крестьянина из северного Йоркшира, это было практически невозможно. Потому что в таком случае возникала огромная проблема, которая практически по тем временам была неразрешима. Поэтому социальный норматив, который упирался в проблему имущества, приводил к тому, что браки заключались внутри мелких сообществ. И это приводило к тому, что в рамках такого сообщества скачок может быть минимальным. Более того, здесь есть масса отягощающих обстоятельств. Чем меньше сообщество, тем больше шансов, что брачующиеся будут ____ . А если родственники женятся, и у них появляются дети, то эти дети особым качеством не отличаются.

Хотя есть исключения. Если взять сообщество ____нитов в США, которые эмигрировали из Германии еще в 18 веке, то у них браки тоже совершаются внутри, причем очень часто женятся даже братья и сестры. Но дети не страдают никакими заболеваниями генетическими.

На протяжении тысячелетия в Европе воспроизводилась эта недостаточно качественная ситуация. Брачный вопрос отягощался еще одним очень важным обстоятельством. Наиболее качественное потомство возникает тогда, когда процент межрасовых браков достаточно велик. Если мы с вами посмотрим на расовую проблему в средние века, то в принципе эта проблема не имела никакого позитивного решения, поскольку представители других рас оказывались враждебными европейскому католическому средневековью. И ни одна европеянка не могла выйти замуж за черного. Тем более, что до конца 15 века их вообще в Европе не было. А если представить себе монголоидов, то они в Европу тоже не попадали на протяжении всего средневековья. Поэтому браки происходили только внутри одной европеоидной расы. Этот шанс тоже оказывался упущенным.

Если представить себе количество детей, которых рожала женщина, то это количество не приводило к тому, что 5,6,7,8, а может 20-й ребенок, которого она производила на свет, он появлялся тогда, когда ее организм был чрезвычайно истощен. Дети, которые рождались от средневекового брака, были хилыми, слабыми. Поэтому шансов стать богатырем у них было мало. Они были все больны. Это приводило к тому, что та самая масса, которая оказывается обезличена в очень многих учебниках, масса, если её персонифицировать и посмотреть на неё с точки зрения одной единицы, человека, мужчины, с точки зрения особи мужского пола (о женщинах я не говорю) эта особь уступала нам по многим показателям. И нести на своих плечах этот груз истории конца 15, 16 и начала 17 веков, этому человеку было тяжело.

А если мы посмотрим на прекрасную половину средневекового общества. Проблемы сильной половины человечества естественно здесь усугублялись той самой тяжёлой ношей, которую средневековая женщина несла на себе, потому что общество было патриархальным. И всё, что предназначалось женщине в этом обществе, это рожать детей. А рожать детей без конца каждый год приводит к истощению организма.

Если мы посмотрим сейчас на женщину, какой её средний рост? 1м 68 см. Средний рост средневековой женщины был 1м 53-58 см. Тем не менее, если она 1,80 м и ей предназначено на протяжении всей своей жизни родить 20 детей, и если она 1,58 м и она делает то же самое, совершенно иначе.

Отягощенное этим гендерным аспектом человеческая стратификация общества, она приводила к тому, что социальный портрет средневекового человека чрезвычайно отличался от того самого облика, который мы описали.

Средневековому человеку было нелегко. Если взять рыцарские доспехи 15 века, и попытаться засунуть современного человека туда засунуть, то никто туда не поместиться.

Сколько весит доспех? 60 кг. Это довольно тяжело, а при этом нужно было еще воевать и сидеть в седле. Не случайно с рыцарем всегда был еще один человек. Почему в тактике рыцарского боя нельзя было бить лежачего? Не потому что это был кодекс чести. Потому что, если человек падал с коня в доспехах, он уже сам встать не мог. В 14 веке придумали ухищрение, когда человека в доспехах сажали на коня и привинчивали. Тогда, если он падал, то падал вместе с лошадью, что тоже не слишком хорошо.

Конец 15- 16 век в европейской истории были очень интенсивными. Изменения происходят не только в политической, социальной сфере, но и изменения, которые влияют на человеческую голову, которые видоизменяют человеческое восприятие мира. И это приводит к тому, что человек… Представьте: и социально трясет, и политически трясет. Раз социально-экономически трясет, то при этом возникают экономические проблемы. 4 раза осложнялась эта ситуация, которая обрушивалась на хрупкие плечи средневекового человека.

Для вас должно быть очевидно, что масштаб событий, о которых мы будем говорить, он становится совершенно другим. Мы не можем измерять эти события тем, как мы бы поступили, как мы бы отреагировали на эти события, потому что люди того физического склада наверняка реагировали на эти события по-другому, и это другое рождало цепочку совсем иного свойства, и это наполняло этот период той самой спецификой, разобраться в которой нам предстоит.

Вопрос: могли ли люди ловить рыбу? – Каждый кусок реки кому-то принадлежал. Рыбы чрезвычайно было много. Но человек не мог идти и ловить рыбу сколько захочет. Рыба была запретным плодом и попадала на столы аристократов. Крестьянин мог рассчитывать только на овощную похлебку. Разваривали в воде до кашеобразного состояния горох, бобы. Там не было масла, жира. Это перерабатывалось 8 часов, и в течение этого времени человек чувствовал себя сытым. Ели каждый день одно и то же, однообразную пищу.

Хлеб. Белая булочка появляется в Европе только в 16 веке. Самый светлый хлеб был серый. В основном хлеб был ржаной, коричневато-зеленоватого цвета, из-за того, что в него добавлялась гречиха и чечевица. 6 ингредиентов входило в состав хлеба. Этот хлеб через 4 часа уже черствел. Этот хлеб мочили в воде и ели.

Русский крестьянин мочил хлеб в молоке. В России никогда не было зеленого хлеба. А Европа до сих пор не знает белого хлеба, только французские и итальянские булочки. У них серый хлеб.

Англичане не любят шотландцев, валлийцев, ирландцев. Это взаимно. И когда англичанин смеется над шотландцем, самые первые карикатуры, которые появляются в 19 веке: толстая шотландская мама отправляет на работу такого же толстого папу. И при этом широко оттопыривается карман, и кладет туда кашу. Шотландская каша напоминает русский овсяный кисель. Но в средние века такого еще не было. Тогда было овсяное печенье.

О еде поговорим потом более детально.

Овощи, которые выращивала Европа: Картошка пришла поздно. Морковь стали выращивать в 12-13 веке, она пришла из Испании. Репа была, ее тушили.

Европа страдала кашеманией, варили каши. Это кашеобразное состояние дольше удерживалось в желудке, и человек дольше мог оставаться сытым. Ели 2 раза в день: утром и вечером.

В 16-17 веке появляется разнообразие.

Свеклу выращивали для сахара. Просто так ее не варили.

Основная еда – бобовые: фасоль, бобы, горох. Поэтому болезни желудочно-кишечного тракта были очень распространены. Люди часто умирали от заворота кишок.

Великие географические открытия привезли в Европу венерические заболевания. При этом человек, болеющий сифилисом, ходил в общественную баню. Представление о гигиене у европейцев было очень примитивным.

Когда англичане впервые приехали в Россию, их поразило не то, что русские много пьют, а их поразило, как часто мы моемся. В лучшем случае средневековый человек мог рассчитывать в летнее время на помывку 1 раз в месяц.

Мыло варили из костей, пахло оно неприятно. Ароматизировать мыло стали в 17-18 веке. Голову посыпали мукой, а в течение дня ее вычесывали. Главное было – обезжирить волосы. А всю муку нельзя было вычистить.

В 14 веке появился корсет. Люди были очень грязные. Зубы не чистили, кариозные.

Чума и холера были очень страшными болезнями, но в основном это болезни больших городов.

Часта была инфлюенция – грипп. Англичане это называли потницей, потому что человек сильно потел при этом.

Если говорить о главном принципе субординации мужчины и женщины в обществе позднего средневековья, то значительную роль продолжает играть мужчина. Мужчина доминирует. Общество не знало иных форм поведения как только мужские.

Если мы посмотрим на явление эмансипации, то обратите внимание как вели себя английские суфражистки? Что для них значило быть эмансипированной? Они надевали брюки, стригли волосы, ругались, ______ . Это мужское поведение. Эмансипация – это симуляция. Женщина начинает симулировать мужское поведение. Эмансипация привела к плачевным последствиям: мужчины феминизировались.

В средневековом обществе главенствующими считались мужские формы поведения. Женщина могла играть активную роль. Когда мужчина уходил из дома, то женщина становилась хозяйкой, выполняла все то, что раньше выполнял муж.

В патриархальном аспекте есть один очень важный момент: …

…брак появляется в средние века очень поздно. Знаменитая дискуссия между Иеронимом и Августином, которая началась еще в 5 веке: может ли церковь благословлять брачные союзы? Эта дискуссия шла еще много столетий спустя. Церковь отказывалась освящать браки аристократии вплоть до конца 9 века. А крестьяне стали освящать свои браки в церкви только в 14 веке. Если говорить о формальной стороне брака, то формальной связи не было в средние века. Это определялось тем, что брачное пространство в средние века было чрезвычайно узким. А у аристократов еще уже, ведь надо было найти себе подобную. Браки между ближайшими родственниками не могли быть исключением. В большинстве случаев браки между близкими родственниками были реальностью. И для церкви, которая ратовала за мораль, подобная ситуация оказывалась неприемлемой. Нормы были такие: нельзя жениться на родственниках до 6-го колена.

В 9 веке разрешили браки родственников не ближе 3-го колена. Первый кузен – это старший сын дяди по линии отца (старшего брата отца). Второй кузен – старший сын младшего брата отца. Третий кузен – старший сын тетки (т.е. старшей сестры с материнской стороны). По-нашему это все двоюродные братья и сестры. Они близкие кровные родственники. Это отношение приводило к тому, что этот брак, который становился официальным, он с биологической точки зрения становился неудачным.

Среднестатистическое число детей было больными. Причем, чем выше по своему социальному статусу человек, тем шансов на то, что его дети будут качественно ниже среднего показателя, резко возрастали. Все рождались с рахитом. Аристократия физически вырождалась. У крестьян было попроще.

Этот момент приводил к тому, что на деле патриархальное общество должно было выработать определенные компенсирующие формы, которые могли опосредованным образом решать демографическую проблему. Как эта проблема решалась? Непонятно. Общество все-таки самовоспроизводилось и достаточно успешно.

Попытаемся разобраться в этой достаточно сложной проблеме. Если говорить о патриархальном обществе, что в нем доминируют мужские формы поведения, то если мы с вами посмотрим на проблему брака, отбросив имущественный аспект, то, наверное, средневековый человек любил секс ради продолжения рода.

Ученые считают, что любовь там отсутствовала. Чего хочет мужчина и чего хочет женщина в социальном смысле? Мужчина хочет продолжения рода и воспроизведения своей мужской функции. Когда юноша становится мужчиной? Античное представление: когда он воспроизводит на свет сына. Мужчина, который заботился о воспроизведении своей мужской функции, он стремился к тому, чтобы обязательно появился сын. Были запрещены контрацептивы. Причем они были, хотя и чрезвычайно примитивные. Самый первый презерватив был изготовлен из свиных кишок. Общение между мужчиной и женщиной заканчивалось всегда результатом – беременностью.

Как вела себя при этом женщина? Женская жизнь была тяжелой. Брачные союзы заключались сравнительно рано. Женский возраст для вступления в брак был 12 лет. Поводом для вступления в брак были первые регулы (месячные). Когда замуж выходили 8-9 летние девочки, тогда муж ждал. Женщина, как правило, рожала каждый год. И, как правило, женщина могла родить 6-7 детей без передыху. К 20 годам она уже физически не могла рожать какое-то время. И тогда наступала пауза, которая могла длиться 5-6 лет, за это время женщина набиралась сил, и опять начинался марафон. Последний раз женщина рожала в 33-35 лет, и у нее наступал климакс. Вот такая короткая насыщенная жизнь.

Ранний возраст вступления в брак мужчин – 14 лет. Итак, ей 12 лет, ему 14. Когда у женщины наступает период, когда она, уже нарожавшись, не может больше рожать, что делает в это время мужчина? Мужчина вступает в другой, как бы гражданский брак, от которого тоже появляются дети. Особенностью гражданского брака был момент, что отец обычно заботился о детях и от этого брака.

Мужчина опять возвращается к первой жене. Потом возвращается ко второй.

Были и другие формы отношений. Были конфугины (?), т.е. любовницы. Чем это отличалось от брака? Здесь мужчина освобождался от заботы о детях. Если дама решала рожать, то это была ее проблема.

Если все это обобщить, то это приводило к тому, что один мужчина вносил достаточно большой вклад в развитие демографической ситуации, благодаря полисемантичной структуре брачных отношений: 1) легальный фиксированный брак, дети-наследники; 2) гражданский брак, побочная ветвь, бывало, что дети от таких браков тоже становились наследниками; 3) вольные отношения.

Как это согласовывалось с христианской церковью? Ведь это грех. Средневекового человека это мало интересовало.

Парадоксальный и интересный феномен: церковь говорила на латыни, которую никто не понимал. Книжки, которые священники носили у себя в кармане, как молитвенники, называются _______ . Осталась масса оставшихся от классического и позднего средневековья таких книжечек, в которых масса помет, сделанных священниками. И характер этих помет показывает, что священники плохо понимали латынь. В захудалых приходах священники могли вообще не знать латынь. Поэтому то, что декларировала церковь до реформации, оставалось малодоступным простому человеку.

Обязательным условием было все-таки сохранение девственности до брака. После первой брачной ночи вывешивали простыню. Но, если уж мужчина решил жениться, то он не был заинтересован в том, чтобы выставить на посмешище свою невесту. Пятно рисовали.

После торжеств молодые шли в опочивальню. Но первая брачная ночь была мероприятием общественным. Вокруг кровати стояли зрители. В головах стояли 4 женщины, которые готовили девушку к брачной ночи, утром они должны были вывесить простыню. В ногах стояли 7 свидетелей, которые должны были освидетельствовать, что все произошло. Итого: 11 свидетелей. В случае, если девушка оказывалась не девушкой, жениху приходилось подкупать их всех.

Ноги девушки всегда должны быть горячими. Холодные ноги – признак женской холодности (фригидности). Поэтому еще 2 человека стояли и щупали ноги невесты.

Наказанием за потерю девственности до брака было лишение «вдовьей доли», которую должна была получить женщина в случае смерти мужа.

Процесс ухаживания тоже был очень тяжелым.

У знати девушка в знак согласия из окна выбрасывала платочек, который жених подбирал. Потом он все время ухаживания надевал одежду цвета герба рода избранницы.

А после брачной ночи женщина появлялась в платье, которое целиком было цвета герба ее мужа.

Главная проблема, которая существовала для общества, это проблема детей.

Дети. Огромное количество детей. Их надо было воспитывать. Здесь мнение ученых расходится.

________ сказал, что детства в средние века не существовало. Когда возникает малая семья, тогда отношение к детству начинает меняться.

Его раскритиковали. Критики считают, что к детям относились так же, как и сейчас относятся к детям.

Скорее всего отношение к детям не было таким, как сейчас, но не было и негативным. Как изображали детей на портретах? Маленькие взрослые. Нет детского выражения лица, одежда взрослая. Но это говорит и о том, что их воспринимают как равных, как потенциал.

Сейчас публикует много дневников. На 16 век падает бум дневниковых записей. В большинстве случаев, когда умирали дети, родители испытывали печаль. Но средневековый человек относился к этой проблеме стереотипно: если ребенок умирал, то на то была воля Господа, и это не оспаривалось.

Средневековое общество предполагало ступенчатость вхождения ребенка в жизнь. Когда ребенок рождался, его крестили. Это инициация, она опредмечивала его в этом мире. Если ребенок рождался недоношенным, то его крестили не на 7-й день, а тут же. Почему? Потому что ненареченный ребенок не попадет в рай.

В 13 лет – конфирмация, первое причастие – совпадала с совершеннолетием. После первого причастия ребенок становился полноправным членом общества. Он освобождался от тех грехов, которые накопил за предшествующие годы.

Если говорить о том, существовала ли разница в восприятии мальчиков и девочек? Традиционно все хотели сына. Мальчики – будущие воины, преемник, работник, кормилец. Но если было, например, 5 мальчиков, и все доживали до совершеннолетия, то тогда начинались сложности («мясо»). Врагом становился старший, потому что ему доставалось все, а другим ничего. Последующий стремился убить старшего брата из-за наследства.

Как правило, первые братья могли разделить наследство, а 3-е остальных _____

А девушки часто решали проблемы династических связей. 3-4 сестры хорошо обычно выходили замуж. Никто на улице не оставался, все находили себе применение.

Если у женщины нет детей, или только дочери, нет сыновей? Женщина рожавшая обладает более высоким статусом, нежели нерожавшая. Женщина, имеющая сына по статусу выше, чем та, у которой только дочки.

Развод. Вещь чрезвычайно редкая. Крестьяне крайне редко разводились. Аристократы разводились, особенно если не было детей или рождались одни дочки.

Низкий социальный престиж у женщины, которая разведена.

Лекция № 6 по истории средних веков

от 4 апреля 2006 года

Сегодня попытаемся закончить разговор о втором историческом измерении. Этим изменением является человеческая семья. Первое измерение – сам человек. Семья – феномен интересный, любопытный. Семья – представляла собой второй элемент исторического процесса. В рамках семьи складываются те человеческие параметры, о которых мы говорили.

Потом начнем разговор о третьей единице – о социальной группе. Марксисты предпочитали говорить о классах. Социологи и историки отрицали наличие классов и предпочитали говорить о социальных группах. В этом смысле позднесредневоковое общество тоже представляется как некое скопление многочисленных социальных групп, которые взаимодействуют между собой и образуют третье поле исторического измерения. В конце 15-начале 16 века начинается активный процесс образования национальных государств. Политическое постепенно начинает отделяться от социального. Сейчас историография почти с упоением и с восторгом пишет о рождении социального в 16 веке, и появится 4 измерение, которое завершит формирование исторической парадигмы нового времени, в рамках которой мы можем представить свое существование:

человек, семья, социальная группа, государство и общество.

Эти измерения – суть, то, что окружает нас.

Закончим разговор о семье. В средние века семья главным образом образовывалась для того, чтобы воспроизводить на свет детей. И она во многом человеку помогала выживать. Поэтому этот аспект, который связан со стратегией выживания, он присутствует и в матримониальной политике и в политике, которая наполняла человеческий день, суету, быт.

Еда.

Добавлю к сказанному. Изобилие еды, которое нам дает кинематограф – это миф. Средние века отличались тем, что количество еды было крайне скудным и неразнообразным. Средневековые лакомства имели важную особенность: их производили не для того, чтобы есть, а чтобы накапливать.

И некое представление, что можно зайти в средневековый лес, в этом лесу отстрелить зверя, птицу, собрать грибы, ягоды и насытить свой желудок, то это вещь достаточно иллюзорная. Практически все леса в 13 века на территории западной Европы были вырублены.

Самый хороший пример: Робин Гуд и Шервудский лес. Это 12 деревьев. Если Робин Гуд существовал, то он прятался не в Шервудском лесу.

В 12 веке в Европе завершается внутренняя колонизация. Это зачистка территории под существование. В Англии такая зачистка не могла пройти без вырубки лесов, потому что достаточного количества пригодных для сельского хозяйства земель в Англии было недостаточно. Поэтому все, что можно было сделать, это также как делали наши предки-славяне, когда они занимались подсечным земледелием. Они вырубали лес. Благо, у нас лесов было много, и это можно было делать регулярно. А в Англии лесов было немного.

Колонизация завершилась. Английские пэры, у них была забавная привилегия. Он мог проезжая по территории леса, особенно леса, принадлежавшего королю, подстрелить одного зверя. Так вот, уже в 14 веке этих зверей не хватало, потому что лесов не было. Этим могла порадовать только Шотландия, где лесов было достаточно. Но из Шотландии в Англию никто не ездил, и никто из шотландцев вплоть до 18 века в английском парламенте не заседал. Поэтому того самого подножного корма, который давала человеку матушка-природа, в Англии не существовало.

Если говорить о Европе вообще, то в 16 веке мы сталкиваемся с целым рядом существенных изменений. На 16 век падает резкое увеличение количества потребляемого мяса. Мясо ели в Англии и во Франции больше. В год ели до 30 кг мяса на человека. Это немного. Если взять нашу диету, то мы съедаем гораздо больше, от 20 до 30 кг мяса в месяц.

Если человек ест много мяса, то он становится и выше. Если посмотреть на реальные последствия, которые произошли в 16 веке, то в 18 веке они дали о себе знать.

Поколение – это 33 года. За 250 лет проходит соответственно 7 поколений. 6 поколений должно было есть хорошо, чтобы 7-е поколение стало акселератом.

Это первый значительный момент, который был связан с тем временем, о котором мы с вами говорим.

Еще важный момент: это те изменения, которые получила Европа, благодаря великим географическим открытиям.

Это кофе, картошка, помидоры, табак. Первые опыты поедания картофеля в Европе были неудачными, люди травились, потому что предпочитали есть то, что вырастает после того, как картошка зацветает.

Точно также происходило и с табаком. Его жевали. Потом его стали курить. Примерно тогда же из Китая привезли первый опиум, то курить стали не только табак.

В остальном средневековая диета оставалась такой же, как и 200-300 лет тому назад.

Но частично изменилась диета европейской аристократии. В 16 веке начинается крушение границ между тем, что называется национальной кухней. Европейский стол начинает интернационализироваться. Постепенно элементы одних нац. кухонь становятся предметами активного использования в других.

Изобрели портвейн (вино такое), причем случайно. Один испанский купец сэкономил на бочках, и их не продубили соответствующим образом. И когда вино из Испании было привезено во Францию, то вино скисло по дороге, и его отказались купить. Это вино выставили в порту. А портовые рабочие вскрыли эти бочки. И оценили эффект.

В 16 веке портвейн становится широко употребимым продуктом.

Английская королева, воюя с Испанией, и разбивая испанскую непобедимую армаду, она предпочитала, чтобы у нее на столе были ганзейские вина, которые считались самыми изысканными.

Что пили?

Вино остается социальным явлением, маркирующим положение человека в обществе. С 11 века Европа стала активно использовать перегонный куб. Бедняки пили то содержимое, которое в результате первой или второй перегонки выливалось из этого куба. По существу, это был спирт. Его разбавляли водой.

Все сорта неосветленного пива. Все, что было неосветленным, очищенным, было недоступно.

Мужчины пили одно, женщины другое. Самым распространенным женским напитком в конце средневековья были итальянские настойки фруктовые – фартафаги (?), напоминающие современный ликер. Они были разных цветов, наливали в бокал одновременно.

Европейские короли пили «золотые напитки». В вино добавляли тонкую золотую фольгу. Такой золотой напиток имел лечебный свойства. Эти напитки готовились с большим изыском. Эта золотая фольга придавала искристость. Люди взбалтывали бокал, чтобы эта золотая фольга закружилась, и заискрилась при свете свечей. И казалось, что человек вкушает напиток, который обладает магической силой.

Если говорить о винах, то было все то, что существует и сейчас. Коньяк придумали французы уже в 17-18 веке. А тогда существовала особая разновидность коньяка – кальвадос, яблочный кальвадос. Он был чрезвычайно популярен. Он был дорогим. Человек, который желал быстро захмелеть, он предпочитал …. Кальвадосские воды не имеют …. можно было пить без опасения.

Знаменитый _______ский эль, который варили еще кельты. Эль не обладает этим эффектом, как пиво (от него не хочется в туалет срочно), но при этом голова остается совершенно чистой, а конечности не слушаются. Сейчас в Англии пиво стоит 2 фунта, а эль 8 фунтов, т.е. в 4 раза дороже.

Разбавлять вино считалось неприличным. Женщины пили слабое вино, но это не значит, что оно было разбавленное.

Греки разбавляли вино водой почему? Сначала разбавляли вино женщины, а потом стали разбавлять и мужчины. В Греции не существовало чисто женского сорта вина. А в Европе незачем было разбавлять вино.

17 век – это век, когда появляется понятие винной карты. Появляются первые салоны. Вам дают винную карту. Представьте, что вы заказываете вино, оно стоит денег, а вам предложат это еще и разбавить?

Ришелье знал толк в напитках.

Потребность разбавлять вино возникает тогда, когда очень узок ассортимент. Представьте, если вы берете одно вино и разбавляете его водой 1:1, то получится совсем другое. А если разбавить на треть водой, то уже третье получится.

Но когда вин много, то незачем их разбавлять.

Немцы лечились вином. Воспаление легких лечили легким виноградным вином, добавляя в него известь. Но если известь добавить, то она давала эффект пузырьков.

Малокровие лечили красным вином. Кагор. Хотя это могло быть связано с его полусакральной функцией.

Самый типичный способ лечения простуды: нагревается ванна, насыпается в воду соль. Темное пиво нагреть (в средние века в основном оно и было темным, так как осветлять научаться позже). Лежите в ванной, вылезаете, вытираетесь и выпиваете горячее пиво. Эффект потрясающий.

Уровень потребления вина был очень большим в средние века.

Ели бобовые каши. Вино дополнительно расщепляло эти продукты.

В 16-18 веке много поваренных книг. Знатные дамы варили особые напитки, типа современных наливок: крыжовник, малина, яблоки, груши. Крюшон, сидр – это и есть такой напиток.

На западе культура закуски отсутствует. У них нет таких напитков, которые потом надо заедать. Функцию закуски всегда выполняли различные сорта сыра. В основном вино закусывали сыром или бисквитом.

В Испании к мадере подадут ломтики бисквита. Женщины мочат в вине кусочек бисквита и едят. Но в основном сыр, причем различных модификаций.

У англичан сыра было немного, они использовали плавленый сыр. Делались ивовые корзиночки, туда запихивался створоженный сыр, он напоминает наш творог. Затем эти корзиночки опускали в кипящий чан. Этот творог заваривался. Обычно его предлагали женщинам.

Салатики.

Овсяное печенье, оно печется из геркулеса. Геркулес, замешивается с семечками и медом, можно изюм, орехи. Это было любимое лакомство средневековых женщин. Мюсли – это разновидность того.

Белые булочки могли позволить себе не все.

Сладости были сахарные: сахар и мед. 16 век по части сладости становится уникальным временем. В 14-15 веке конфеты изготовляли как пуговички. В 16 веке кондитеры начинают делать фигуры из сахарной массы.

Аристократы гнушались есть фрукты. Но моченые яблоки были популярны.

Огромное количество фруктов, особенно яблоки и груши, мелко нарезали, укладывали в формочку и сверху заливали массой мучной и запекали, типа фруктовой запеканки.

Варили варенье. Но потом варенье скисало, и его пускали на наливочку.

Объемы поедания: ученые спорят. Считается, что в 16 веке довлела старая средневековая традиция, когда еда не дозировалась. Традиционный крестьянский стол: бобовая каша ставилась на стол в огромной емкости. Каждый ел столько, сколь успевал съесть.

Другие ученые считают, что в 16 веке впервые появляется понятие дозирования.

В 17 веке этот фактор уже присутствует. Поваренные книги демонстрируют, что женщины, которые их составляли, имели в виду, что где-то уже что-то заготовлено и для блюда берется определенное количество. Эта дозация в 17 веке уже существует. Появилась ли она в 16 веке, трудно сказать.

Это связано с дисфункцией, которая возникает в европейском обществе, феминистки считают, что женщину стали порабощать в 15-16 веке. На самом деле ее никто не порабощал. А наоборот. Судя по поваренным книгам, есть блюда, которые женщина готовит на двоих? Для чего это? Чтобы соблазнить мужчину.

Лет 300-400 назад женщину совершенно не заботило то, как она благоухает. Гигиена была на низком уровне.

В 16 веке женщины передают между собой рецепты, как забить естественный природный запах. Причем не моются. Женщины поглощены ароматизирующими средствами, которые запихивали в различные места, чтобы отбить запахи.

В 17 веке уже появляется гинекология.

Жизнь была тяжелой. Мужчина долго дома не задерживался, и часто воевал. У войн есть тоже один аспект – дома было невыносимо (шутка).

Болели примерно тем же, чем и мы.

В 16 веке появляются венерические заболевания, которые привезли из Америки. Королева-девственница Елизавета Английская. Когда она умерла, то у нее на теле было обнаружено масса всяких признаков, которые свидетельствовали о сифилисе.

Переместимся в область социальных групп.

В учебнике написано, что средневековое общество было феодальным, и в силу этого распадалось на 2 враждующих класса: класс феодалов и класс феодально зависимых крестьян. Это полная чушь. Общество не было феодальным.

Был семинар, на котором обсуждали: был ли феодализм или нет? Ученый Гуревич пытался доказать, что феодализма не было. Практически весь мир сейчас согласился, что это выдумка историков 19 века. Нужно было придумать научный аппарат, а 19 век – это время становления науки. А становление науки невозможно без соответствующего становления научного аппарата, и тогда придумали феодализмы, абсолютизмы. И тогда эту терминологию стали активно применять к прошлым эпохам, и в том числе к эпохам западного средневековья. Многие вещи для нас были связаны с тем социологическим анализом, который Ленин и его последователи применяли к анализу русского средневековья. А русское средневековье и западное средневековье это не совсем одно и то же. Русского средневековья в западном понимании не существовало. В таком случае, в западном понимании средневековья, Россия жила в этом средневековье до 1861 года. В принципе с того времени не прошло и 150 лет. Понятно, что западный мир не соглашался в том, что феодализм применим ко всем европейским странам.

В Англии вообще не было феодализма в том средневековом смысле слова, в котором это понятие употребимо для территории Священной Римской империи, или Франции.

Смысл выступления Гуревича сводился к тому, что да, феодализм существовал, но в виде укладов. И в этом смысле с точки зрения социально экономических реалий средневековое общество было многоукладным. И феодализм был не самым обширным укладом.

Раз западный мир соглашается и западные историки согласились в том, что европейское общество не было феодальным в том смысле слова, в котором мы привыкли его воспринимать, то здесь возникает вопрос, а были ли эти феодальные классы?

Феодально зависимого крестьянства не было. Это был чисто русский феномен, а на западе таких крестьян не было никогда. Ни один крестьянин на западе не воспринимался так, как воспринимался крепостной на Руси. Даже несмотря на все попытки марксистских историков увидеть второе закрепощение крестьян в Германии в 19 веке, у них не получилось.

Дело было в другом, в том, что этот вопрос и для тех, кто за феодализм, и для тех, кто против феодализма, он всегда упирался в землю. Для того чтобы возник феодализм, нужно, чтобы была земля, и чтобы эту землю забрал феодал. У кого он забрал? У крестьянина. Феодал становится господствующим, а крестьянин, у которого отобрали землю, должен превратиться в крепостного.

Если представить как возникал европейский феодализм и как делилась земля между людьми: кто был собственником всей земли в королевстве? Королю. Вся земля делилась на 2 части. Одна маленькая часть, которую король оставлял себе. Малый королевский домен. Эта территория его кормила. Типичный пример – Британская монархия. Английская королева – самая богатая женщина в мире. Почему? Потому что она владеет этим малым королевским доменом. Она эти земли сдает в аренду.

Вторая часть – большой королевский домен, она делилась между вассалами первой руки, ближайшими сподвижниками короля. Эти люди, которые получали землю непосредственно от короля, становились вассалами первой руки.

Вассалы первой руки отдавали эту землю в субаренду, уже своим вассалам. Те раздавали дальше.

В Англии в 12 веке, в то время, когда должен был расцвести феодализм, землю могли держать до 13-й руки. Одна земля 13 раз перераспределялась между различными держателями. И в том числе там 13 или 14 держатель должен оказаться крестьянин, у которого должны отобрать землю, и который должен стать феодально зависимым.

Картина складывается достаточно любопытная. Если мы возьмем понятный и известный принцип: собственность. У кого-то 100 рублей, а у кого-то 1000. Если кто-то попытается покуситься на 100 рублей и на 1000. Можно ли сказать, что собственник этих денег будет защищать 1000 рублей более рьяно, чем тот, у которого 100 рублей. Нет. Каждый будет защищать не сумму, а свои собственные возможности. Если посмотреть на это с точки зрения земельных отношений, которые складывались в Европе, то получается: была небольшая разница между разными кусками земли. Земля была не во владении, а на правах держания. Собственником земли был король.

Маркиз – глава марки. Марок в государстве 4 по сторонам света, следовательно 4 маркиза.

За маркизами идут графы.

За графами были виконты – это те, кто замещал графов, пока графы были где-то. Виконты появляются в 15 веке.

За графами идут бароны. Это сотенник, кто владеет сотней.

Все эти титулы, века до 12 оставались только должностями. А привилегии – это позднее наслоение. Мы говорим сейчас о 12 веке. В принципе разницы никакой не существовало.

_______ владел 4 акрами земли. Графу принадлежало больше. Но отношение собственности было одинаковым, и в том и в другом случае вы не были собственник. Потому что в один прекрасный момент эту землю у вас могли забрать.

В 1572 году герцог ________ , человек королевской крови, не так посмотрел на Елизавету. И Говарды, огромнейший клан, объединявший несколько графских титулов, пару титулов маркизов, и самый крупный герцог ______ лишился всего. Елизавета отобрала у него землю, и они лишились средств к существованию. Точно также крестьянин, у которого 4 акра земли, у него тоже могли забрать землю.

Возражение (Марина): это больше характерно для Англии. А во Франции герцог бывает сильнее короля.

Ответ: те процессы, которые завершились в Англии в 12 веке, во Франции завершаются только в период после 100-летней войны. 12-13 век – королевский домен – это небольшая территория, Иль де Франс, это то, что реально принадлежит короне. А дальше логика та же: идет внутренняя экспансия расширения королевского домена с целью, чтобы собрать земли вокруг короны, а потом их заново распределять, но на условиях держания, службы. Что такое феод? Это держание за службу. Весь феодализм построен на этой службе. Соответственно: службы нет, нет и земли. Понятие службы могло изменяться. Объем службы графа и объем службы крестьянина мог разниться, но по сути своей это была служба.

Смысл заключался в том, что они по сути были одинаковы. А класс по ленинскому определению: это большая группа людей, которая отличается по их месту в исторически известной системе производства, по их отношению к средствам производства.

Так вот, получалось, что все это общество оказывалось бесклассовым. Это было общество землевладельцев. Каждый живущий в этом обществе был владельцем земли: маленького участка и большого.

А как же горожане?

В Англии было такое держание как капибольд, которое впервые возникло в 11 веке. Последний капибольт был ликвидирован в Англии в 1939 году. Это было самое занозное держание, которое было в Англии. Капибольд – это держание по копии. Что это значит? копия – это жестовый акт. В средние века мало кто прибегал к письменной фиксации каких-то отношений. Что делали крестьяне? Договоры скреплялись жестами. Щелчок при соединении рук – очень знаковая вещь. Так в средние века скрепляли договор. Для того, чтобы договор вступил в силу, нужно, чтобы человек, который арендует – приводит 3 человек свидетелей; человек – который сдает в аренду – приводит 4-х человек. Они бьют по рукам, чтобы свидетели услышали. Тогда договор считается вступившим в действие. Он действует до тех пор, пока живут их потомки и потомки тех свидетелей, которые могут засвидетельствовать, что договор был.

Поэтому эти капибольды были своеобразной системой древних держаний земли, когда можно было всегда позвать соседей и сказать: помнишь наши прадеды когда-то …. Да, конечно. Разрушить это держание было нельзя.

Поэтому в 1939 году держатель капибольда, попытавшись найти такого свидетеля, он его не нашел, и его права на этот участок исчезли.

В сущности общество состояло из тех, кто владел землей. Даже тогда, когда вы становились городским жителем, и строили на территории города, то эта территория города была как правило чьей-то, частью какой-нибудь феодальной вотчины. Поэтому получалось, что общество было как бы монолитным, и все были землепользователями, землевладельцами. Поэтому общество было как бы одноклассовым.

Хотя в 1960-70-е годы теория одноклассового общества среди историков была чрезвычайно популярной. Англичане, французы, немцы об этом писали, критикуя марксистский подход к тому, что средневековое общество такое, где существует антагонизм между крестьянами и феодалами. Он существовал, но это был не антагонизм, а конфликт, потому что каждый крестьянин…

Собственником земли вообще нельзя было стать. В Англии только с 1646 года, когда было отменено рыцарское держание. Во Франции это сделали пораньше, в 16 веке. Пока существует рыцарское держание за службу, земля не может перейти в собственность.

Западная историография проделала огромный путь, есть масса теорий, которые объясняют социальную природу средневекового общества. Самые популярные функционалистские теории, которые были основаны на функциях, которые различные элементы общества в этом обществе выполняли.

Вы наверняка знаете, самой типичной моделью этой функциональной схемы является сословная система. Было 3 сословия. Для европейского общества ее впервые применил француз Жорж Дюби, представитель школы анналов. Монахи, рыцари, все остальные. Эту схему критиковали. Дюби подметил, что все средневековые социальные группы обладают в обществе определенной функциональностью. Поскольку они выполняют функцию, они существуют. Как только эта функция пропадает, они престают существовать.

Вариации этой схемы, ученые стали критиковать Дюби за монофункциональность. которую он приписывал средневековым сословиям. Это касалось того, что и эти группы могли по мере эволюции общества, выполнять и другие функции. Например, в 14 веке, рыцари, которые воевали, для которых эта функция была основной, когда престиж военной профессии среди дворянства и аристократии стал падать, они стали чиновниками. Соответственно перо и шпага – это не одно и то же. Следовательно каждая группа полифункциональна. Т.е. группа может одновременно выполнять массу функций. Когда стали разбираться о том, что масса функций это тоже противоречие, потому что если одна группа выполняет много функций, это значит, что она не выполняет ни одной. Начали искать противоречия в этой сфере, и пришли к убеждению, что речь должна идти не столько о функциях, сколько о статусах, которые эти функции порождают.

Тогда появилась прогрессивная схема, которая говорила о том, что средневековое общество в своем развитии проходит несколько фаз: фаза социальная, когда существует некое единство, которое можно описать с помощью 3-х частной схемы, которую предложил Дюби. Затем это единство постепенно начинает разрушаться, и социальность как бы усложняется профессиональностью. Средневековая модель социальности становится социопрофессиональной. А дальше, к концу средних веков, и социальная и профессиональная как бы разъезжаются, и возникает общество современного типа, когда не всякая профессия будет обозначать социальный статус. Статус может быть одним, но в зависимости от статуса для каждого социального разряда есть свой набор профессий. Социальный статус сам по себе, вы можете быть графом и в то же время работать в библиотеке.

У нас же сначала социальное, а затем социопрофессиональное. Здесь тоже есть определенное рациональное зерно.

Есть важное противоречие, которое не учитывает, что далеко не все статусы занимались профессиями, например дворянство. Знать, дворянство – занятие профессией для знатного человека означало по существу деградацию. Т.е. за занятие профессией человека могли лишить знатности. Традиционная знать не вписывается в схему.

Находя все новые противоречия, ученые пришли к выводу о том, что при помощи какой-то одной схемы, средневековую социальность описать нельзя, тем более, что 16 век – это век катаклизмов и перемен.

Тогда дискуссии заглохли. И лишь в конце 1990-х годов эти дискуссии возобновились вновь.

Одной из самых прогрессивных теорий является теория, которую вы должны знать с 6 класса.

Лекция № 7

СРЕДНИЕ ВЕКА

от 11 апреля 2006 года

В прошлый раз мы остановились на модели социальной стратификации, которая дает возможность максимально описать структуру социальных отношений, которые складывались в западной Европе в период позднего средневековья и раннего нового времени. Я говорил, что с этой схемой вы знакомы еще со школьной поры, когда вам представляли социальную организацию средневекового общества как совокупность трех сословий. Когда вам говорили, что эти 3 сословия как бы исчерпывали то разнообразие, которое существовало в средние века, и которое, по всей видимости, было значительно шире, чем его пытались представить, то главным недостатком представленной схемы оказывалось то, что она оказывалась однобокой. Поскольку средневековое общество оставалось конфессиональным, и это разделение на 2 треугольника отражало ту ситуацию. Потому что в современном обществе такая ситуация возможно только в тех государствах, где церковь и государство не отделены друг от друга. А таких государств у нас всего 2: Ватикан и Англия, где по-прежнему английская королева является не только главой государства, но и главой англиканской церкви.

Если говорить о средневековой Европе, в особенности Европе позднего средневековья, то там ситуация по-прежнему оставалась незыблемой, и церковь и государство даже в информационном пространстве оказывались объединены между собой. Поэтому этот принцип разделения на 2 соответствующих треугольника они в лучшем случае показывают способ организации тех групп, которые исповедовали ту конфессию, которую поддерживало государство с одной стороны, и те варианты конфессий, которые государство не поддерживало.

Мы говорили о том, что, используя эту схему, каждый из нас должен осознавать, что если речь идет о христианах: католиках, протестантах (с 16 века), то для них эта организация … вот здесь (показывает). И для них организация тех, кто исповедует нехристианские конфессии: языческие, мусульмане, иудеи, все они оказывались перевернутыми дном кверху. Потому что способ ориентации был антибожественным. Здесь дьявол, а здесь господь Бог. так или иначе, божественное олицетворяло позитивное, а антибожественное олицетворяло все отрицательное. В этом смысле разворот треугольников вершинами в противоположные стороны показывает то, как относились современники к тому, что было нехристианским.

В этом смысле глазами иудея, который для христианина находился здесь (показывает), этот мир оказывался перевернутым вверх дном, потому что тот господь, в которого верили христиане, оказывался антигосподом, и соответственно антихристом для иудеев и для мусульман тоже. Эта схема показывает некий динамизм той социальной структуры, которая это общество соответствующим образом описывало.

Говорим мы с вами о проблеме разомкнутости. Разомкнутость необходима и в конфессиональном отношении, потому что христианское и нехристианское никогда не соприкасалось. И в отличие от традиционного взгляда средневековых людей, они смотрели на мир как на наличие полярности, т.е. черное и белое, а серого не существовало, у каждой медали были 2 стороны. И это сказывалось практически во всем. Самая фундаментальная метафизическая проблема как добро и зло в средние века тоже трактовалась своеобразно. Как правило речь шла о том, что добро начинается там, где заканчивается зло. Следовательно, между добром и злом есть некая грань, которая объединяет эти две вещи.

А более усложненное отношение, которое стало типичным после 14 века трактовало зло иначе: зло – это недостаток добра, а добро – это недостаток зла. Поэтому грань между добром и злом невосстановима. Это типичное средневековое и позднесредневековое представление. Между христианским и нехристианским грани никогда не существовало. Христианский мир допускал только в одном случае наличие этой грани, когда речь шла о той трансформации, которая происходила между древне-иудейским миром, и тем миром, который стал собственно христианским. Разница между Новым и Ветхим Заветом весьма условная, функциональная разница. Ее смысл сводится к тому, что христианский мир, основанный на Новом Завете, он качественно новое образование, и оно на порядок выше предшествующего. Но грань, которая существовала между миром иудейским и миром христианским, она в сознании средневекового человека была условной, потому что моральный запрет, который действовал в иудейском обществе (речь идет о знаменитом декалоге Моисея), он почти тождественен Нагорной проповеди Христа. И христианский мир считал, что гражданский закон, по которому жили иудеи, это запрет, он был исполнен, и соответственно ничего от гражданских устоев древне-иудейского общества в христианском мире не осталось. Точно также был исполнен закон синагоги, потому что между синагогой и христианской церковью нет ничего общего. А вот то, что касается моральных запретов, они заимствовались христианским миром. И в этом смысле между иудейским миром и миром христианским существовала некая связь, хотя и достаточно зыбкая.

Так вот, здесь этого нет, потому что нехристианское и христианское оказывается гораздо шире по своему значению, чем понятия: христианское и иудейское. Поэтому здесь обязательно есть разлом, который потом по мере развития и существования средневековой социальности постепенно стал заполняться, потому что ни одно социальное не предполагает пустот. Здесь эта пустота стала зоной, где стало интенсивно образовываться в 16 веке то, что мы называем пред-пролетариат.

Поэтому у этого разрыва есть 2 функциональные стороны. Одна функция подчеркивает несовместимость нехристианского и христианского, а другая дает возможность в этом разомкнутом пространстве существовать такой социальной группе, которая по своим социальным воззрениям и по своему типу поведения не подходила ни туда и ни туда. Потому что если взять любого мусульманина, любого иудея, язычника, то в принципе ни один из них не отказывался трудиться. И христианская этика насквозь пронизана представлениями о благих последствиях, которые труд оказывает на человека. Все по-своему работают. Не нужно думать, что феодал вел праздную жизнь. Он тоже работал и тоже отдыхал. То же самое и крестьянин. А вот пред-пролетариат оказывался той самой социальной массой, которая напрочь отказывалась работать и предпочитала в качестве средств существования те самые возможности, которые предоставляла человеку христианская религия. Все люди грешили, только у нас нет потребности в том, чтобы время от времени освобождаться от этих грехов, потому что наше сознание рационально, и мы можем отделить зерна от плевел. А средневековый человек не мог, и ему нужен был механизм этого вмешательства, когда от грехов нужно было очищаться. Нужно было верить. Средние века выработали отлаженный механизм в рамках которого каждый придя в субботу в церковь, раздав горсть монет на паперти, и в этот момент очиститься. После этого можно было неделю опять грешить.

А потом с возникновением инквизиции отпущение грехов можно было покупать на перспективу. Если есть достаточно денег, то можно было выкупить свои грехи на 5 лет вперед. Это приводило к тому, что продуцировалась огромная масса людей, которая жила за счет этих подаяний, потому что подаяния были регулярными, и места у всех церквей были распределены. Поэтому огромная масса пред-пролетариата скапливалась в городах.

Здесь есть еще один важный момент, который связан с не всегда верным представлением о том, что из себя этот пред-пролетариат представлял. для нас средневековый город – это скопление всяческого сброда, которые в субботу подтягивались к церквям и просили милостыню. Это все полная чепуха. Город делал все, чтобы этого сброда там не существовало. Сейчас городские регламенты активно изучаются с этой точки зрения. Этих нищих пускали в город только в субботу. Вся эта братия жила за стенами городских стен. Почему? Потому что они в социальном отношении были небезопасны. И городские магистраты всячески заботились о том, чтобы городские улицы были свободны от этих бродяг.

А за городскими стенами где они были? Нищие находились в постоянном движении, переходя из города в город. Сельская округа тоже ставила перед собой задачи. Например, Англия являет собой один из самых последовательных примеров борьбы с этими нищими. Это вошло в историю как «Кровавое законодательство Тюдоров». Оно действительно было кровавым, но оно несло большую значимую подоплеку, потому что так жестоко расправлялись только с теми, кто не работал.

Если представить себе сельскую округу, особенно в эпоху Реформации, она превратилась в сосредоточие церковных приходов, они были центром, которые регулировали жизнь сельской округи. Если посреди прихода находится церковь, то по радиусу можно определить, какая категория населения живет. Ближе к церкви жили те кто побогаче, подальше те, кто победнее. На границах прихода сосредотачивалось огромное количество нищеты. И это приводило к тому, что это составляло проблему. И сельская округа тоже начинала об этом заботиться. В церковных приходах организовывали 2х разовую кормежку. Но в эпоху Реформации количество церквей резко сократилось. Диаметр одного прихода был порядка 50 миль. Получалось, что человека кормили у этого церковного прихода только в том случае, если он приходил туда в определенное время. Но есть описания, что завтраки начинались в 7 утра, а второе питание днем. В промежутках между питаниями человек должен был вернуться в место своего постоянного обитания. И средневековые дороги демонстрировали огромное количество бедноты, которые на самом деле двигались не от города к городу, а от кухни к кухне. Потом, в 17-18 веке эта беднота стала понимать, что ей не нужно никуда ходить, они стали оставаться у этого прихода. Потом стали организовывать знаменитые дома презрения, где им поручали какую-то работу, и за это получали еду, даже какие-то деньги и ночлег. Это приводило к тому, что нищие оседали, у них образовывалась некая сумма, и они уже из пролетариев становились не пролетариями.

А дальше этот процесс интенсифицировался. И это приводило к тому, что возникают так называемые работные дома. В книге про Оливера Твиста хорошо это описано. Энгельс считал, что это было место, которое уничтожало в человеке все человеческое. На самом деле в этих работных домах был большой смысл, именно там нищета превращалась в имущие слои. Потому что если беднота подчинялась тем самым условиям, которые диктовались работными домами, этим рабочим законодательством, то лет через 15 они становились ничего себе, и даже заводили свое дело. Но если они не подчинялись, то в этом смысле законодательство оказывалось кровавым.

Работные дома располагались как правило вокруг городов. Нищих ловили, сдавали в эти дома. Если бедняк убегал, ему отрезали одно ухо. Такого человека легко распознать в толпе. Если он бежал второй раз, то ему отрезали вторую ушную раковину, и он становился совсем беспомощным. При этом ему жгли на лбу букву S. Если он бежал и в таком состоянии, то его четвертовали. Поэтому рано или поздно все нищие оказывались в работных домах. Если говорить о той социальной ситуации, которая благодаря этим мерам сложилась в 16 веке в Европе, то пролетариев там уже и не было.

Нам мешало православие. У наших церквей тоже сидят люди, которые просят милостыню. И мы, давая им, поощряем их. А до революции эту категорию поощряло государство. В 18 веке у нас церковь от государства отделилась и государство стало заниматься тем, чем раньше занималась церковь по отношению к нищим.

А в Европе, благодаря протестантизму, этого нет уже очень давно, поскольку только в ортодоксальных христианских толках считается, что бедность не порок. А в протестантизме бедность – большой порок. Там действует принцип равенства возможностей. Например, в Англии, Маргарет Тетчер была дочерью булочника.

Поэтому эта масса была деклассированной не в смысле класса, а в смысле общества.

Что из себя представляла эта (показывает) масса? Есть разные точки зрения.

У марксистов средневековое общество является феодальным. Есть феодалы, крестьяне, между ними конфликт, потому что крестьянин всегда должен феодалу. Это основные классы. Сейчас слово класс не очень популярно, говорят о социальных группах. Почему они основные группы? Потому что на них лежит основной груз общественных обязанностей. Это те социальные группы, которые формируют общественное богатство. Вторая особенность у них такова, что эти группы с точки зрения общество многофункциональны.

Французские историки считали, что средневековый человек мог быть одновременно членом нескольких социальных групп, и это верно, но отчасти. Он мог выполнять различные социальные функции. Этот функциональный подход очень верен.

Если представить себе лондонского члена городского совета, он – чиновник, причем элитный. Он потенциально может стать еще выше, может стать лордом-мэром Лондона. Но при этом он еще и купец, потому что лондонские олдермены выбирались исключительно из состава купцов. Поэтому получалось, что этот человек одновременно находится в двух социальных нишах. Он и чиновник и купец. А после того, когда он заканчивал свое пребывание в городском совете, это обычно 5 лет, то если он был хорошим олдерменом, то король давал ему рыцарское звание. И он оставался купцом и при этом включался в дворянство. Это пример того, что человек мог состоять одновременно в разных социальных категориях. Но это был не статус, это была функция. Почему? Потому что понятно, что этот олдермен, которому уже было лет 50, он уже был не воин. Получалось, что для него рыцарское звание это лишь только функция, которую он номинально исполнял, но она этот статус укрупняла, и превращала в очень специфический неповторимый статус, который отличал его положение от других, ведь не у всех рыцарское звание есть.

Т.е. один человек мог оказываться членом разных социальных групп, но отношение между этими разными социальными группами было функциональным. Почему он был купцом, для чего? Зарабатывал этим. Этот род занятий означал, что этот род занятий помогал ему выжить.

Зачем вы пошли на истфак? Явно, не для того, чтобы выжить. Голый энтузиазм. Наша профессия нас не прокормит. Но с нашим образованием мы можем работать везде. Это образование уникально.

Но если есть многофункциональные группы, то есть и монофункциональные группы. (Рисует). Вроде спутников вокруг треугольника. Это так называемые маргинальные группы.

Что такое маргинал? Вечные маргиналы это та категория, которая попадает под определение проституции. Почему проституция маргинальна по отношению к обществу?

Есть целый ряд функций, которые нужны обществу, но которые общество по какой-то причине отказывается легализовать. В таком случае: без проституции обойтись нельзя, а легализовать ее невозможно. Проституция аморальна, и христианство ее запрещает.

Ворожеи, колдуны – это тоже маргиналы.

Маргинальные группы это не те, которые оторвались от одних, и не прибились к другим. Те, кто формируют эту группу, они имеют временный статус существования. Все они желают накопить денег.

В исламе нет проституции. В иудаизме проституция – это вообще храмовая должность.

Дворянство и феодализм воспринимаются традиционно не совсем верно. 2 человека заключают соглашение о взаимной помощи или сюзерен собирает вокруг себя вассалов, эта связь не безвозмездна. Она всегда возмездна. И в большинстве европейских стран феодальная служба предполагала денежную компенсацию, не земельную, а денежную. Классическим регионом является Англия, где уже с 11 века, еще до норманнов, за военную службу человеку платили деньги, а не отдавали землю, потому что отдавать было нечего.

Как возник феодализм? Почитайте Гуревича. Как возникло то, что мы называем социальным неравенством, не классовым, о социальным. Типичный пример: существует некое христианское сообщество, которое пашет землю. В этом сообществе живут женщины, мужчины и дети. И как правило, мужчины, которые пашут землю, они не умеют себя защищать. Потому что защищать это профессия. И они вынуждены пригласить того, для кого держать меч – профессия. Так делала церковь. Почему церковь стала поддерживать рыцарство? За то, что когда церковь стала богатеть и жиреть, она стала нуждаться в военной защите.

Итак, крестьянин приглашает защищать. Но защищать нужно не всегда. Поэтому, когда возникают всякие стычки, он стремится максимально компенсировать свое существование. Он приносит крестьянину или крестьянке из соседней деревни все то, что он во время набега забрал. Эти люди паразитируют над обществом, их количество увеличивается.

Когда такому нужно жениться, ему выбирают в жены самую лучшую девушку. …

Средние века породили ту самую убежденность, что жизнь – театр.

Итак, маргинальные группы это те социальные группы, которые на протяжении средних веков оказывались монофункциональны, и которые выполняли ту функцию, которая по соответствующим причинам не могла быть обществом легализована. Но это были те группы, которые рано или поздно, исполнив эту функцию для себя, потом вливались в состав … Для них это был нормальный путь. Никто не оставался на всю жизнь маргиналом. Разве что одна очень большая социальная группа. Это купцы. Да, купцы это одна из самых больших маргинальных групп. Почему? Если посмотреть на те ценности, которые христианское общество считало в качестве основных, то все, на чем построено купечество, это грех. И в средние века купцами были либо мусульмане, либо евреи. Именно тогда, когда случилась Реформация, западный мир наблюдал то, что мы наблюдали у нас в России в 1980-е годы. Даже короли, которые стали главами церквей, все занялись торговлей. Потому что все реформаторы, начиная от Кальвина, кончая Лютером сняли тот догмат, который трактовал ростовщичество как одну из запретных для христианства ипостасей.

Что первично: сознание или материя? В этом смысле первичным оказывается … Протестантизм породил капитализм. Если бы не было протестантизма, капитализм бы всегда оставался явлением исключительно маргинальным. Этот момент говорит о том, что маргинальные группы на протяжении средневековья могли достигать громаднейших размеров, выполнять ту самую функцию, без которой средневековье… сложно представить средневековье без купечества.

В условиях общества, где действовал запрет на ростовщичество, купец мог быть только купцом. Только в эпоху реформации купцы получили те самые права, которые могли превращать эти группы в многофункциональные, полифункциональные. Для средневековья – это торговля.

Быть купцом для христианина – это грех. (Марина против этого утверждения). Потому что само по себе предпринимательство построено на выгоде. А христианин не должен извлекать выгоду из содеянного. Все содеянное должно совершаться из любви к ближнему.

В Европе монастыри не торговали вином. Церковь не нуждалась в том, чтобы торговать. Ей и так отдавали десятину. А русские монастыри торговали. С 11 века в монашеских орденах начинает господствовать идеал …

Как правило, купеческий этно-социальный состав был не христианский. Во 2-й половине 16 века все резко поменялось.

Ганзейская кампания по своему составу – индийская. Итальянские купеческие города – это исключение. Но именно характер итальянской средиземноморской торговли накладывал определенный отпечаток на развитие итальянской государственности. В Италии так никогда и не сложилось единого централизованного государства. Именно по этой причине, потому что никто не мог взять на себя ответственность. Италия до возникновения Возрождения всегда оказывалась несколько сторонним государством. Там никогда не было того, что с легкостью можно найти в любом средневековом государстве, даже в Империи, которая тоже не была строго организованной, никогда не существовало того, что мы можем назвать государственной идеологией.

Исключения возможны, и христиане тоже могли быть купцами, но при этом они обрекали себя на то, чтобы быть маргинальными. Для человека с христианским мышлением это было чрезвычайно сложной вещью. Потому что средневековый человек нуждался в корпорации, в социальном альтруизме, которого для нас сейчас практически нет. Для нас социальный эгоизм оказывается куда более важным явлением, нежели … .

Если вы после занятий едете домой, а дома никого нет, а уходя вы знаете, что у вас дома есть баночка икры. И уходя, вы икру оставили в холодильнике, а кусочек масла выложили, чтобы оно растаяло. И у метро вы покупаете теплую булочку, предвкушая как вы придете домой, намажете булочку маслом и икрой. И когда вы пришли домой, сели на кухне, намазали масло, и вдруг бац – звонок в дверь. И здесь поведение средневекового человека однозначно. А вы медленно пойдете к двери, и за это время попытаетесь этот бутерброд съесть.

А средневековый человек этот бутерброд отложит, откроет дверь, пригласит гостя, посадит его напротив себя, отдаст ему бутерброд и будет сидеть, смотреть и наслаждаться как его сосед будет этот бутерброд уплетать. Почему делили пополам все? Он жертвовал индивидуальным ради общего, корпоративного. И в этом корпоративном был залог стабильности, благополучия. Это единственное общество, которое просуществовало незыблемым на протяжении тысячелетия, где устои, которые складывались в начале, они были идентичны тем, которые были в конце. Оно вялотекущее, вяло развивающееся общество. Античность будоражила. После средних веков сплошные революции. А средние века – удивительно стабильное общество.

Любые купеческие корпорации, которые возникали в средние века, они как раз и возникали, чтобы защитить эту незащищенную социально-этническую категорию. Потому что в коллективе легче. Любое общество чрезвычайно корпоративно.

Что рождает новое время по отношению к буржуазии? Мы не можем сказать, что у буржуазии есть некое корпоративное сознание, так как они индивидуалисты по натуре. Мы говорим о буржуазном индивидуализме. Что это, если перевести на социальную лексику повседневности? У нас никогда не будет капитализма, потому что мы все думаем глобально.

Например, англичанин подходит к вам и спрашивает: как дела? Он это говорит совсем не потому, что он действительно хочет знать, а его так научили. А если мы спросим, то это разговор на 2 часа со всеми подробностями, потому что у нас ощущение, что твои дела касаются всех, у нас нет индивидуального. А на западе – человек закрыл дверь, и все.

А в средневековом обществе все мыслилось исключительно корпоративно, групповое сознание было корпоративным, себя причисляли к целому. Поэтому то, что образовывало эти группы оказывалось чрезвычайно стабильным, потому что каждый ощущал себя как некую корпорацию. Средневековое сознание насквозь корпоративно. И социальная сфера в первую очередь подчеркивает эту ….

Возьмите треугольник. Внизу по социальному статусу те, чей имущественный статус ниже. Почему это треугольник оказывался стабильным? Потому что все, кто были здесь, они хотели быть тут (показывает). Но быть тут им не давали те, кто уже там был. Поэтому иерархия складывалась из представлений о корпорации как о фигуре, образованной сочетанием соответствующих разрядов. У каждого должно было быть свое соответствующее место.

Поэтому не было разницы между бедным и богатым дворянином. Они все были дворяне. В этом плане у них не возникало иллюзии, что бедный дворянин хуже богатого.

Отношение к богатству было особым. По каким признакам у нас определяется богатый человек? По деньгам на банковском счете или «в чулке». Рыцарь, который «чахнет над златом», это не средневековый образ, это образ современного человека. В средневековье человек был богатым только тогда, когда он много тратил. Нужно было постоянно демонстрировать свое богатство. Поэтому Пушкин, когда рисовал сюжет рыцаря, он ошибался. Богатым можно было зарекомендовать себя только тогда, когда вы тратили достаточную сумму денег. Важна была репутация богатого человека.

Количество горизонтальных этажей, страт, могло быть бесконечно большим. Никто не знает, сколько социальных групп было в европейском обществе к исходу 16 века. Но явно это были не феодалы, не крестьяне и не нарождающаяся буржуазия. Это было очень дробное, но чрезвычайно иерархичное общество, которое сформировалось и застыло в Европе в конце 16 века.

Все, что вам будут рассказывать наши коллеги новисты, начиная с английской буржуазной революции и кончая революцией великой французской, это была реакция, попытка впервые вписать результаты реформации, которые были связаны с появлением огромного количества людей, которые из маргинальных стремились стать нормальными. Но эти (показывает) им этого не позволяли.

Если вы посмотрите на итоги этих революций, то увидите, что как только они добивались уступок со стороны традиционных групп, революции тут же прекращались. И результат этих революций заключался в том, что всевозможные новообразования, которые возникали в Европе на протяжении 150 лет с эпохи Реформации, они обретают то самое место, что мы называем новым дворянством. Это все реформационные порождения, которые не могли вписаться в эту струю, потому что их туда не пускали. И революции состоялись главным образом благодаря тому, чтобы эти огромные массы заполучили тот пакет привилегий, чтобы эти с ними поделились. И как только с ними делились, революции тут же заканчивались. Поэтому и то, и другое было не больше, чем гражданской войной. Причем гражданская война, которая локализовалась в пределах правящего класса. Т.е. те, кто были у власти, они были богаты. Но были богаты и те, у которых не было власти. Соответственно, вторые нуждались в том, чтобы им уступили власть. А первые нуждались в том, чтобы с ними поделились.

В Англии видимо поделились, нашли общий консенсус, поэтому в Англии больше не было революций. А во Франции все было сложнее. Там они поменялись местами. Поэтому Францию лихорадило долго, до Парижской коммуны, до 1870 года.

Но результат был один: он должен был расширить возможности этой старой средневековой системы, но при этом оставить эту систему нетронутой. Почему эта система была такой уникальной и безотказно действующей?

Посмотрите, как сейчас. Современное общество дает возможность смешения. Статус человека может меняться в зависимости от ситуации.

Средневековое общество двойственных ситуаций не допускало. Статус человека оформлялся не только юридически, но любая ситуация, в которую человек попадал, в этой ситуации был заведомо предопределен некий усредненный случай, который отводил этому человеку подобающее место. Это могло быть присутственное место, прием у короля, везде человеку отведено определенное место, соответствующее его статусу.

Как лучше? Сейчас или тогда? Положение тогда было заведомо определено рождением. Средневековое общество никогда не порождало того, что порождает общество сейчас. Элита никого к себе не подпускала. А у нас элита не только не наследственная, она исключительно функциональная. Например, Путин и Ельцин, или в Америке Клинтон и Буш, или в Англии Тэтчер и Блэр – никогда голливудский актер в средние века не смог бы стать президентом или губернатором. Элита в средние века была самовоспроизводящейся и никого чужого к себе не допускала. Это приводило к тому, что общество узнавало статусы людей в любой возможной ситуации. Это приводило к тому, что каждый знал свое место. Плохо это или хорошо?

В 17 веке была масса примеров, когда люди из совершенно незнатных превращались в весьма именитых. Но это было редко. А у нас получается наоборот: те, кто должны быть внизу, они наверху. Это плохо.

А в средние века иерархичность гарантировала стабильность средневекового общества. В принципе Россия сейчас тоже переживает ренессанс. Русские последними вспомнили, что у них должно быть самосознание, и они пошли в церковь, потому что церковь оказалась единственным институтом в нашем обществе, который эти традиции сохранял. В этом смысле рост религиозности – фактор медивальный (?). В церкви человек обретает чувство корпорации.

Лекция № 8

СРЕДНИЕ ВЕКА

от 18 апреля 2006 года

Основные характеристики западно-европейской средневековой социальности. Маргинальные группы.

Сегодня разберемся в том, что из себя представляла верхушка позднесредневекового общества, из каких групп она состояла, каковы были механизмы ее формирования.

Потом поговорим о том, что представляла из себя позднесредневековая государственность. Почему эти темы стоят рядом? Это связано с характером той динамики, с теми закономерностями, которые были характерны для правящего класса, для позднесредневековой элиты, поскольку с теми трансформациями, которые проходили в ее составе были связаны те изменения, которые собственно привели к рождению того самого феномена – явления, которое современная немецкая историография называет государством нового времени. Которое в собственном смысле слова стало тем государством, с которым мы с вами привыкли иметь дело. Это было то государство, которое незначительно отличается от той государственности, которое существует сейчас в Западной Европе.

Прежде чем говорить о средневековой элите, напомню, как мы обсуждали проблему соотношения различных социальных групп и земельной собственности в средневековом обществе. Итогом этого разговора стал вывод о том, что практически все социальные категории, которые характеризовали социальную организацию позднесредневекового общества, в той или иной степени были связаны с землей. Поэтому классовый подход, который длительное время царил в отечественной историографии и который определял соответствующие подходы для характеристики позднесредневекового общества не годится, поскольку с этой точки зрения средневековое общество становилось одноклассовым. А говорить в этом смысле о нем никакого смысла нет, а нужны другие критерии.

То же самое относится и к проблеме господствующего класса в той или иной интерпретации, потому что если вы посмотрите традиционные оценки, вы найдете далеко несвежую мысль, что правящий класс, социальная элита своим могуществом, своим социальным престижем была обязана объемам земельной собственности, которая находилась в их распоряжении. Мысль сама по себе неплохая, конструктивная. Если посмотреть на элиту средневекового общества с точки зрения тех объемов земельной собственности, которым она владела, то действительно может сложиться впечатление, что дворянство, знать, та часть средневекового общества, которая происходила из двух первых сословий: из дворянства и духовенства, действительно были обязаны своему престижу земельной собственности. Огромные объемы земельной собственности были сконцентрированы вокруг крупнейших западно-европейских семей.

Но это может показаться только на первый взгляд. Если мы бросим беглый взгляд на европейское общество позднего средневековья, то 16-17 век будут решающими в нашем представлении об этих механизмах. Если мы возьмем классический пример английского общества, уже явно выходящий за рамки средневековья, относящийся к домену новой истории, то рыцарское держание, которое составляло основу феодальной собственности на землю, было отменено в 1646 году.

Что такое рыцарское держание, феод, фьеф? Может сложить впечатление, что эти феоды единожды закрепленные за одной семьей на протяжении нескольких веков сохранялись неизменными, и та тенденция, которая поверхностно наблюдается в средневековом обществе говорит о том, что объемы земельных владений приращиваемые к феодам на протяжении классического и позднего средневековья, постоянно увеличивались. Но. Пока служит, и пока лоялен. Когда служба или лояльность приходили к концу, этот феод можно было отобрать.

В большинстве стран западной Европы, за исключением Англии и Франции, где господствовала своя система права, во Франции кутюрное право, в Англии общее право, в других странах господствовало римское право, и те формулы, которыми пользовались тогдашние юристы, они целиком повторяли логику и закономерности старой римской системы гражданского права. Так вот, все что происходило в западной Европе и та форма земельной собственности, которая существовала, говорила о том, что это не абсолютная собственность, а это всего лишь владение. Это владение оказывалось тем самым концептуальным началом, которое спаривало в единой целое сеньора, который давал этот феод, и того человека, который за этот феод служил. Иными словами, это было владение.

Между абсолютной собственностью и владением есть большая разница. Владение нельзя отчуждать, его нельзя продать, передать по наследству. В принципе подобные отношения в неизменном виде существовали и в позднесредневековом обществе. И страны на протяжении 16-17 веков, за исключением Германии, поскольку там было все сложно и непонятно, они все-таки добились решающего исхода почти 1000-летней истории существования «феодализма», она завершилась. Потому что земельная собственность перестала быть владением, и наконец-то ее можно было отчуждать, передавать по наследству, продавать, дарить.

Но мы говорим о конце 15,16 и начале 17 века. И в этот период ситуация оставалась неизменной. Верховным собственником всей земли по-прежнему оставался король. И положение позднесредневековой знати оставалось чрезвычайно нестабильным. И эта земля оставалась явлением не номер 1, не тем критерием, который позволял бы отличать эту часть средневекового общества от всех остальных.

Что же собственно отличало и превращало средневековую знать в ту самую знать, которую мы привыкли видеть? Служба, и те значительные привилегии, которые проистекали из ее характера. Знать могла служить верой и правдой своему монарху двумя способами. То время – это время кардинальной ломки старой, идущей еще со времен раннего средневековья, классической схемы взаимоотношений между сеньором и его вассалами. Эта схема была связана с несением военной службы.

На рубеже 14 и 15 веков в связи с изменениями в военном деле, значение человеческого фактора, живого пушечного мяса, которое имело значение на протяжении раннего и классического средневековья, оно постепенно начинает увядать. Потому что благодаря успехам в артиллерии, в конном и пешем строе, количество людей, которые составляли ведущее звено военной системы, оно начинает резко падать. И престиж военной службы начинает постепенно деградировать. Дворянство или знать повсеместно, начиная с конца 15 века, резко меняет ракурс своих интересов. По-прежнему знать предпочитает служить, она не предпочитает учиться. Хотя если посмотреть на те исследования, которые касаются проблем образовательной революции, то для средневековой знати заниматься науками было плохо. Почему? Если посмотреть на любого военного человека, даже сейчас… Образование и военная профессия тогда считалось несовместимым, считалось, что образование лишь отвлекает человека от насущной функции, которую человек должен в этом обществе выполнять. В среднем высшее образование тогда можно было получить за 2 года. Крупнейшие европейские университеты Падуя, Сорбонна, Флоренция, Кембридж и Оксфорд в Англии, степень бакалавра можно было получить за 2 года. Тех, кто учился 4-5 лет, было сравнительно немного. Тем не менее эти 2 года отвлекали от возможности воевать.

Дворянство повсеместно устанавливала всевозможные барьеры. И даже человек благородного происхождения, занявшийся наукой, мог запросто потерять благородное звание. Это было тем фактором, который, как считалось, приводил к инфляции таких понятий, как честь, достоинство, благородство.

Самыми богатыми в 16 веке были медики и юристы, как и сейчас.

В конце 15 века ситуация кардинально меняется. Первые европейские описания, которые были посвящены генезису дворянства, они указывают, что такие большие категории как дженты в Англии, как джентильомы во Франции, они формировались не только за счет рыцарства и оруженосцев, но и из тех категорий, которые ранее считались неблагородными, из докторов медицины, из юристов, докторов права, из тех, кто занимался теологией и прочими науками. Этот шлейф у благородного сословия в 15 веке неизменно растет. Это говорило о том, что знать, которая теперь лояльно относилась к этому явлению, очевидно поменяла ракурсы своего восприятия. Это было связано с тем, что европейское обществе начиная с конца 15, и особенно в 16 веке, изменяет свой интерес. И знать активнейшим образом включается в ту самую профессию, которая раньше для нее была в основном лишь вспомогательным звеном, которое не приносило ни благородства, ни престижа, а было отягощающей повинностью. Знать начинает активно участвовать в политической жизни государства.

Яне скажу, что в 16 веке знать активно формирует то, что потом будет называться чиновничеством, но во всяком случае те процессы, которые происходили в среде знати, были значительными. И заниматься политикой, занимать соответствующие должности в государственном аппарате стало не только почетно, но и прибыльно.

В науке длительное время шла дискуссия относительно прибыльности государственных должностей, которые привлекали аристократию. Когда речь шла о том, что ведущие позиции в государственном аппарате занимали представители второго сорта, то как правило эти категории населения не тяготели ни к какой систематизации. 16 век – время появления всевозможных служебных регламентов, где описываются служебные обязанности и где в общих чертах оговаривается «тарифная сетка», которая определяла размеры жалованья.

Тогда жалованье отличалось от современного. Это были деньги и денежное содержание, которые как правило составляли 1/3, но к этому прибавлялись всевозможные привилегии, главной из которых было право столоваться при дворе, кормление. Люди за это боролись. За тарелку супа с королем за одним столом боролись больше, чем за иное право. Это почиталось.

Когда ученые 19-20 века смотрели на послужные списки, и на те доходы, которые реально мог извлечь человек из этой государственной службы, то складывалось впечатление, что непонятно, для чего знать стремилась занимать государственные посты? Ведь жалованья были мизерными. Дискуссии, которые были инициированы вот этой широкой идеей аристократизации государственного аппарата, особенно придворного аппарата, в 16 веке они встретили оппонентов со стороны жестких рационалистов, которые говорили: а что толкало знать, если конечный итог был никакой? А толкало очень многое.

Если взять классический пример, который можно найти в любой стране, даже в России. Самая простая должность: спальник – в России, грумы – в Европе, камер-юнкеры. Это значительная масса людей, которые находились с королем в его спальне, которые в принципе спали с королем в одном помещении. Почему отпрыски наизнатнейших родов стремились к тому, чтобы стать спальниками?

Что представляли королевские покои до барочного периода, до того как их стали хорошо отапливать? Зима. Человеку хватало сил добежать из более теплого помещения до спальни и лечь в постель. Барочное время дает нам представление: огромная кровать с балдахином, и все считали, что балдахин – это элемент декора. На самом деле это жесткая необходимость, это было единственное место в огромном неотапливаемом помещении, куда сбегались не только король, но все, кто был туда допущен. В ногах там была решетка и на нее ставили жаровню. Из камина выгребали угли, засыпали в жаровню. Король и окружение забирались в эту огромную постель, задвигали шторки. И пока из жаровни шло тепло, можно было заснуть. Спальники занимали место № 1. Почему? Потому что им разрешалось попасть туда по регламенту. Среди спальников был старший спальник. Их функция была тривиальной. За определенное количество часов до того, как король решал отойти ко сну, этот старший спальник забирался в постель, накидывал на себя одеяла и нагревал постель для короля. Спальник обычно был человек больших размеров. Когда король приходил, спальник вылезал из постели.

То явление, о котором писал Дюма, о малом окружении вокруг короля, пользовались большим влиянием.

… Церемониальное место. Туда король мог за свою жизнь попасть дважды: когда он становился мужчиной, в 13-14 лет. Это была официальная церемония. И второй раз – когда он женился. В такой спальне протекала первая брачная ночь. В принципе король мог выбрать любое место, в том числе в своем кабинете.

Когда король вставал, его вставание с 15 века было ритуальным. Он не мог просто так встать. Момент пробуждения монарха это церемония государственного масштаба. Туалет, омовение, снятие ночной рубахи, облачение в одежды – это все проводилось при стечении огромного стечения народа. Быть там считалось престижно.

Это был момент, когда короля можно попросить все, что угодно. Близость королю воспринималась гораздо престижнее, чем большое жалованье. Тем более попросить можно за любого.

Знаменитый Бэкингем был могущественным фаворитом 18 века. Этот человек был баснословно богат. У него были неофициальные доходы огромные.

Воинский престиж неустойчив. Можно выиграть, можно проиграть. В отличие от этого престиж придворного всегда более конкретен. Близость королю, возможность влияния на судьбы других людей. Со 2-й половины 16 века возможность принятия политических решений. Это время реального появления совещательных органов, которые постепенно замещали во многих странах большие советы, которые существовали в западной Европе с 8-9 веков. Это тайные советы, которые собирались вокруг короля. Это те самые советы, которые собирались вокруг короля, и куда входили те, кто занимал государственные посты. Регламенты тайных советов говорят о том, что чиновники, входившие в этот тайный совет, входили туда не потому. что они были носителями самых высоких титулов, а потому что они были чиновниками.

Это явление, которое становится модой в начале 16 века, постепенно превращается в одну из ведущих тенденции становления государственности нового времени.

Элита средневекового общества, в отличие от современного, она несменяема, она наследственна. Ранее классическое средневековье рождали представление о власти из какой формы могущества? Марксисты бы сказали, что из земельной. Престиж средневековой аристократии в основном строился на военном престиже. И земля в этом смысле в этой системе ценностей играла второстепенную роль. Землю воспринимали не как источник дохода, а как источник престижа. А источником престижа она была с точки зрения тех ресурсов… Объем земли напрямую влиял на количество человек, который дворянин мог реально выставить в качестве воинов. Чем больше земля, тем больше воинов он мог реально выставить. Чем меньше земля, тем меньше, и тем меньше престиж.

И если мы вернемся в эпоху раннего средневековья, именно когда происходил генезис практически всех титулов, которые раскрывают всю палитру позднесредневековой знати, то в принципе и герцоги и графы и маркизы и виконты и бароны – это должности, престиж которых определялся земельным ресурсом, на котором они стояли. Во многих смыслах последующий, уже социальный престиж этих титулов, он определялся изначально не землей. Военный престиж на рубеже 15-16 веков постепенно уходит. Люди начинают заниматься активно политической карьерой. И в принципе та самая необходимая связь с землей еще более разрушается, как это ни парадоксально звучит.

Если посмотреть на картину знати на рубеже 16-17 веков, то огромное количество безземельной знати подтверждают ту самую особенность, что земля и титул перестают быть связанными. Существует в Англии ирландское титулованное дворянство и шотландское титулованное дворянство. На 2/3 они состояли из тех людей, у которых земельные наделы не покрывали необходимой крепости для их титулов. Поэтому всевозможные инспекции, которые проводили Стюарты в начале 17 века, подтверждали, что розданные ими титулы не подкреплялись реально земельными участками. Баронский титул не подкреплялся боронией в том необходимом объеме, который требовался для этого титула, и крепости не было никакой. Это обстоятельство при всем при том, что оно может подтверждать и идеи об инфляции титулов, чести, деградации дворянского достоинства, это безусловно, но это лишь только одна сторона наблюдаемых процессов. Это результат чего? Если человек служит мечом, земля ему нужна? Это необходимый ресурс, который покрывает затраты, связанные с жизнедеятельностью. Теперь он почти государственный служащий, у него почти фиксированный доход. Поэтому земля уже не является ресурсом, обеспечивающим жизненные потребности.

Например, Бэкингем. Много людей в тогдашнем обществе стали брать взятки. Если посмотреть на судебные процессы, то все вовлечены в них. Взятки нельзя было брать, это плохо. Но все брали, потому что без этого было нельзя, из-за малого размера жалованья. И ценность должности, которую занимала знать, она исчислялась не в размерах жалованья, а размером дополнительных возможностей, которые стояли за этими должностями. Так вот, Бэкингем был человеком чрезвычайно изобретательным.

Что такое взятка? Вы делаете доброе дело и берете за него вознаграждение. Взяткой она считается тогда, когда вы ее берете на тот момент, когда дело еще не совершили. А когда вы его совершили, и при этом вы трижды откажетесь от взятки, а на четвертый раз возьмете, то это уже не взятка. Это изобрели французы.

Англичане были более щепетильный в этом вопросе. У них разрешалось делать подношения высшим государственным чинам 2 раза в год: на Пасху и на Рождество. Бэкингем был изобретательным. До сих пор сохранился поднос Бэкингема, овальное серебряное блюдо, оно изумительно тем, что его плоская часть разделена на клеточки. Эти клеточки служили тем самым местом, куда можно было Бэкингему делать подношения. Квадратик размером 5х5 см. Какое подношение можно в него поместить? Драгоценности, монеты. Вроде бы он по-крупному не брал, в течение года ничего не брал. А на Пасху и на Рождество это воспринималось как дар.

Если вспомнить традицию: в даре нет ничего удивительного, дар один из тех механизмов, который скрепляет средневековое общество, и обеспечивает ему единство, потому что дар всегда ответный. Все вписывается в известную схему: ему камешек, а он в ответ услугу. И получалось так, что никто не нарушал традиции, и как взятка это не воспринималось. Поэтому государственная служба для знати становится чрезвычайно доходной статьей. Если посмотреть на те процессы, которые происходили в 16 веке во всех странах: придворные государственные ведомства были заняты представителями низших слоев знати, рыцарства, незнатными людьми, эта масса постепенно начинает вытесняться. Даже должности придворных поваров, которые требовали навыков, они тоже занимаются людьми, далекими от кулинарного искусства. Но эта должность позволяла войти в королевские покои в какой-то момент там задержаться. Это давало огромные привилегии и гораздо большие, чем когда человек рисковал на поле боя.

Этот момент, который был связан с изменением профессиональных функций знати, которые она традиционно занимала с одной стороны, ее интерес к военной профессии, а с другой стороны последовавшая за этим аристократизация государственного аппарата, они привели к тем самым изменениям, о которых сейчас пишут достаточно много, именно в этот самый момент происходит необходимое разведение того, что мы называем обществом и того, что называем государством. Раньше эти 2 понятия как бы существовали едино, и отсутствие собственно политического в чистом виде и собственно социального… Вот заметьте, какие формулы средневековья мы употребляем для характеристики того, что мы собственно называем политическим и государственным? В 14-15 веке какие формулы появляются? Мы начинаем говорить…

…Вот эта метафора тела она была чрезвычайно средневековой по своей сути. Потому что тело было корпоративным объединяющим началом, тем самым началом, которое было характерно для средних веков вообще. Этот процесс разделения шёл достаточно болезненно. И те, кто занимается социальной историей констатируют для конца 16 века, рождение социального, а тем кто занимается историей политической, они говорят, что в это время появляется то, что собственно называется современным государством. О чём здесь идёт речь? Почему этого не существовало до завершения этих процессов?

Вспомним этот треугольничек, который мы с вами рисовали. Кем был король? Кроме того, что он был главным феодалом, кем он был? Он был королём, монархом и в этом смысле происходило то, что средневековое сознание, и это было очень важно, оно олицетворяло идею монархии с личностью короля. Представление о монархии было глубоко персонифицировано. Соответственно получалось, что всё представление о средневековой монархии оно помещалось в персоне короля. Соответственно монархия и король были неразрывны и едины. Она начиналась там и заканчивалась там. Поскольку при этом король был феодалом №1, то это приводило к тому, что идея политического и идея социального они в средневековом сознании чётко сплетались между собой и были едины. Это были два нерасчленимых между собой явления.

Если взять правовой дискусс 16 века, то те же самые английские юристы, которые в известной степени подготовили правовой катаклизм середины 17 века, пытаясь обосновать актуальность своей профессии, свой статус, они пытались рассмотреть себя не расчленяя себя с государством. И только когда это у них не получалось, они пытались строить и выводить те самые конструкции, которые давали толчок социальному.

Если посмотреть на старый средневековый регламент и посмотреть на позицию короля в этих старых средневековых регламентах, то он там персона №1, глубоко феодальный человек. Он возглавляет феодальную иерархию, и те люди, которые идут за ним от высших феодальных титулов до бедноты они строго выстроены как мини-слепок той социальности о которой мы говорили. Если мы посмотрим на аналогичные регламенты, связанные с королевскими процессиями... Виктор Ковалев блестяще защитил диссертацию о королевских процессиях 17 века. В этих процессиях постепенно на протяжении 16 века начинают вкрапляться единицы, которые уже не соответствуют тем социально престижным позициям, которые были характерные для типичных средневековых регламентов, появляются позиции, которые отводятся соответствующим государственным должностям. Дальше возникает эффект, что государственные должности, они постепенно теснят всё то, что ассоциируется в этом старом средневековым сознании, с этим единым не расчлененным образованием, где политическое и социальное существует едино. Это отодвигается на второй план, и на верхушке постепенно вырастает тот самый слой, который олицетворяет настрой общества и связан исключительно с государством. Даже члены тайного совета, которые не имели дворянских титулов, их престиж, как престиж тайных советников короля оказывается значительно выше престижа тех людей, которые имели соответствующие титулы, но не были при этом членами тайного совета.

Средневековое сознание отличалось… для того, чтобы что-то понять, средневековый человек должен был сначала записать. В записанном виде текст вмещал его видение всей панорамы действительности. Для занятого человека очень важно было эту действительность свернуть в текст, записать её, поскольку других законов и правил не знал, записать правила грамматики. Дальше этот текст, который становился его псевдо-действительностью, он как бы накладывал на действительность, и если она подходила, то это так. А если не подходила, то он строил ещё один текст, и из этого проистекала для него таким образом организованная научная картина.

Эти самые процессии, это тоже записанный, это тоже свёрнутый текст, земной порядок, тот самый порядок, который говорит о том, что будучи помещенным в тексте, он уже существовал в той самой действительности. И действительно, отделение государства от общества, оно происходит весьма определённым образом. И именно благодаря тому, что те традиционные порядки, которое занимала знать тогда, когда общество оставалось глубоко феодальным, они постепенно начинают вытесняться той же знатью, но которая обладала тем, чем не обладала оставшаяся знать – политическим престижем. Та самая аристократизация, о которой мы говорим, она собственно привела к тому, что государство постепенно стало выделяться в самостоятельный организм. Организм аристократии. Поскольку аристократия привыкла к корпоративному сознанию, которое шло оттуда из глубин средневековья, она очень быстро оформила эту новую общность в виде новой корпорации, которую она назвала государством.

Когда мы будем говорить об абсолютизме, главный эффект абсолютизма он легко понимаем как раз с точки зрения тех самых процессов, о которых мы говорим, с точки зрения аристократизации. Главный итог абсолютизма заключается в том, что монархия перестала быть, вернее утеряла ее персонифицированный оттенок, она превратилась в государственный институт. Если вы посмотрите, то по времени процесс аристократизации государственного аппарата, с одной стороны, и процесс формирования абсолютистских режимов в западной Европе, он совпадает.

Что делал реформация? Она разрушала. Но разрушая, она пользовалась теми же старыми корпоративными приемами, которые она черпала из средневекового прошлого, и она тут же создавала свою самую новую корпорацию.

Когда мы будем говорить о сектантстве, о реформации второй волны, лишь немногие из английских индепендентов смогли отказаться от идеи корпорации, но они просуществовали очень недолго. Их деструктивная функция в годы гражданских войн в Англии в 17 веке всем известна. Именно они лишили Карла 1 головы, именно они придумали республику, именно они испугались этой республики. Именно они придумали протекторат, и когда протекторат исчерпал свои возможности, именно они эту монархию восстановили. Этот бескорпоративный эксперимент индепендентов он оказался фатальным для такого общества как английское. Те же самые гуманисты, о которым мы начнем говорить в следующий раз, их ограниченность заключалась в том, что выдвинув достаточно широкую программу для человека, они все ее преимущества свели к своим собственным потребностям, образовав изначально свою независимую корпорацию, и поэтому голос гуманистов никто не услышал. Реформация сделала шаг вперед, она шла к народу, но успехи ее были не столько велики, поскольку она замыкалась на идее корпорации, идее единства, и не выходила за пределы…

Как вы видите не корпоративный путь решения этого вопроса?

Вы слышали доклад …. о периодизации новой и новейшей истории 20 века? Больше часа он говорил о тех критериях, которые можно положить в основу периодизации. Во всем можно усмотреть остатки старой средневековой проблемы. И выдвигая тезис о том, что движущими силами истории в 20 веке было противостояние Германии и России, против этого никто не будет возражать. Но эта проблема старая, упирающаяся в 15 век, когда заново родилась идея третьего Рима, когда Германия, которая претендовала на вторую …, получила разрушенный византийский Рим и постепенную трансформацию византийского Рима в московский миф о Москве, как о третьем Риме. И 1-я и 2-я мировая война эту проблему в известной степени решали.

Если посмотреть на эту проблему культурологически, не экономически, не политически, то можно сказать, что средневековье закончилось, когда мы победили Германию.

Атеизм – это антирелигия.

Вот что касается проблемы рождения государственности и участия элиты, правящего класса в процессе государство-образования.

ГУМАНИЗМ.

Есть 2 точки зрения. Одна точка зрения, согласно которой то явление, которое начинается в Италии в конце 14-до середины 17 века – это событие уникальное и неповторимое, событие вселенского масштаба, изменившее все, что можно было изменить. Это некий переход в человеческом сознании, это трансформация всех основных ценностей, это рождения нового «Я», рождение человека нового типа.

Если вы будете читать работы наших интервинистов, то это практически общая для них, кочующая из одной работы в другую, за редким исключением, позиция.

Есть другая точка зрения, которая смотрит на события этого же самого отрезка, как на событие более тривиальное, и скорее не как уникальное, а как повторяющееся событие. Согласно этой точке зрения, итальянский Ренессанс 14-17 веков был не чем иным, как очередным звеном в многочисленных ренессансах, которые происходили в Европе, начиная с эпохи Карла Великого. Это Каролингское возрождение, это Оттоновское возрождение, это предренессанс 13 века и наконец ренессанс, который первоначально стал распространяться в Италии, начиная с конца 14 века, и затем охватил значительную часть Европы и Германию, Францию, Испанию и в меньшей степени Англию.

Если смотреть на все эти возрождения, то гуманистический потенциал, идея человеколюбия возрастает от Каролингского возрождения до итальянского ренессанса.

Кто из них прав?

Здесь проблема преемственности между античностью и средними веками. Что такое средние века для европейского человека времен 18 века, для французских мыслителей? Это темные века. То время, 1000 лет европейской истории, когда забыли об античности. В 5 веке в единочасье забыли. Обычно говорят, Баэций (?) – последний римлянин. Он последний классик, а дальше полной забвение, иррационализм.

Как бы на протяжении всего средневековья все, что было связано с античностью, было забыто. Это до парадоксальности нелепо, просто нелепо. Вот наши коллеги-античники, если бы не мы (медиевисты), им бы нечего было делать. Да, в 19 веке что-то нашли, в 20 веке нашли еще что-то. Но ведь все, на чем они строят свои исследования, переписали наши средневековые монахи. Всё. Если бы не медиевисты, то мы просто бы не знали, что такая античность была. Потому что если бы средние века не сохранили в своих монастырских скрептониях памятники и античной литературы, и просто интеллектуальные памятники античной поры, … Возникает вопрос: как у общества, которое столь масштабно, активно переписывала, сохраняла античные тексты, к античности может существовать такой сильный негатив?

Что значит переписать? Это значит ретранслировать. Может ли это общество сохранять негатив к тому, что оно так активно ретранслирует?

(В аудитории спор) Если посмотреть на Августина – одного из отцов христианской мысли. Чтение Платона, и эта традиция сохраняется на протяжении всех средних веков, она активизируется у гуманистов. Платона цитировали наряду с Библией. У Платона была репутация весьма пограничного автора. Хронологически он не попадал в число христианских авторов, потому что он жил задолго до того, как христианство появилось. Но, не забывайте, что христианство появилось благодаря неоплатоникам, последователям Платона. Если вы откроете Евангелие от Иоанна и прочтете первые строки: В начале было слово, и слово было Бог…. – это слова неоплатоников. Получается, что Платон и его комментаторы неоплатоники, и христианство – это вещи взаимосвязанные, не исключающие друг друга. Если взять знаменитую теорию эманации, которую Платон начал разрабатывать и которая была потом продолжена его последователями неоплатониками, она очень напоминает и христианство, и учение о Троице. Когда дух первоединого эманирует, он проходит различные стадии: мировой разум, мировая душа, и получается в конечном счете триединство, которое определяет содержание христианского представления о Троице.

Мы сейчас оговорим не о зрелом христианстве, а о том христианстве, которое существовало на рубеже 4-5 веков, его августинском христианстве.

Марина спорит с преподавателем: В христианстве не считается, что мир это эманация Бога.

Ответ: это теперь не считается, а раньше считалось.

Проблема о преемственности действительно существовала. И средневековая культура, пусть в ограниченном варианте, ретранслировавшая античную культуру, не могла целиком ее отрицать. Здесь существовал иной аспект, который был связан с языческой природой культуры, которая, будучи языческой, как бы оставалась враждебной христианству. Но не забывайте, что христианство относилось к язычеству тоже по-разному. Была та часть языческой культуры, которую христианство напрочь отвергало. И была та часть языческой культуры, которую христианство активно пыталось использовать. И, по всей видимости, отношение к античности, которое существовало в средние века… Эта культура могла сыграть взрывную роль, ее ретранслировали, но при этом она никогда не становилась достоянием многих. Тут можно возразить и сказать, что и сейчас античная культура не очень популярна. И Платона мало кто читает. Даже в нашей аудитории.

Кто читал Аристотеля? Чуть больше.

Не нужно переоценивать значение античной культуры. Но этого разрыва, как считают очень многие, между средними веками и античностью все-таки не существовало. Существовал канал, который постоянно ретранслировал эту античную культуру, и который был связан главным образом с монашеской средой. Существовал канал теологический от Августина до неоплатоника Комина (?), где все спорят … С кем спорил Августин? С язычниками, имея в виду неоплатоников.

Ситуация действительно оказывается чрезвычайно парадоксальной. Эта античная культура оказалась в 5 веке раздробленной на различные сегменты, и эти сегменты … Можно, конечно сказать, что если разбить античную культуру на сегменты, то она перестанет быть античной культурой. Останется или нет? Останется. Она же не перестала существовать. Ее в итоговом варианте разбили на части, и эти части стали независимо друг от друга развиваться, по разным каналам. И в определенные моменты эти частицы как бы собирались в единое.

Посмотрите эволюцию средневековой архитектуры, от романского стиля к готике. Готический стиль это какой стиль? Что положено в его основу? Наверху немного света. Дионисий ___гет. Он неоплатоник.

И получается, мы имеем несколько вспышек последовательного интереса к античной культуре: каролингское, оттоновское, проторенессанс 14 век, но античная культура с 5 века не перестала существовать. Она, разделенная на сегменты, все равно транслировалась в средневековье и различные проявления средневековой культуры, они все равно были античными по своей сути. Даже этот знаменитый прием, когда они сворачивали тексты а потом разворачивали (?) этот прием идет от Аристотеля, от его литургической концепции.

Те категории, которыми пользовались средневековые интеллектуалы, они были чьими категориями? Аристотелевскими. Средневековая схоластика, что в основе положено? Получается, что средние века античную культуру никогда не забывали. Она существовала, постоянно транслировалась постоянно. В истории средневекового общества, в истории средневековой культуры существовали такие моменты, когда эти сегменты …

Если бы вы почитали книгу Экко, там ситуация с одним античным манускриптом привела к тому, что спокойствие в монастыре было разрушено.

Точно также всплески античной культуры до 14 века были кратковременными и не очень удачными. Их всегда гасили. Есть один человек, который считает, что античность не угасла никогда, это А.Ф. Лосев, который смотрит на нее как на одну из разновидностей, модификаций позднеантичной культуры. И для него этой проблемы вообще не существует, проблемы прерывности античности и средневековья.

Масштаб этого явления не столь велик и значителен, как очень часто ему пытаются придать исследователи, которые этой эпохой занимаются.

У меня, как у англоведа возник парадокс. Если вы откроете наши советские учебники, то там (Английскую революция все знаете?) до республики, которая возникла в 49 году, был апогей. Апогеем революции считалось движение диггеров, потому что именно участие народных масс в этих событиях достигло апогея. Эта вещь совершенно абсурдная. Диггеров было 48 человек. Может ли 48 человек дать основу для апогея революции?

Что такое апогей революции? Они перебрались на пустошь и трижды ее раскапывали. Перфакс, который был главнокомандующим парламентской армии, был страшно недоволен. Первый раз он с ними поговорил и убеждал их разойтись. Они не разошлись. Для них это был единственный источник пропитания. Потом эти народные массы вскопали эти огороды еще раз, и опять …. Когда на третий раз это все произошло, их оттуда прогнали. Эта настойчивость… У нас никто их количество не считал, а в Англии посчитали. Их 48 человек.

Если мы попытаемся на пальцах посчитать количество гуманистов в Италии, Германии, Франции, Англии, их тоже можно посчитать на пальцах. Могло ли движение, состоявшее из 20-30 человек, сыграть такую грандиозную роль, которую мы пытаемся в этом событии увидеть?

В учебнике написано, что в Италии 14 века возник капитализм. Историк _______бург считал, что в этом раннем капитализме и был толчок к появлению гуманистического движения.

Есть другая модификация: что гуманизм возник, и породил капитализм.

Почему родился капитализм? Мы занимаемся проблемой феодализма. Выяснилось, что феодализма в том варианте, в каком мы его понимаем, не существовало. Я думаю, что и капитализма в том варианте, в каком мы считаем, тоже не существовало.

Моя задача – показать вам, что помимо вашего учебника есть и другие мнения. Книга Лосева «Титаны Возрождения» даже не помещена в обязательный список литературы, а следовало бы ее прочитать. Нет никакой привязки гуманизма к капитализму.

Многие говорили, что язычество опасно для христианства. Но оно было опасно как раз с точки зрения тех истоков, которые оно предоставило христианству. Очень долгое время между теологами, до Фомы Аквинского, существовала определенная боязнь, что в ранне-христианском компентиуме теологи сумеют угадать эти позднеантичные черты, черты этого самого язычества. Видимо в истории существует срок, в течение которого любая опасность теряет свою актуальность.

Когда языческое христианство могло потерять для христианского средневекового западного мира 14 века ту самую опасность, которую оно представляло для него в 4-5 веке? 1000 лет достаточно? Можно сказать, что в 14 веке процессы, которые происходили и в христианской религии, и в христианском сознании и в христианской церкви вообще стали необратимыми. В этом смысле 14 век – то самое время. До 14 века эта угроза пока существовала. А после 14 века этой угрозы не было, и христианская церковь существовала себя достаточно свободно, чтобы тот канал ретрансляции письменной античной культуры открыть. Просто-напросто открыть и дать возможность желающим интеллектуалам читать античные памятники.

Когда античные каналы были раскрыты, когда возник рецидив очередного интереса к античной культуре, еще в 12 веке была обнаружена одна незамысловатая закономерность, которая касалась вопросов, которые мы с вами обсуждали, когда говорили о средневековой религиозности. Мы говорили, что средневековая религиозность была безответной и односторонней. Потому что в 12,13,14 веке человек, приходящий в храм, уже не мог не понимать, что в храме произносилось. Любая проповедь заучивалась наизусть, и человек в основном ловил мелодию божественного слова, и этот моменты был чрезвычайно важен, как один из стимулов, которые будут в последующем двигать тех, кто в 14 веке попытается прикоснуться к тому самому античному наследию, которое становится к этому времени достаточно открытым. Это вторая проблема.

Значит, первая проблема – открыли, вторая проблема – связана с ограниченностью и односторонним характером того, что мы называем средневековой религиозностью. В немецком гуманизме это скажется в мистике …

Третий момент – проблема собственно …. (кассета кончилась)

Лекция № 9

СРЕДНИЕ ВЕКА

от 24 апреля 2006 года

Мы с вами в прошлый раз говорили о ренессансе и возникновении гуманизма. Мы остановились на тех версиях, которые предлагали и продолжают предлагать наши специалисты по ренессансной Италии и ренессансоведы, итальяноведы. Последний сюжет, который мы с вами обсуждали, касался той связи, которая существует между понятием ренессанс и понятием капитализм. Эта связь достаточно условная. Связь между возникновением гуманизма и капиталистическим развитием европейских стран 14-15-16 веках, можно оспорить, потому что то соответствие, которое устанавливают между ренессансом и капитализмом, соответствие, которое упирается как правило в проблему индивидуализации, появился такой индивидуализированный человек, который наконец-то стал заботиться не столько о корпорации, о поддержании корпоративного сознания, которое было характерно для средних веков, а это привело к тому, что условия средневековой цивилизации разрушились.

В этом нет ничего разрушительного. Безусловно индивидуализация способствует определённому общественному прогрессу. Если вы посмотрите на себя, то мы все индивидуализированные персоны. То, что мы делаем и то, чем мы руководствуемся в своей повседневной жизни, это итог той самой индивидуализации. Но той индивидуализации, которая не была связана с гуманизмом. А та, которая пришла в Европу, а потом перекочевала в Россию в 19 веке главным образом под влиянием Реформации.

Прошлый сюжет, который я озвучивал на прошлой лекции, касался небольшой группы итальянских гуманистов, которые говорили в основном про себя и для себя. Не имея в виду широкой публики, он не имел того резонанса, который обычно, специалисты, занимающиеся итальянскими, французскими, испанскими, даже английскими гуманистами, пытаются этой эпохе приписать. Всё то, что было связано с рождением нового представления о мире, с рождением нового человека, которому суждено было стать, если пользоваться формулировкой Маркса, тем самым винтиком того огромного механизма, который связан с существованием капиталистического общества, это порождение реформации. Потому что только реформация смогла разрушить этот корпоративизм, с одной стороны, эпоха конфессионализации, она привела к тому что религиозное представление человека, ранее единое, упиравшееся в католицизм, оно стало теперь многогранным, плюральным, и именно под воздействием информационных процессов, тех самых проповедников, которые пошли в народ и взяли на себя труд объяснить, что из себя представляет это новое вероучение, собственно и появился тот самый человек, которого мы называем человеком капитализма.

Итальянский гуманизм, и вообще гуманизм, и сам по себе ренессанс был явлением куда менее значимым и масштабным, чем как правило это явление пытались трактовать многие специалисты. Это было движение, имевшее внутренний резонанс, который был ориентирован на очень небольшую группу людей, тех людей, которые в принципе этим резонансом пользовались для себя и не очень охотно делились. Представить себе гуманиста, идущего в народ и растолковывающего этому народу определённую суть своих воззрений и призывавшего народ к тому, что они все не представители этого корпоративного начала, в которое они верили, или о котором они не задумывались, но были убеждены, что это так, объясняя, что этого тела нет, что каждый из них индивидуален... Но другое дело сам по себе факт появления этих идей, их концентрация в неком едином интеллектуальном потоке, эта вещь значимая. И как бы на троечку с плюсом это движение тянуло, но тянуло только для себя. Потому что сам по себе факт рождения всего революционного в рамках средневекового общества, он сам по себе средневековый. Только реформация, которая предложила разделить всё существующее в мире на сакральное, имеющее отношение к церкви, к вере в бога, и на не сакральное то есть секуляризованное, даже только тогда появилось возможно то, что мы называем новым обществом.

Гуманизм был порождением времени. И если говорить о том, почему этот гуманизм зародился в Италии, очень соблазнительно сказать, что этому способствовало буйное развитие итальянских городов 13 и первой половины 14 века. Если посмотреть на итальянские города-республики, то в отличие от других европейских городов там было страшно много денег. Потому что средиземноморская торговля и пиратские набеги, которыми не гнушались итальянцы, всё это приводило к тому, что города-республики вроде Флоренции и Венеции, они концентрировали в своих руках огромные деньги.

Когда появляются деньги, то возникает ещё один вопрос. Мы по-прежнему имеем общество, которое очень неохотно копит деньги. Деньги появляются в таком обществе, чтобы их тратить. Куда их тратить? Если посмотреть на те процессы, которые происходили у нас в 1980-е годы, тот рыночный зарождающийся капитализм 80-х годов у нас он очень походил на многие процессы, которые европейские государства проживали в 14 веке. Появилось огромное количество денег, и эти деньги некуда девать. При этом достаточно высокие темпы инфляции приводили к тому, что человек был заинтересован в том, чтобы эти деньги где-то опредметить. Поскольку средневековое общество ориентировалось на визуальные формы опредмечивания. Можно было опредметить античные скульптуры. Она интересна, необычна. Если даже вспомнить, что представляла из себя средневековая скульптура, это романское распятие. Такой худосочный Спаситель, кожа и кости. А ренессансная скульптура, которая ориентировалась на античный стандарт, это такие девушки и мужчины в таком теле. И естественно эта новая красота, она была интереснейшим предметом, который мог в какой-то степени быть предметом инвестиций, того самого опредмечивания огромного количества денег, которые скапливались в итальянских городах.

Итальянский гуманизм и его возникновение не имело ничего общего с капитализмом. Деньги действительно вкладывались в произведения искусства, но это был вторичный процесс, потому то это античное искусство нужно было открыть тем, у кого были большие деньги, нужно было объяснить, что это удобный предмет для инвестиций. Как это можно было сделать? Если посмотреть на средневековое общество был возможен только один путь: сверху. Снизу никак, потому что низ всегда оставался глухим к всевозможным новациям. Поэтому нужно было в первую очередь заинтересовать государя. Как это сделать?

Если посмотрим на античные примеры, то античность дает нам богатый материал для культа власти государя. Мы с вами говорили в прошлый раз, что у античности оставался такой оттенок не дозволенного, потому что античность всё таки для средних веков оставалась явлением языческим, следовательно не безопасным.

Если посмотреть на сам культ власти в средние века, то культ власти в средние века опирался, как ни парадоксально, на религиозные авторитеты. Причем авторитеты, которые уходили своими корнями не в раннее христианское прошлое, а в прошлое иудейское. Если посмотреть традиционный обычай, который придавал средневековым властителям такой религиозный сакральный антураж. Эта традиция идёт от коронации Пипина Короткого, первой известной коронации. Этот момент тоже оспаривается. Первыми крестили англо-саксонских кролей, и Пипину было до этого далеко. Тем не менее, Пипин Короткий был первый средневековый монарх, которого короновали.

Что такое коронация? Откуда берётся этот обряд, что она даёт реально монарху? Она даёт тот священный ореол, идею исключительности, которую никто оспорить не может. Если посмотреть на ритуал и антураж, то оформление всех коронационных процессий, начиняя от Пипина и кончая теми процессиями, которые проходили на рубеже 13,14 и 15 веков, все они черпали авторитет из библейского текста. Потому что ветхозаветная традиция, которая освещала знаменитый закон, который короновал соответственно первых библейских царей Давида и Соломона. Если посмотреть на коронационные регламенты 15, 16, 17 веков, то эта аллюзия с древнеиудейской традицией имела весьма определённое место, и она всегда повторялась. И эта связь: власть и библейский текст, библия как авторитет, это была энциклопедия жизни, она всегда приковывала внимание. Но была проблема, которая для средних веков была актуальна.

Какой текст в средние века использовали? Вульгата. Кто ее перевел? Святой Иероним. Он перевел Септуагинту и ________ . Любой перевод всегда ведёт к чему? к искажению. И к появлению других массовых переводов. Это самое убеждение, которое долгое время существовало в средние века, оно превращало библейский текст в один из подсознательных инструментов в воплощение новых идей. Это означает то, что Библию никто целиком никогда не читал. В Библии всегда были места в Ветхом и Новом завете, которые были популярны, и которые многие люди знали наизусть. Любой интеллектуально образованный человек, рассчитывающий на авторитетность своих слов, он мог применить интерполяцию и сослаться на библейский кусочек, который относился к числу не популярных, который редко кто читал. Такая ситуация всегда работала, потому что это как в советское время можно было сослаться на нечитаемый кусок. Любой отечественны историк, он уже не читал Маркса или Ленина, потому что были сборники «Маркс об Англии», «Ленин об Англии». И соответственно ты его листал и находил соответствующие цитаты, которые были нужны. И никто в текст самого Ленина, Маркса не влезал. Так же было и с библейски текстом. Существовавшие бривиалии (?) они давали возможность избегать прямого общения с библейским текстом. Тем более, что сам по себе библейский текст был чрезвычайно дорогим, и далеко не каждая церковная община располагала хотя бы одним текстом. В основном это были бривиалии. Любой филолог, который пытался защитить свою идею, он мог с лёгкостью сослаться на неизвестный, непопулярный кусок библии и надеяться, что никто это не проверит, но его фраза от этого становилась чрезвычайно авторитетной.

Это существо библейского текста, его исключительная роль для выстраивания новых идей, привела к тому, что новая волна, которая стала нарождаться в итальянских городах, она в первую очередь оказалась заинтересованной в трансформациях этих средневековых ценностей. Поначалу замысел был простой: расширить этот круг, проверить всё что реально существует. Это процесс, совершенно не зависимый ещё не связанный с ренессансом. Это то потенциальное движение, которое рождается ещё в рамках средневекового сознания. Здесь сразу возникал вопрос. Я в прошлый раз говорил, латынь большинство знало. Латынь была не совсем хорошей, но любой итальянец, говоривший на вульгате, это ещё не собственно итальянский язык, это один из таких акцентов, диалектов, помесь итальянского и латыни. Он мог при небольшом старании взять и прочитать. Это не была проблема. Проблема был: греческий, потому что все знали что когда то Иероним взял перевёл с греческого на латынь. И любой разбирающийся человек в тонкостях литературной трансформации, мог осознавать, что при этом могли быть допущены искажения, хотя Иероним был человеком чрезвычайно образованным. Поэтому первый вопрос касался изучения греческого.

И это движение, которое существовало в рамках средневековья, оно увлеклось филологией. Сначала это был красивый латинский язык, но его стало не достаточно, дальше возникла идея посмотреть на греческие тексты, стали изучать греческий язык. А когда дошли до греческого, никто уже не сомневался, что нужно двигаться и дальше. И древнееврейский, это третий заключительный этап, который поможет прочесть этот текст до конца. И когда этот эффект увлечения филологией, библейской экзегетикой, понимания библейского текста достиг определённого предела, когда появилось достаточное количество людей, которые читали Библию на латыни, которые видели все недостатки Вульгаты, которые читали греческий текст Нового Завета, и которые уже теперь могли читать и разбираться в соответствующих диалектах древнееврейского языка и разбирать тонкости между арамейским и сирийским диалектом, эта группа людей они и стали протогуманистами. Потому что результат этого безобидного увлечения, которое было связано с трансформацией представления о власти, тем заказом, который шёл от средневековых монархов, которые были заинтересованы в расширении властного антуража, который давал библейский текст. Оно как бы переросло свои собственные рамки, потому что когда тексты стали читать на трёх языках, то обнаружили, что между этими текстами существует масса несоответствий. И здесь должно было сразу же возникнуть вполне закономерное следствие: нужно было найти виновника этих несоответствий. Кто был хранителем библейского текста, кто был его толкователем? Была церковь.

И этот первый эффект, который был связан с чисто средневековым движением, ещё таким протогуманистическим интересом к библейскому тексту, он привёл к определённому катаклизму. И церковь, которая в своё время позволила это сделать, посчитав, что увлечение античными авторитетами и древними языками в данном случае не имеет серьёзного значения, потому что в средние века европейский католицизм, тот вариант средневекового христианства, которому было уже почти 1000 лет, он уже явление необратимое, в общем здесь пожалели.

В средневековом обществе, кроме этой жалости появилось новое убеждение и новая группа людей, которые обладали очень специфическими знаниями, и для которых их чисто филологический интерес, знание языков… Очень были похожи на наши, если взять среднего студента или преподавателя, и заглянуть в его личное дело и посмотреть сколько он языков знает… Гораздо больше ценится человек со знанием иностранного языка. Тот же эффект сложился к середине 14 века. Появилась определённая группа людей, которая делала то, что не делали раньше никогда. Эта группа была опасна, и обладала разрушительным для церкви знанием. И это знание определялось на профессиональные способности, связанные со знанием языков. Если посмотреть на те достижения не только фактические, потому что в нашей историографии ренессансоведы они безукоризненно изучают теорию ренессанса. Это сделано блестяще, но что касается параллелей с этим хуже. Если посмотреть на это с точки зрения современных процессов, то получается так, что эта группа оказалась на несколько порядков выше, чем средний средневековый интеллектуал, который в основном оперировал латынью, а у них по меньшей мере было плюс ещё два языка. Логика средневекового общества какова? Возникает новая группа людей, которая обладает некими знаниями, которые обладают определённой профессией. Какая будет логика этой группы с тем, чтобы ей выжить? Что она может сделать? Может она себя противопоставить этому обществу? Не может. Верно, не может. А почему? Это как Китай, где все одеты одинаково. Так же и средневековое общество, куда не посмотри всё одинаково. Есть некая корпорация, которая нивелирует всяческую индивидуальность, и тут появляется группа, которая претендует на индивидуальность, у которой есть один единственный выход стать такой же самой корпорацией и затеряться в средневековом пространстве. Нет. Здесь уже появляются определённые амбиции. И эти амбиции начинают заставлять эту группу искать всевозможного рода альтернативы. Самой главной альтернативой была власть.

Представьте себе, если ты средневековый государь, перед вами стоит проблема заполучить себе выгодного для государственных дел чиновника. Какого чиновника вы и предпочтёте? Который ничего не знает, и который будет вас слушать? Или который знает всё, и поэтому будет потенциально опасен. Чаще всего стремились к золотой середине, чтобы он был в меру способен и в меру туповат. Совсем тупых не нанимали. Это возможно сейчас, потому что теперешний человек очень чётко осознает… Мы что делаем? Вы понимаете, вы умны, остальные все – никаких перспектив. Как заключить, что вы умнее? Вы должны себя сопоставить с остальной серой массой и придти к убеждению, что вы ислючительный. Средневековый человек этого не мог делать, он немог себя этой массе противопоставлять, и поэтому принять решение о том, что нужно скрыть что-то, это было не возможно. И если человек был талантлив, это было видно сразу.

К концу 14 века, в Европе, в Италии в особенности, возникает этот синдром, когда вокруг местных правителей-государей постепенно начинает аккумулироваться новая среда, обладающая высокими филологическими знаниями, до определённой степени воспринимавшая себя как некую профессию. Это знание языка, оно очень быстро превращается в некое орудие, при помощи которого подобные люди начинают вершить политику. Местом, где эти способности становятся максимально востребованы, становится королевский двор. Тот двор, о котором мы говорили тогда, когда пытались разбирать различные степени влияния, которые возникают в средневековом государстве. Опять двор становится тем местом, где эта ещё не нашедшая своё место в средневековом обществе группа начинает постепенно подвизаться.

Почему двор так удобен? Если посмотреть на двор с точки зрения некой устойчивой традиции, которая наполняет общество, будет ли двор противостоять этой традиции? Как возникает механизм? Есть король, который правит, у него есть двор, который на этот момент, когда он правит уже долго, действительно может стать консервативным. Есть наследник, который растёт, и достигнув совершеннолетия, он лелеет только одну мысль: скорее занять престол. Когда наследник престола ещё не король, но уже наследник, он начинает формировать вокруг себя окружение. Это институт средневековых миньонов, это альтернативный двор, который потом, когда он придёт к власти, сменит этот консервативный устоявшийся двор в своих традициях, двор его папаши. Кого-то придётся оставить, потому что всегда будет кто-то сильней, чем король, и это норма для средневекового общества, но отношения между этим юным королём и его окружением совершенно другое, оно далеко от тех регламентов, которые определяют отношения придворного окружения и правящего монарха. Эта неформальность отношений, она приводит к тому, что дворы прежде чем стать явлением консервативным, на протяжении очень длительного отрезка времени играют роль не стабильного, очень интенсивно развивающегося начала. Если ситуация попадает на такой отрезок существования этого придворного окружения, двор может стать местом, которое реально вмещает в себя то, что средневековое общество в целом принять не сможет.

Например, явление с которым вы сталкивались в литературе и в кинематографе, это королевские шуты. Это единственный человек в королевстве, который мог говорить о короле всё, что он хотел, и это оставалось безнаказанным. Что такое шут с точки зрения действующих в обществе традиций? Больше никому не позволено говорить о монархе, но он позволяет это делать, потому что шут при дворе, это само средство массовой информации, на котором можно всегда проверять общественное мнение. Обычно шуты никогда не говорили просто так. Обычно им сценарий заказывал кто-то из определённой политической группировки. Но тем не менее, вещь не традиционная и соответственно с первой точки зрения, про короля нельзя говорит никаких гадостей, пошлостей, это фигура сакральная.

И таких явлений, которые не вписывались в средневековые стандарты при средневековых дворах было много. В эту самую нестереотипную картину попадали и люди, обладавшие уникальными филологическими знаниями, и читавшие то, чего не читали другие. А это было чрезвычайно важно, потому что читать в средние века это вещь чрезвычайно театральная. Например, Генрих 8 Тюдор обожал, когда ему читали французские хроники, не засыпал без этого. Многие тексты составлялись именно на чтение, и человек, который владел искусством читать тот текст, который не читали… например прочесть кусочек Ветхого Завета на арамейском, это было вот так примерно, потому что это звучало необычно, и тот же самый король при дворе которого совершались подобные обряды, он мог претендовать на некую исключительность. Совершенно было не обязательно, чтоб он этот текст понимал. Просто звучал некий ритм, некая словесная музыка, которая была только у него и больше ни у кого.

На первых порах те процессы, о которых я вам говорил, они имели некую спонтанную раскрутку. Но были и процессы внутри этой группы, которая аккумулировалась при итальянских государях. Она продолжала читать. И по мере того как она продолжала читать, она убеждалась все больше в том, что все мифы, которые окружали авторитет средневековой церкви, которые говорили об ее исключительности и указывали на ее уникальный статус в средневековом обществе, это все – поздние интерполяции, которых нет в библейском тексте. Это то, что придумала церковь потом. И когда Лоренцо Валла опубликует свой знаменитый трактат о подложности Константинова дара, церковь в очередной раз пожалела, что она разрешила тот самый доступ и не возражала, чтобы люди читали библейский текст на … языке.

Этот процесс, процесс филолого-идеологического осмысления прошлого опыта, он был сквозным для всего Ренессанса. Но по мере того когда идея этих групп постепенно разрасталась, когда филологов становилось все больше и больше, у дворов возникает проблема с аккумуляцией этой достаточно большой массы. И эта достаточно большая масса стала искать другого применения своим способностям. И выяснилось, что можно читать не только библейский текст, который был чрезвычайно авторитетен, а можно читать и просто других древних авторов, благо знание греческого, латыни и древнееврейского давало здесь прекрасные возможности.

И когда эти тексты начали читать, можно говорить, что вот тогда и начинает рождаться именно вот это самое подлинно гуманистическое движение, которое в сути своей становится альтернативой филологическому направлению протогуманизма, о котором мы говорили. И вот здесь мы сталкиваемся с первичным ренессансом и с рождением некого нового видения человека, о котором средние века еще пока что не подозревали. И в первую очередь надо сказать, что когда вы будете оценивать новшества Ренессанса, те самые начинания, которые новая антропология дает человеку, порождает для него некие новые представления, вы должны прекрасно понимать, что сознание здесь продолжает развиваться в сугубо средневековых рамках, т.е. любая новация рождается как альтернатива уже существующему. И вот эти парные композиции они всегда и везде в раннем гуманизме или в его поздних вариантах будут обязательно присутствовать.

Что я имею в виду? Возьмем 2 человека, которые были для Ренессанса безусловно начинатели: это Боккаччо и Петрарка. Помимо того, что они были чрезвычайно образованными и грамотными людьми, которые вышли из той среды филологически оснащенной аудитории, но аудитории, которая к сожалению не смогла удовлетвориться теми местами, которые она могла бы занять, просто не хватило мест при дворах итальянских государей. Эта аудитория, которая читала не только библейские тексты, но и другие древние тексты, и черпала из этих древних текстов новые идеи. И самая главная новая идея она рождена и запечатлена в сонетах Петрарки.

О чем сонеты? О любви. Насколько любовь типичное явление для средних веков? Мало типичное. Какую любовь знали средние века? Только к Господу. Это чувство было расписано по деталям. Какое это было чувство? Это было страстное чувство. Человек любил Господа и жаждал от господа ответной любви. Что это вам напоминает? Человеческую любовь. Человеческая любовь Петрарки – это любовь, которая расписана по законам той самой любви, которую раньше человек испытывал исключительно к Всевышнему. Это парная композиция, но композиция, в которой есть некая разница. Ее очень сложно уловить, потому что любовь к Богу приносила и страдания. Это религиозное по своей сути положение, которое Петрарка счел возможным перенести и на отношения между мужчиной и женщиной. Любовь Петрарки к женщине она интересна и тем, что она чрезвычайно чувственна. Петрарка отталкивался от любви божественной, он не мог от другого отталкиваться.

Любовь человека к богу способна приносить человеку страдания в форме лишения. Но это страдание, оказывается, может приносить человеку и мирская любовь, т.е. любовь мужчины к женщине. Но разница этих механизмов человеческой любви и любви верующего к Господу, она отливается. Потому что страдание, которое любовь человека к Богу способна ему приносить, оно так и остается страдание. А вот если человеческое чувство способно породить в человеке страдание, то вот это страдание и оказывается вершиной наслаждения. Потому что когда все гладко, это не интересно. Весь смысл человеческой любви у Петрарки заключается в страдании. Разница между любовью человека к Богу и любовью мужчины к женщине заключается как раз именно в очень необычном для нас ракурсе. Кто может позволить себе такую роскошь: страдать от любви сейчас? Это не рационально. Герой Петрарки влюбляется и ему доставляет удовольствие не признаваться ей, а где-то в стороне придумывать всяческие истории. Гораздо проще было бы пойти и сознаться ей. А для Петрарки интересен сам искус, соблазн страдания. И вот это страдание, на которое становится способным человек.

… У Петрарки есть забавная побасенка…. Но случилось так, что он в нее влюбился. Но оба удивительно честны. Он ей говорит: я тебя люблю. Она говорит: я тебя недостойна. И так продолжается, в конце концов она уверовала в то, что она исключительная. Она отвергла его как недостойного. Это абсолютно не характерно для средних веков, отделение, опредмечивание некоего нового человека, которого раньше в средние века совершенно не представляли.

То противоречие, которое существует между Петраркой и Боккаччо, оно также чрезвычайно показательно. Влюбленный у Петрарки это альтруист. Он вполне еще поддается средневековому измерению. Но попытка расписать это новое чувство, которое имело античные корни, оно постепенно рождало убеждение о том, что есть более естественные формы. И постепенно рождается то, что очень четко изобразил Боккаччо: оказывается влюбленный человек может быть не только альтруистом, но и … Женщина становится мотивом ренессансной поэзии. Причем мужчина альтруист, он всегда широко раскрыт, готов на пожертвования. А женщина рождает катаклизм нового человеческого чувства, замешанного на этом страдании. Оказывается, что страдание рождается не потому, что человек собственно хочет страдать, а потому что есть другая сторона в этом процессе, которая больше всего желает, чтобы мужчина страдал.

У Петрарки есть интересные рассуждения относительно традиционного определяющего деления, гендерного принципа, который постепенно начинает разделять женское и мужское начало в природе человеческих чувств. Это сравнение идет явно не в пользу женщины. Это тоже одно из достижений ренессансно-чувственной поэзии, но и далеко не в пользу мужчины. Вот возьмите знаменитый миф и грехопадении. В чем его суть? Адам и Ева, Змей…

Это очередное заблуждение. Ренессанс, это новое чтение библейских текстов видоизменило представление о распределении сил, которое складывалось внутри исходного начала, которое породило в человеке стыд и все остальное. Оказывается все было так до Змея. Но Змей показывает на яблоко, Ева его срывает. А дальше начинается совершенно иной дискусс отношений, в рамках которого мужчине отводится незавидная роль. Она крутит яблоко в своих руках, понимает, что это вещь неизвестная. И что она делает? Она отдает яблоко Адаму и заставляет его откусить. Он откусил, по нему видно, что вкусно, и тогда Ева у него это яблоко вырывает и все съедает до конца. Это толкование у Петрарки.

Почему так получается? Потому что изначальная посылка заключается в том, что женщина соответственно умнее мужчины, потому что она не стала есть неизвестное, а предложила Адаму. Но ее ум каков? Она коварна. А он может быть недостаточно умен, но при этом у него набор всех христианских добродетелей. А дальше он остался ни с чем.

Почему именно мужское начало у Петрарки в человеке рождает страдальческую ноту? Потому что она то съела почти все яблоко, для нее секретов нет. А он лишь откусил.

Нормально страдать или нет? Она эгоистична, рождает в нем это страдание. Что тут нового? Почему, рассказывая о Петрарке и Боккаччо, нужно говорить, что человек, который страдает безответно, это в сущности человек новый.

Те процессы, которые закрутились в итальянской поэзии, которые стали первым предвестником появления некоего нового человека, позволяющего себе иные переживания, чем чувства к Богу, это уже само по себе важно. Оказывается во всей этой процедуре не хватает одного, того что укоренило в человеке, главным образом в мужчине, а ренессансные деятели рассуждают в основном о мужчине… Если взять апогей Ренессанса «Дон Кихота». Это какое произведение: мужское или женское? Это произведение гротеск. Идеал куртуазной любви, которую воспевает Сервантес, он перевернут с ног на голову, потому что по логике куртуазного чувства, которое рождалось тогда в ренессансную эпоху и которое было замешано в определенном смысле на средневековом тесте, все должно было быть наоборот. Дон Кихот должен был бить юношей, а Дульсинея солидной в летах женщиной. Потому что куртуазная любовь замешана на чувстве некоего страдания. У института куртуазности и в 15 и в 16 веке был вполне определенный житейский функциональный момент. Кому рыцарь слагал мадригалы? Вы думаете молоденькой девушке? Нет. Это синьора, как правило это жена начальника, жена господина. Прелесть этого отношения заключалась в том, что оно было возможно всегда только до определенного предела, и дальше оно никуда не двигалось. В этой усеченности процесса, только под балконом и не дальше, и заключалась прелесть эволюции и толчка, которому способствовало открытие Петрарки.

Поэтому, читая Сервантеса, помните, что то, о чем он пишет, это неправда, это гротеск, он шутил.

Какую функцию это чувство выполняло в обществе? Вполне утилитарную. Нужно ли было в средние века половое воспитание? Знали ли средние века о том, что такое безопасный секс? Каждый юноша получал обучение в пору, когда он был пажом. Он проходил обучение у тетушки, которой был лет 35. Его учили хорошим манерам и в том числе безопасному сексу. Эта женщина была замужем, уже не могла иметь детей (???). Сейчас очень много исследований на эту тему. Сначала юношу учили страдать, а потом настрадавшись, он получал все по полной программе.

Ренессанс впервые изобрел культ человеческого тела. Он обнажил красивое тело. Тело реального человека было не таким уж красивым, оно было нетренированным. Когда за телом стали следить, его тут же стали оголять. Именно красивое тело могло вызывать желание. Это желание не являлось мгновенно воплотимым. Тут рождалась палитра чувств, которые Петрарка назвал страданием. Здесь впервые появлялось то, чего средневековому человеку так не хватало: появлялся эгоизм. Человеческая жизнь должна вызывать наслаждение, иначе это не жизнь, а существование. Этот культ наслаждения, который постепенно начинает развиваться в итальянском ренессансе, он захватывает и ренессансную поэзию, Он становится объектом поглощения всеми придворными сообществами.

Знали ли средние века наслаждение? Да. Наслаждение приносил религиозный экстаз. Что это такое? Это полное постижение божественной истины. Этот экстаз теперь нужно было наполнить неким новым содержанием. У Петрарки экстаз и наслаждение это синонимы, соответственно человек наслаждаясь, испытывает экстаз. А когда наслаждение максимально? … Между альтруизмом и эгоизмом какая грань? Петрарка наслаждается страданием. Его изначальная посылка в этом страдании альтруистическая, он стремится доставить удовольствие своей возлюбленной, причем на расстоянии. В конечном счете каков итог? Он сам от этого наслаждается. До наслаждения можно дойти, пройдя 6 ступеней у Петрарки. Это если ты альтруист. А если ты эгоист, то это можно сделать сразу по короткому сценарию. Чтение стихов Петрарки убедило читающих в том, что возможен и более простой путь, этот путь называется эгоизм. И появление представления о том, что эгоизм это наиболее естественное для человека чувство, это один из самых ранних и вместе с тем разрушительных эффектов итальянского ренессанса, итальянского гуманизма, потому что эгоизм напрямую противоречит средневековой корпорации, разрушает ее корпоративные устои, и в конечном счете способствует разрушению той системы отношений, которая складывалась на протяжении тысячелетия.

Как поступает эгоистический человек, ищущий наслаждение? Он ищет наслаждение и при этом не заботится о наслаждении того, кто ему это наслаждение способен доставить. Это убеждение, которое появляется на рубеже 14-15 веков, оно тоже весьма показательно для дальнейших тенденций. Это приводит к тому, что начинается постепенный процесс замыкания научного открытия человеческой чувственности. И ренессанс, гуманизм начинает постепенно замыкаться на самом себе. Придумав эту новую человеческую природу, гуманисты отказываются предоставить этот материал для широкого употребления, и они замыкают его на себе.

Именно на рубеже 14-15 веков появляется знаменитая студия хуманитос, которая начинает абсорбировать сначала новые знания, а потом людей, которые этими знаниями реально владеют. Эти люди уже четко понимают, какие чувства у человека есть и чего не было до того, эта гамма чувств носит уже исключительно светский, а не религиозный характер.

Вы будете читать учебник, там это называется антропоморфизм. Что это? Антропоцентризм – когда человек стоит в центре бытия, а антропоморфизм, это когда человеческое измерение становится единственно возможным измерением. Раньше какое было измерение? Только божественное, а тут появилось человеческое, причем оно появилось благодаря тому что человек приобрел определенную гамму переживаний и стал достаточно эгоистичным. Этот антропоморфизм привел к переосмыслению очень многих ценностей, которые привели к рождению макрокосма, который стал интересовать в последующем гуманистов, что способствовало развертыванию тех гуманистических проектов, которые касались не только человека, а интерес к государству и к обществу. И государство и общество должны были стать антропоморфными, т.е. учитывающими человеческое измерение в своем существовании.

Антропоцентризм. Откуда появляется эта идея? Родоначальником этой идеи был Калучо Салютатти, Гвиччардини и отчасти неоплатоники, которые группировались вокруг Марселино _______ . Главное здесь было в том, что итальянский гуманизм, рождая идеал антропоцентризма, он опровергал прежнее представление человека о мироздании, где центром мироздания был Бог. И самый простой путь. который итальянские гуманисты позволяли себе, они позволяли себе идти по пути отрицания традиционных постулатов, которые содержались в рамках традиционного христианства.

Как традиционное христианство трактует: что такое человек? Это декларация, которая с 5 века обросла всякими исключениями. С одной стороны человек – образ и подобие Бога, но на человеке висит страшная тяжесть первородного греха, который не смыть. И поэтому человек по своей сути греховен. Тлетворным сосудом для человеческой сущности является его тело. Это тело надо было всячески истязать, тем более не развивать и не укреплять.

Как это можно было опровергнуть? Разными путями. Были теории, которые говорили об относительной греховности. Дети за своих родителей не отвечают. Если один раз Адам и Ева согрешили, то почему каждый раз грех воспроизводится? Но были и более жесткие конструкции, которые приводили к тому, что представление о человеке христианине рождалось не из буквального понимания того, что он образ и подобие, а из того эволюционного развития, которое человечество проделало до того самого момента, когда итальянские гуманисты задумались о его сущности.

Есть 2 начала: Ветхий и Новый заветы. Ветхий Завет: моральный, церковный, гражданский. До появления Христа и гражданский и церковный Завет иудеев были исполнены. Моральный закон трансформировался, составив основу нового появившегося социума, который был назван христианским, новозаветным социумом. Относительно этих вещей итальянские гуманисты рассуждали. В чем этот ряд суждений заключался? Дело в том, что трансформировавшись этот моральный закон, он не изменил своего содержания. Но последовательность этих заповедей может быть совершенно другой, и вовсе не той, о которой писали отцы церкви. Знаменитый Декалог разделен на 2 части. Первые 4 заповеди относятся к отношению к Богу, а 6 – отношению между людьми. Появление деления итальянским гуманистам казалось достаточно случайным, потому что они считали, что к тому моменту, когда Моисею явилось Откровение, он был слишком стар. И когда он спускался вниз, он разбил скрижаль, и она развалилась на 2 части. И получилось, что на одной осталось 4, а на другой 6. Итальянские гуманисты полагали, что меняя богоцентричное представление об универсуме на антропоцентричное, последовательность заповедей нужно поменять. И исходными должны стать заповеди, относящиеся к межличностным отношениям. В рамках традиционного христианства считалось, что каково отношение к Богу у человека, таково и отношение с окружающими людьми. А здесь акцент делался на другое: каково отношение людей между собой, таково и отношение их к Богу.

Эта разница была существенна. Это был один из вариантов рассуждения.

Были всевозможные рассуждения: а трансформируется ли суть закона? Тора – закон иудеев – вещь достаточно жесткая. В какой степени христианство наследует этот иудейский закон? Оказывается, что жесткость, которая существовала в древнеиудейском обществе, она была оправдана, потому что только жесткость могла привести иудеев к тому самому Исходу, к появлению Христа. При Христе сущность закона полностью трансформируется. И законом при Христе становится не запрет, а любовь. Эту идею потом и Кальвин и реформация в Англии и Шотландии начнут активно развивать. Т.е. закон – это любовь? Есть ли у нее границы? Отсутствие границ определяют то, что в новом ренессансном человеке способны родиться те самые начинания, которые до этого были совершенно невозможны для средневекового человека. Эта вещь для гуманистов вещь чрезвычайно важная.

Каков оказался тот самый человек, который постепенно стал рождаться взамен средневековому человеку? Это человек, который обладает гаммой чувств. Знает что такое любовь, что такое страдание, наслаждение. Это человек морален по своей сути. Это человек, который обладает определенным запасом свободы, его впервые в истории любят. Соответственно закон – это любовь, а любовь – явление безграничное. В этом смысле ренессансный человек оказывается достаточно свободный и обретает полную индивидуальность.

Что такое индивидуальность для раннего этапа гуманизма? Индивидуальность – это палитра тех чувств, которые он испытывает. Это был человек, говоря о котором уже подумывали об антропомрфизме, о том. что именно его человеческое измерение становится исходным для определения всех возможных перспектив и для оценки прошлого. Любимая всеми антропоцентричность, которая ставит человека в центр бытия.

Но у обращения на человека соответствующего особого внимания были свои негативные последствия, которые говорят о том, что ранний гуманизм после создания «студио гуманитос», он как бы замыкается на себя. И эти идеи не становятся достоянием общества, а становятся тем интеллектуальным продуктом, который гуманисты начинают активно самопотреблять. И как любое натуральное хозяйство рано или поздно это должно было …

Лекция №10

Средние века

от 02 мая 2006 года

В прошлый раз мы говорили о том как в рамках гуманистического движения постепенно складывается новое представление о человеке, и о тех вещах, которые касались глобального понимания человеческой природы, понимания, которое первоначально выстраивалось как некая оппозиция тому, что на протяжении предшествующего 1000-летия вырабатывало средневековье. И в качестве главных завоеваний гуманистической доктрины мы в прошлый раз говорили о соответствующем антропоцентризме, антропоморфизме и о том, что появляется некое новое ощущение того, что человеку в этом средневековье отказывало, появляется ощущение того, что человек наконец то приобретает замкнутое на себе существование. Смысл его жизни начинает сводиться от альтруизма к эгоизму, он начинает осознавать себя как некую данность.

Параллельно с этим мы говорили о том, что человек приобретает чувственность, она реализовалась для человека средневековья главным образом в сфере религии, в его отношении к богу, а здесь появилось то, что можно отнести для нас привычного отношения с таким гендерным оттенком, отношении мужчины и женщины, мужчины и мужчины, женщины и женщины. Это тоже присутствовало.

Если вспомнить знаменитую статую Давида Микеланджело, это апофеоз однополой любви, культ которой стал благодаря Ренессансу достоянием широкой общественности. Это было модно, популярно, этим занимались все, и никто этим не гнушался.

Прежде чем двигаться дальше, я хочу сделать насколько общих замечаний с тем, чтобы вам была понятна логика, как гуманистическая доктрина развивалась дальше.

Первое замечание касается того, что собственно есть гуманистическая доктрина? Дело в том, что мы не можем говорить о том, что существовало некое целостное видение этой проблемы у всех итальянских гуманистов. Очень многие гуманисты, с 14 века, от Боккаччо и Петрарки, и кончая его поздними представителями начала 17 века, занимались каждый очень узкой сферой. И сказать, что человек став гуманистом, до известной степени придерживался всей совокупности тех идей, которые мы сейчас обсуждаем, это бессмысленно и абсурдно. Гуманистическое отношение к знанию как таковому, оно постепенно приобретало тот оттенок, которое гуманитарное знание сохраняет за собой вплоть до сегодняшнего дня. Речь идёт о том, что человек, ощущая себя специалистом, высказывается на достаточно узкие и очень специфические сюжеты. Речь идёт о том, что гуманистическое движение как таковое, оно выработало то, что мы называем специализацией знания. Знание того узкого круга проблем и вещей, который каждый себе как бы позволял обсуждать. Мы не можем говорить о том, что это явление было тотальным и повсеместным, поскольку то, что осталось от итальянских гуманистов до сегодняшнего дня, это в основном письменные тексты и произведения искусства. У нас не осталось типичного для современной науки набора доказательств, как магнитофонные записи. Поэтому мы не можем судить о том, интересовало ли их что-нибудь ещё, кроме того, что они предавали письму. Но то впечатление, которое складывается в результате фронтального прочтения текста, это впечатление говорит о том, что гуманистическая доктрина формировалась наподобие большого лоскутного одеяла, за каждый лоскуток которого отвечала определённая группа гуманистов. Но вместе с тем для каждого из них, независимо какой тематикой он занимался, существовал некий элементарный набор знаний, которым можно покрыть двумя ёмкими определениями, это то, что мы называли антропоморфизмом и антропоцентризмом. Это две отправные точки, по которым можно определить гуманист человек или не гуманист.

Это накладывало определённый отпечаток. Это свойство даёт возможность объединять эти лоскутки в одно большое одеяло, и рассматривать этот процесс как единое целое. Но при всём при этом мы должны осознавать, что не было ни одного… , эпоха просвещения будет нам давать таких универсалов типа Вальтера, который говорил обо всём. У него за долгие годы своей жизни он сумел наговорить и написать и предать тиснению, подобно Августину. Он не был Августином, конечно Августин был шире и интеллектуальнее Вольтера, но Вольтер наговорил примерно обо всем, и мог слыть универсалом. Таких гуманистов типа Вольтера конечно же не существовало. Но такой процесс рассматривается как некое целостное одеяло, состоящее из лоскутков, которое объединено двумя концептуальными позициями, которые делали из людей гуманистов. Это первый момент.

Второй момент касается следствий того, что мы признаём за гуманистами право на создание этой доктрины. Если речь идет о доктрине, даже состоящей из отдельных лоскутков, любая доктрина обладает внутренней логикой, которая определяет ее цельность и композиционное единство. Эта цельность и композиционное единство главным образом определялось вполне естественными вещами, которые вытекали из круга тех вопросов, которыми гуманисты начали интересоваться, которыми человек интересовался всегда. Это: человек, микрокосм человеческого огромного мира макрокосма; это государство; дальше общество.

Эти 3 композиционных звена: человек, государство и общество, именно в такой последовательности, они составляли внутреннюю логику, по которой можно структурировать это одеяло. Если представить себе метафору одеяло, то лоскутки были 3-х цветов: 1 цвет – это цвет рассуждений о человеке; другой цвет – цвет рассуждений о государстве; третий цвет, его было меньше всего – это рассуждения об обществе. Других тем они не обсуждали.

Если посмотреть на ту нить, при помощи которой эти лоскутки были сшиты в единое целое, то это та тематика, которую можно условно назвать религиозно-нравственной проблематикой. Именно то обстоятельство, что религиозно-нравственная проблематика играла роль связующего начала в этой доктрине, мне бы хотелось именно на этом настаивать. Почему? Потому что, когда марксистская историография, а именно ее вы будете читать, потому что после того никто не писал ничего, и работы М.А.Гуковского остаются в этом плане единственными, все они считали, что гуманисты говорили достаточно много в отношении церкви как института. Это объяснялось тем, что отечественная историография в лице бывшего зав. кафедрой М.А.Гуковского воспринимало, говорило о церкви в том традиционном ключе, что церковь в средние века это институт, представляющие единственно возможную в средние века форму идеологии. Как вы помните, идеология в средние века была исключительно церковной. Поскольку гуманисты выступали за некий светский мотив, за мирские представления о мире и человеке, то они должны были сказать что-то и о церкви. Поскольку церковь была самым большим феодалом, а гуманизм был направлен против феодализма, по мнению М.А.Гуковского, хотя это полнейшая чепуха, они и не думали о феодализме, естественно для М.А.Гуковского этот момент был очень существенный. На самом же деле, если посмотреть на то, что гуманисты сказали в отношении церкви, самая квинтэссенция: это подложность Константинова дара, которую Лоренцо Валла высказал, и которая стала краеугольным камнем отношения гуманистов к проблеме церковности, к проблеме христианской морали, эти высказывания обладали важным обстоятельством: гуманисты, доходя до определенного места, после которого должна была начинаться критика церкви, они останавливались. И дальше они никогда не шли. У них нет критических высказываний в отношении к церкви как института. Вопрос о подложности Константинова дара решался ими с исключительно источниковедческих позиций. Их не интересовала дальнейшая история развития церковных учреждений, не интересовала проблема стабильности церковной организации как таковой, ее легитимность. Но их интересовал вопрос: вот тот документ, который был положен в основу всех последующих рассуждений был подложным. Его историческая аутентичность была опровергнута. И этот момент можно трактовать по-разному. Лоренцо Валла интересовала внутренняя критика источника как мы теперь называем, что такой документ был составлен позже, чем утверждали отцы церкви. Церковь не опровергалась гуманистами в качестве института. Все что они делали, они критиковали определенные моральные устои, которые были свойственны средневековому клиру как таковому. Но в этом смысле их критика ничем не отличалась от тех выступлений, которые мы видим в 11,12 веке и даже раньше. Коррумпированность становилась очевидной. Против церкви они не выступали, но их интересовал морально-нравственный вопрос. И церковь как хранитель морально-нравственных ценностей естественным образом входила в то поле рассуждений, которое касалось исключительно морали. Но мораль по-прежнему оставалась религиозной.

Итальянцы в этом плане оказались очень консервативны. Даже если вы посмотрите сейчас на современную конфессиональную карту Европы, то в принципе ортодоксалами католиками в классическом смысле остаются именно итальянцы, даже не испанцы. И значение церкви в этом обществе остается практически непоколебимым. Церковь там никто не критикует.

А вот представители северного ренессанса в этом вопросе пошли дальше своих итальянских коллег в лице Эразма Роттердамского. Знаменитый трактат «Оружие христианского воина» это уже хорошее обновление того, что было связано с церковью и с ее функцией в общественном развитии. И этот трактат был трактатом, где гуманистическая доктрина, человеколюбие в примитивном смысле слова, воспринималось как одна из возможностей некой реновации того самого христианства, которое существовало к этому времени почти на протяжении тысячелетий. Но опять-таки и этот критический настрой в отношении церкви не выходил за рамки критического подхода к этому вопросу, поскольку отказаться от церкви как от института, отказаться от христианства как от данности, которое скрепляло это общество, ни один гуманист не смог. Это сделала только Реформация. И любой светский мыслитель все таки воспринимал и христианство и церковь как некий необходимый для любого мыслящего человека порядок.

Вспомните, даже Вольтер, со всем его атеизмом, он пришел к выводу, что если бы Бога не было, то его следовало бы выдумать. Бог – это порядок. Это абсолют, который эманирует и который создает вокруг себя всевозможные акцеденции. И в этом смысле каждая окружающая частица в мире становится частью божественного и включается в некий неземной порядок. Отсюда возникает идея стройности и структурности того бытия, вокруг которого человек существовал. Этот момент очень важный для гуманизма, потому что если бы не было структуры, логики, то то против чего они выступали и то, за что они выступали тоже потеряло бы смысл, потому что критиковать можно только систему.

Разница того человека от нас с вами: мы можем прицепиться к чему угодно; рациональное и иррациональное в нашем существовании переплетено, и мы давно забыли, когда это произошло. Мы с одинаковым успехом можем критиковать отсутствие стройности научной концепции, и это вещь вполне нормальная, и вместе с тем, мы можем мазать человека за чрезмерное проявление чувств. Хотя чувства это сфера - … Они иррациональны, у иррационального нет внутренней логики, и зацепиться там не за что. Они могли зацепиться только за стройную концепцию, за стройную теорию. Чем собственно средневековье интересовалось? Человеком, оно его всячески затаптывало, унижало. И человек рано или поздно все-таки должен был осознать, что человек – это звучит гордо. Средневековье всегда интересовалось государством, потому что для средневековья государство всегда упиралось в проблему монархии. Были разные оттенки интересов, но тем не менее это очень средневековая проблема. Единственно, что средневековье никогда не интересовалось обществом, потому что для средневекового сознания общество и государство всегда слиты воедино, мы уже об этом говорили. А здесь начинается процесс, который постепенно отделяет это представление, потому что гуманисты начинают второй раз после событий 9 века интересоваться тем, что называется функцией. Они еще не думают об обществе как о независимом организме, но они отделяют то, что связано с политикой, с государством, и то, что связано с функцией, которую отдельные государственные институты выполняют в огромном человеческом коллективе. И вот тогда появляется эта тема. Она тоже средневековая, ее вряд ли можно отнести к разряду явлений нового времени. Но тем не менее, этот момент наличия структуры очень важен. И поэтому гуманисты шли, даже тогда, когда они интересовались очень узким сюжетом, предварительно сознание любого гуманиста проверяло некий кадр, и в рамках этого кадра каждое высказывание, которое делалось гуманистом, оно находило свое место. Причем это место определялось главным образом наличием средневековой альтернативы. Они никогда не говорили ничего того, что некогда в другом варианте не было сказано в средневековье. Вот эта парность высказывания была характерной чертой гуманистического стиля мышления, т.е. обязательно наличие двух оппозиций: средние века говорят так, а мы гуманисты – говорим иначе. Но суть проблемы остается та же, и ее формат тот же.

И соответственно наговорив некое количество сентенций относительно человека, относительно его природы, гуманисты должны были в обязательном порядке переметнуться на то, что собственно называется государством. И если посмотреть на историю развития гуманистического движения в Италии, больше всего о государстве говорило то самое направление, лидером которого всегда считался Пикколомини и Гвиччардини. Это так называемый гражданский гуманизм. Именно в рамках гражданского гуманизма государственно-правовая проблематика была более всего опредмечена. Особенность отношения гуманистов к этой теме она проистекала из чисто средневекового представления о том: что есть государство? Что есть государство, кроме того, что оно есть монархия? Что средневековье в реальности могло подарить миру? Какое ощущение государственности? Что в России, что на западе – примерно одно и то же. Государство – это монархия, … Ленин говорил – что это аппарат насилия. Порядок в государстве – это отражение небесного порядка. Ощущение любого политика в средние века было ощущением второсортным, потому что во всех структурах, во всех системах, в небесной и земной, государство всегда занимало второстепенное место. И это произошло, если вы посмотрите на эволюцию представления о государстве, представление о королевской власти в раннее средневековье оно лишается главного, того, что унаследовано из древности, оно лишается сакрального ореола. Вплоть до 12 века государство оказывается лишенным одного из основного атрибута своей значимости, ореола священности, сакральности, которое на себя берет церковь. Происходит разделение. И те дискуссии, которые шли между церковью и государством, между священниками, теологами и политиками, они касались главным образом того, что теологи говорили: все, что у вас есть, это от нас, даже ваш порядок, ваша иерархия есть всего лишь зеркальное отражение той иерархии, которая может быть…

Маркс сказал, хотя на него и не модно ссылаться, он видимо читал Макиавелли «Государь», и там Макиавелли вывел принцип «цель оправдывает средства». Этим принципом Макиавелли освободил политику от морали. Вряд ли до Макиавелли все средневековые государи, прежде чем что-нибудь сделать, думали о Боге, о каре небесной, а потом завоевывали страны и народы. Речь идет о методах оправдания, вот вы завоевываете… англичане, завоевывая себе колонии, они всегда считали, что они выполняли если не божественную, то полубожественную миссию, потому что они несли туда образование, просвещение. Они и сейчас так думают. Англичане это нация, повернутая на предначертанности, на мессианстве, на избранности.

Если речь шла о крестовых походах, о 100-летней войне, то в основном каждый раз, когда что-то свершалось, то политик искал определенные оправдания. Это был механизм самоочищения. А дальше получилось так: когда цель стала оправдывать средства, эти оправдания уже просто не пригодились. Макиавелли собрал воедино и сформулировал те идеи, о которых давно уже мечтали правители. Все поняли, что это как раз то, что надо, и перестали оправдываться. И политика освободилась от морали, и она стала политикой в полном смысле слова. После этого ничего не изменилось. Именно тогда это произошло.

Государство в средние века ощущало некую неполноценность, которую провоцировала церковь. Естественно, эта неполноценность определялась тем, что по отношению с церковью, на которой лежала эта несущая функция, государство здесь всегда проигрывало, и проигрывало, когда светские правители решили расстаться с идеей собственной сакральности, когда жреческая сакральная функция навсегда ушла от монархов. Вернулась она только в эпоху абсолютизма, когда монарх станет наместником Бога на земле. До конца 15 века эта идея никогда не озвучивалась. Ни один из государей и ни один из политических деятелей средневековья не отваживался на то, чтобы объявить себя наместником Бога на земле.

И вот в этой сложной обстановке реабилитация государства оказывалась для гуманистов весьма перспективной. Перспективной она была в двух отношениях: это была необъятная тема, которая привлекала всегда любого интеллектуала, а с другой стороны государство оказывалось главной кормушкой для гуманистов, потому что именно государство, а не церковь, в основном финансировало все то, что было связано с гуманистической деятельностью. Гуманисты в основном подвизались при дворах государей, и как правило, в основном выполняли функцию советника при государе. И поэтому реабилитация того, чему ты служишь, и реабилитация того, что тебе платит, для гуманистов воспринималось в качестве исходной посылки, и это было то звено, которое предопределяло последующий диспут.

Но здесь вы должны прекрасно понимать, что средневековый ресурс, в отличие от ресурса рассуждения о человеке, здесь был очень дохлый. И в принципе общих рассуждений относительно второстепенности, зависимости, средневековые мыслители здесь практически ничего не наговорили. И получилось так, что цепляться, а затем отталкиваться от средневековой доктрины практически было невозможно, потому что не было тех самых опорных пунктов против которых можно было строить свои альтернативные рассуждения. И здесь в рассуждении о государстве гуманисты оказались менее всего оригинальны. Если рассуждая о человеке, они создали такую достаточно забавную композицию, которая в первую очередь сказалась на той же гуманистической педагогике, которая была античной по своей сути, но все-таки новационной, там было очень много акцентов, представлений. Когда вам будут читать историю педагогики, вы постигните в полноте. Государственно-правовая проблематика здесь была очень хилой, и поэтому именно в этой сфере возникает максимальный эффект ренессанса, возобновления, реновации античной государственно-политической доктрины. В первую очередь, доктрины, которая была связана с именами Аристотеля, Платона и Цицерона. Это 3 авторитета, которые больше всего обсуждались гуманистами, и материал трактатов которых использовался для всех последующих построений, был тем самым мясом, которое использовали на нанизывание скелета для гуманистов 15-16 века.

Если посмотреть, почему именно эти 3 авторитета? Чем они знамениты? Платон и Аристотель знамениты тем, что они больше всего наговорили о государстве. Цицерон был интересен гуманистам тем, что его рассуждения о новом человека, риторика нового человека, который служил государству и тем самым обретал новые добродетели, она была нужна гуманистам если не для самореабилитации, то для самоутверждения. Потому что именно этими новыми мужами, хорошими мужами были кто? Не средневековые государи, и не те правители, которые правили государствами тогда, когда гуманисты писали, а собственно сами гуманисты. И для них этот сюжет был вполне самодостаточен.

Что такое государство в первую очередь для любого гуманиста, который рассуждал об этой проблематике в 15-16 веке? Это организм, это политическое тело, общая метафора, которая используется гуманистами для рассуждений. Аналогия чрезвычайно важная. Почему политическое тело, а не механизм? Потому что связано с человеческим телом. Есть масса пустых слов, которые часто употребляют, когда говорят о гуманизме, например макрокосм и микрокосм. Что такое макрокосм? Все, что находится вокруг нас. Микрокосм – это мы сами. А на самом деле это логический прием, который помогал любому гуманисту выстраивать свою собственную логическую цепочку от малого к великому, и в этом малом и великом человеческое тело выполняло роль идеальной фигуры, соотнося с которой можно было с легкостью выстраивать последующую цепочку. Поэтому государство как следующее звено гуманистической концепции очень легко абсорбировало эту идею и гармонии, и незаменяемости, и слаженности отдельных частей человеческого тела. А самое главное для любого человека, который пытался постигнуть этот очень сложный вопрос, человеческое тело всегда выполняло… можно было посмотреть на сомое себя и убедиться в том, что эти рассуждения … отрубить себе палец и понять, что этот палец окажется невосстановим. Т.е. это было чрезвычайно лояльно. И поэтому вот это представление о государстве как о политическом теле, оно обладало мощным конструирующим началом. Но гуманисты были бы не гуманистами, если бы их рассуждения ограничились исключительно аналогией с человеческим телом. Дело в том, что у нашего тела есть отдельные части, которые приводят в движение другие части. Например, у нас есть шея, и если вы посмотрите на всю политическую традицию, то как правило, вот возьмите даже традицию более позднюю 18-19 века, когда феминистки, суфражистки рассуждали о несправедливости своего существования, задавленности женской природы, все к чему сводились их последующие конструкции, все их рассуждения относительно того, что мужчины поступили с ними плохо, несправедливо, они сводились … на чем они успокаивались все? На том, что женщина это шея. А мужчина это что? Голова. Но без шеи эта голова… Они плохо знали, что если голова не захочет, то шея тоже никуда не повернется. Но тогда познания анатомии были еще очень слабыми, поэтому они считали, что шея существует как некий независимый организм.

И вот аналогия. Если посмотреть на развитие политической символики, метафоры, как выдумаете, куда себя помещали гуманисты? В основном рассуждения касались рук, ног, тела, шеи и головы. Руки это чиновники, сборщики налогов. Голова – это сам монарх. Советники, которыми теперь почти повсеместно становились гуманисты, потому что они тоже плохо знали все эти процессы, но тем не менее эта шея вращала голову. И добрый совет государю, и е6сли вы посмотрите на динамику развития политических институтов, практически везде, по все Европе 15-16 век это возникновение, трансформация больших королевских советов, на которые всегда, несколько раз в год съезжалась вся знать, это было дорого, нерегулярно и хлопотливо, все эти большие советы постепенно преобразуются в малые советы, частью которых, наряду с представителями крупнейших знатных семей, фамильных кланов, становятся простые служащие, за личиной которых скрываются эти самые гуманисты-советники. Эта метафора политического тела, которая активно начинает разрабатываться и в 15 и в 16 веке, она наконец-то как бы позиционирует эту нарождающуюся гуманистическую братию и гуманисты находят себе соответствующее место. Потому что с точки зрения социального статуса гуманисты оставались в весьма незавидном положении. Но политический организм давал им очень значимое с точки зрения соответствующих политических процессов положение. Они становились шеей, которая эту голову куда хотела, туда и крутила. Они получали свое предназначение.

А дальше начинался процесс, который естественно сказался на внешнем облике правителя. Следующий пункт, помимо обозначения места, куда рядополагаются сами гуманисты, начинается массивный поток рассуждений о том, что собственно из себя должен представлять государь? В этом плане гуманистическая доктрина практически полностью ревалирует (?) ту политическую концепцию государя, которая опять-таки была характерна скорее для атичности, а не для христианского средневековья. Хотя определенные христианские мотивы туда естественным образом примешиваются.

Что возродили гуманисты? Они возродили культ Августа. Это культ такого правителя, который обладал чем? Это символ чего? Божественности. Август был в первую очередь божественным, как любой римский правитель, но Август в особенности. Он должен быть защитником церкви. Этот момент был весьма существенным для гуманистической доктрины. Если раньше любой монарх воспринимался как защитник церкви, то разница между средневековой и гуманистической доктриной заключается в том, что гуманисты никогда не говорили о монархе как о защитнике церкви. Они говорили о монархе как либо о защитнике веры, имея в виду не мусульманство и не иудаизм, естественно, а вполне определенное ортодоксальное христианство, католицизм. То, что происходит с французскими королями в 14-15 веке: они приобретают титул «наихристианнейший».

Обычно французы тугодумы, их политическая мысль всегда развивалась медленнее, чем английская политическая мысль. Но в этом плане они обскакали англичан. Все, что англичане смогли сделать, они приобрели исключительно в эпоху реформации. Они не смогли оспорить титул французских монархов, которые считались наихристианнейшими монархами. Это проистекает из проторенессансных тенденций. Смысл этой идеи …

Что понимается под «блистательностью» монарха? Чем можно блистать? Славой. Слава производна от военных побед, подвигов. Блистательным монарх становился тогда, когда он совершал и дела военные, но античный компонент этой теории превращал этого монарха еще и в блистательного своими подвигами на гражданской ниве.

Понятие народ в средние века – по сути своей не такое, каким мы хотим себе представлять. Народ это далеко не все, кого бы мы хотели назвать народом. В Англии народом считался только тот, чей годовой доход превышал 40 шиллингов. А в 15-16 веке 40 шиллингов это большие деньги. И примерно только 60% населения могли этим похвастать.

Даже сейчас: мы – народ Российской Федерации. Далеко не все мы попадаем в это определение. Дети не попадают, до 18 лет. Депутатом Государственный Думы можно стать с 25 лет, президентом с 35 лет. Алкоголь покупать можно с 21 года.

А кто реально может воспитать в нем эти соответствующие качества? Если взять старую систему воспитания, она очень забавна. Например, в советское время. Есть понятие человек, личность, индивидуальность. В советское время каждый из нас появлялся на свет человеком. На уровне детского сада и в младших классах мы проявлялись свою индивидуальность. А в школе и дальше трудовые коллективы воспитывали в нас личность. Соответственно верхом советской дидактики была личность. Хорошо или плохо быть личностью? Плохо. Почему? Фрейд в этом смысле интересно рассуждал. Он говорил, что у нас есть два «Я». Одно «Я» которое все время хочет, а второе «Я» все время запрещает. Личность это «Я», которое запрещает. Соответственно, когда мы становимся личностями, внутри нас ничего, кроме неврозов не возникает. Личность это человек, познавший необходимость.

А ренессансная педагогика была насквозь античной, и там было совсем иначе. Они рассуждали так: категории те же, но акценты совсем другие. Там каждый рождается индивидуальностью, персоной. Дальше начинается образовательный процесс. И на уровне образования человек учится конформности, некому согласованию своих внутренних эмоций, своих индивидуальных черт с общественной необходимостью. И тогда на уровне среднего учебного заведения человек становится индивидуальностью Но когда он накапливает определенный интеллектуальный запас, он переходит к главному своему занятию, которым греки и римляне считали созерцание. И что нужно было созерцать? Природу. И только тогда, в конце существования, отсозерцав, наконец-то привлекает искомую данность, он становится человеком.

Интереснее родиться человеком или индивидуальностью? (Отвечают: человеком).

И этот момент воспитания, сначала поддержание в человеке индивидуальных черт, научение его состояния конформности, а потом переход к единению с окружающим миром, с природой, и этому должны были научать этого правителя гуманисты. На это вырабатывалась новая педагогическая система, на это ориентировалась новая ренессансная дидактика. Под ее воздействием, это единение профессии правителя-государя с окружающим миром, и рождает новую ипостась, собственно его человечность. Соответственно, в результате этого воспитания, в результате реализации новой дидактической системы, средневековый правитель по-прежнему оставался средневековым правителем, его никто не делал ренессансным, он становился первым среди равных. И первым среди равных он был для чего? для того, чтобы все остальные ему подражали. Чтобы, как говорит Гуревич А.Я. «гуманистическая зараза становилась достоянием всего общества». Потому что гуманизм ему не нравится, и таким образом возникал рецидив ответной реакции, когда … ведь посмотрите, о конкретных людях гуманисты не пишут, у них нет трактатов, посвященных, например, моральному облику провансальских крестьян, или ему кому-то, они в основном пишут о человеке вообще, о политическом правителе, о государе. При этом имея в виду вполне конкретный эффект, который эта процедура будет иметь в обществе, которое по сути своей остается средневековым. Если государь становится другим, если он обретает те новые качества, которые в нем внушает гуманистически ориентированная педагогика и дидактика, то его пример становится чрезвычайно заразителен для других. Потому что в обществе продолжает действовать все тот же самый принцип ________ , который был насквозь средневековым. Когда мы с вами рисовали 2 треугольничка, то одним из условий стабильности вот этого образования заключается в том, что каждый нижестоящий стремился подражать вышестоящему, а другой мешал ему быть таким же. Ступеньки никогда не менялись местами. И поэтому в обществе продолжала существовать иерархичность. А на вершине был монарх, которого преобразовывали. И совершенно не обязательно было это общество преобразовывать все и тратить на это усилия, потому что общество в силу этого подражательства должно было подстраиваться под монарха. И изменения в монаршем облике становились достоянием всего общества, очень быстро.

Какие бывают добродетели? Вопрос очень важный, потому что тема добродетели это извечная тема любой политической лексики, она продолжает бытовать и сейчас. Имеются в виду в первую очередь добродетели государя. Затем это добродетели всех остальных, кто ему служит, и только потом это добродетели всей оставшейся части общества.

Что здесь было нужно обязательно? У нас есть добродетели, которые проповедует христианство. Щедрость, справедливость, смирение, милосердие, доблесть, патриотизм. Патриотизм тогда был узко локальным. Если это был парижанин, то он этим гордился. Если это был лондонец, значит он гордился этим. Но о французах или об англичанах еще речи не шло. Но тем не менее, отношение к тому, что я буду защищать эту небольшую территорию, на которой я родился, на которой жили мои предки, это чувство становится очень важным. Его нужно в человеке поддерживать, потому что из маленьких локальных патриотизмов постепенно будет складываться национальное самосознание. Старые средневековые принципы, здесь же ведь гуманисты практически ничего не изменили, это был все тот же старый средневековый патриотизм, но переосмысленный немножко иначе. Если раньше французы защищали то, что называлось Францией, они не рассматривали эту территорию как некое единое целое, каждый защищал то место, откуда они пришли. Если они сами не справлялись, то им помогали. И как правило на этом программа-минимум заканчивалась. И только потом они начинали помогать другим, только по той простой причине, что те когда помогли им. Из этой круговой поруки складывалась иллюзия, что и средние века обладали этим патриотизмом. Но об этом патриотизме никто никогда не писал, потому что он был утилитарным, житейским. А гуманисты о патриотизме стали писать как о неком достоинстве человека, но не выходя за рамки представления о том, что этот патриотизм в первую очередь относится к небольшому местечку.

Но тем не менее, это было очень важно.

Этот набор добродетелей… гуманисты причесывали их по-разному. Если посмотреть в какой последовательности подбор этих добродетелей выступал в их сочинениях, он мог быть и произвольным, и заведомо продуманным. Но, так или иначе, измененные композиции этих добродетелей, их было всегда 7-9, не больше, они воспринимались в определенном смысле как альтернатива тем добродетелям, которые были воспитаны в средневековом человеке, т.е. христианским добродетелям. У человека незадачливого может вполне сложиться представление о том, что гуманисты создали представление о том, что называется светской моралью. Той самой моралью, которая если не предопределила, то подвинула общество в сторону этого омирщления, секуляризации, которая активными темпами пойдет в 17-18 веке. Это далеко не так, потому что практически вся система добродетелей, которая выстраивается гуманистами, она выстраивается как альтернатива христианским ценностям, и как некая попытка по-новому расшифровать старые ценности. По-прежнему у этой морали, у этого набора добродетелей по-прежнему существовал еще очень сильный привкус религиозно-церковного характера, поскольку никто переосмыслять эту часть фундаментальных ценностей из гуманистов не пытался.

Что же теперь получалось? Что из себя собственно представляло это государство? Государство в гуманистическом представлении представляло из себя некое тело, которое функционировало по вполне определенным законам, в котором главную роль по-прежнему продолжали играть государи, но такие государи, физический и морально-нравственный облик которых резко изменился. Это изменение основы политического …, оно становилось объектом для подражания, распространения новых веяний на все оставшееся политическое тело, на всех оставшихся подданных. И в этом самом распространении, обучении гуманистам, естественно, принадлежала громадная роль. Если закрыть глаза на перспективу, которая выстраивается и вписывает гуманистическую доктрину, гуманистические представления о государстве в последующую перспективу, то в принципе итог был не таким большим, дальше теории все равно никто не пошел. Но практический итог был вполне определенным. Каким? И в чью пользу он был? Общество продолжало оставаться средневековым, продолжал господствовать атрибут корпоративности представлений о мире. Как только гуманистическое движение возникло, оно практически сразу оформляется во что? В некую протокорпорацию. Почему это было необходимо? Потому что только таким способом можно было себя вписать в общественную организацию. Это была общественная организация. А важным оставался механизм политический. Следовательно, этой новой возникшей корпорации нужно было вписать себя куда? В государство. Что они и сделали. Они нашли себе место, они стали «шеей» политического тела, и тем самым они опредметили себе еще и соответствующую функцию. В принципе, если говорить о значении этого заболевания гуманистической мысли, этого практического итога гуманистического движения, то в принципе можно говорить о том, что именно здесь в 15 веке это движение начинает набирать обороты, и к 17-18 веку это станет уже реальностью. И именно тогда постепенно начинает формироваться то, что мы называем «современный бюрократ». Что такое современный бюрократ? Это чиновник. У него есть образование, есть доступ к принятию политических решений.

Помните, когда мы с вами разбирали тенденции, которые протекали в государстве, я вам говорил о том, что начинается массовая аристократизация государственного аппарата с одной стороны, а с другой стороны начинается процесс вытеснения нетитулованной знати с государственных постов. Так вот, единственной формой противостояния знати в этом движении был интеллект, только интеллект мог быть реальным противовесом тому желанию знати занять соответствующее место. Потому что только в этом случае человек мог рассчитывать на то, что какой-то кусочек государственного управления, кусочек в доступе к принятию политических решений останется за ним.

И если вы посмотрите на композицию тайных, верховных советов, то там всегда композиция, каким бы большим, или каким бы ничтожно малым этот совет не был, там всегда есть представители титулованной знати, крупнейших родов, и там всегда есть те, которых можно назвать бюрократами. Это интеллектуалы, главным образом получившие гуманистическое образование. Поэтому именно они не могли похвастаться своей родословной, они не могли похвастаться тем, что у них много земли, что у них много слуг. Но они могли в качестве альтернативы противопоставить свой образовательный потенциал. И эта конкуренция, которая рождается из того, что знать пытается вытеснить тех, кто не имел образования, она становится тенденцией. Остаться там можно было только тогда, когда ты мог реально противопоставить знатности культ образованности, интеллект. А скажите что сейчас это не так?

Я поступал на истфак в 1980 году. Поступить было очень тяжело. Было 20 человек на место. Нужно было сдать на все «5». Много было номенклатурных детей, но и были те, кто действительно хорошо сдавали. Прошло уже 21 год как мы закончили факультет, это было в 1985 году. И жизнь расставила акценты в нужной последовательности, если отбросить вопрос материального существования.

Эта конкуренция, которая будет всегда, и есть сейчас, она имеет свои истоки в ренессансной традиции, которая зарождается на рубеже 15-16 веков. Когда статус и интеллект становятся конкурентоспособными. И более того, эта новация, которую гуманистам удалось внедрить, и к которой удалось приучить тогдашних правителей и в Италии, и во Франции, и в Англии, во многом становится судьбоносной в плане последующих изменений социальной картины общества. Потому что уже 16 век, во Франции и Англии, носитель интеллектуального потенциала, обладатель докторской степени университета и в богословии, и в медицине, и в свободных искусствах, этот человек получает право на _____рование. Точно также как в свое время на _____рование получили те, кого _____ровала соответствующая земля. Эти 2 показателя в 16 веке уравниваются. А истоки этого тождества… есть еще один очень важный момент, который тоже имеет свое начало здесь и который будет иметь огромное значение потом, который также связан с этим начинанием. Начинанием, которое постепенно начинает видоизменять и социальный потрет общественной элиты. Если элита классического средневековья, имеются в виду представители крупнейших родов, титулованная знать, это в основном неграмотная часть населения. Разница между каким-нибудь высокопоставленным французским дворянином в 12-13 веке и тем же, любимым мной, провансальским крестьянином, заключалось лишь в форме одежды и тех бытовых преимуществах, в которых жили аристократы. И жизнь крестьянина по тем временам … При этом аристократ не испытывал никаких моральных угрызений, потому что аристократия даже придумала как объяснить и оправдать свою неграмотность. Потому что занятие науками автоматически вело к деградации благородного достоинства, человек мог потерять титул, звание и даже земли. Нельзя было дворянину заниматься науками. В 16 веке повсеместно что начинает происходить? Это век образовательной революции. У нас писали о ней сточки зрения приобщения широких городских масс к массовому образованию. Считали, что количество церковно-приходских школ увеличилось в 200-300 раз в отдельных странах. Это говорит о том, что дочери простого люда начинают овладевать азами грамотности. Это хвост той большой проблемы, которая начинается с головы. Это лишь только следствие. Это последний шаг решения той проблемы, которая начиналась сверху. Но главный смысл этой образовательной революции 16 века заключался в том, что повсеместно знать пошла в университеты. Представителям знатных родов стало модно получать даже не одно, а 2 образования. Английская аристократия в поголовном большинстве предпочитала, это считалось добрым тоном, когда отпрыск знатной фамилии, претендовавший на соответствующий титул, наследник знатного рода, получал одновременно и общее университетское образование на 4-х существовавших тогда факультетах, и плюс к этому еще образование юридическое. Если оставалось время, то он умудрялся за 2 года получить степень магистра, а то и доктором стать, что придавало ему определенный вес. И тогда, когда он после смерти отца получал не только титул, но соответствующую должность в государственном аппарате, уже никто не мог сказать, что он неподходящий для этого человек.

Именно в этом был смысл итога этой образовательной революции, истоки которого уходили в те процессы, которые мы обсуждали, которые были связаны с гуманистическим взглядом на образование.

И, наконец, последнее, что я хочу сказать и обратить ваше внимание. Последствие, которое имело самое решающее воздействие на всю систему средневековой социальности. Мы упоминали понятие «профессия». В средние века было 3 профессии. С 9 века, когда впервые это положение было сформулировано, никто не задумался о том, чтобы список этих профессий расширить. Итак, профессии были: военная, духовная и работать, работать, работать.

Оказывается, что среди этих порядков уже к 13 веку возникает определенная градация. Если в 9 веке наиболее благородной профессией считалась профессия духовная. То к 13 веку первенство постепенно начинает принадлежать… К 13 веку церковь увеличила не только количество прихожан, не только свою популярность, но и свои земли. Ей понадобились защитники. Происходят фундаментальные изменения, которые изменяют традиционную шкалу ценностей, и церковь к тому времени отступает на второй план. И военная профессия становится самой почетной. Но в 14 -15 веках под влиянием гуманистического движения, новых представлений о человеке, о государстве, появляется четвертая, ранее не известная профессия, которая потом во многих государствах послужит моральной основой для представлений о легитимности четвертого сословия. Потому что во многих странах оно существовало, например, в Шотландии существовало с 13 века, но легитимность четвертого сословия там никто не признавал. Во Франции оно формально существовало с 14 века, но тоже легитимность четвертого сословия там никто не признавал. С появлением 4-й профессии возникает эффект, который постепенно послужит основой для легитимации, возникает представление о гражданской службе. Здесь без Цицерона не обошлось. Цицерон сыграл здесь огромную роль. И представление о гражданской службе, которая теперь, наравне со службой военной, играет такую же значимую роль, и также успешно как военная служба реализует даже те новые идеи патриотизма, которые возникают в этот же период, становится гражданская служба.

Что такое гражданская служба? В первую очередь чиновничья служба. Причем, которая понимается в очень широком социальном контексте. Почему не возникало в классическом средневековье необходимости в появлении этой 4-й профессии? Потому что она целиком ассоциировалась с определенной частью духовенства, с писцами, с нотариями, клерками. Их было много, они были грамотными. Но по своей социальной принадлежности они уже были включены, они были частью огромного духовного порядка, который своей главной функцией считал проповедь. А теперь категория тех, кто уже в различных вариантах выполняет ту же самую функцию, становится много. Причем они набираются из различных социальных категорий, в том числе из категории аристократии. Тогда возникает вопрос о том, что необходимо реабилитировать еще и 4-ю профессию, которая связана с гражданской формой служения государству. А дальше путем простой калькуляции достигается эффект, что гражданская служба уравнивается, она становится по своей значимости не 4-й, а 1-й –Б. Потому что 1-й –А по-прежнему остается военная. Но со временем, в конце 16-начале 17 века этот эффект скажется на том, что гражданская служба станет не только равной, но и более желательной, более востребованной, чем служба военная. И тогда возникнет тот эффект той самой перспективы, которая будет во многом питать европейское дворянство на протяжении 16-17 веков, когда дворяне предпочтут заниматься гражданской службой, а не военной. И только в знак последующей реновации, история вообще развивается скачками, определенными циклами, уже в 19 веке у того же самого английского дворянства, возникнет тяга к военной службе, в России чуть позднее будет то же самое.

Этот практический эффект от этих конструкций, которые были, казалось бы, сугубо кабинетными, которые не выходили за рамки сочинений гуманистов, в этих последствиях именно и следует искать назначение того, что собственно гуманисты внесли в тогдашнее представление о государстве, о человеке, что из себя общество должно представлять.

Еще один маленький сюжет, который связан с этой темой, но который традиционно выпадает из материала учебника, но без представления о котором ваше представление об этой части европейской истории будет не полным. Наши ренессансоведы, итальянисты склонны к переоценке итальянского возрождения, у переоценке уникальности этого процесса.

О ренессансном индивиде. Индивид это преобразованная индивидуальность. Если индивидуальность это патологическое состояние личности, с чем следует бороться и к концу своего существования задушить в себе, если говорить о регулярном обществе, то индивид – это состояние хронической, неизлечимой болезни, которая замешана на индивидуальности. Очень часто говорят о том, что понятие индивида было сформулировано исключительно итальянскими гуманистами. Дело в том, что действительно, если смотреть на предшествующий период, на период классического средневековья, то на первый взгляд может показаться, что средние века не знали понятия индивида. Потому что тогдашие латинские ______ не содержат слов, при помощи которых можно было выразить это хроническое состояние личности. И все было бы ничего, если бы не один из наших самых неортодоксально мыслящих итальянистов, Леонид Михайлович Баркин (?), который и политик, и который в свое время речи Ельцину писал, и гуманистов знает. Он один из первых советников нашего президента, крупнейший специалист в области итальянского возрождения, он о гуманистах знает все. Очень хорошая книга «Гуманисты, стиль жизни, стиль мышления». Он всегда конфликтовал со всеми нашими ренессансоведами. У него логика была гуманистична. Его конфронтация заключалась в том, что он выстраивал конструкции, которые как у гуманистов, были параллельны старому марксистскому ортодоксальному сознанию. Однажды в Москве была созвана конференция по проблемам гуманистической индивидуальности. Я был тогда аспирантам, и смотрел на все это с открытыми глазами.

Речь идет о том, что оказывается индивидуальность может быть по своей форме, мы ее воспринимаем как личностное начало, которое можно прицепить только к отдельному человеку. Мы не можем сказать, что эта группа людей обладает своей индивидуальностью. Это звучит абсурдно. Мы не можем сказать, что 2-й курс индивидуален. Я могу сказать, что вы своеобразны, нетипичны, но не индивидуальны. А для средневекового человека эта фраза звучала бы как нормальное явление. Как бы сказал средневековый человек: нынешний второй курс это есть коллективная персона.

Мы редко употребляем это слово – персона. Но мы часто говорим о персоналиях. Персональный компьютер, персональная машина. Но что такое персона? … Я хочу сказать, что под понятием персональности, персоны лежит та же самая индивидуальность, но индивидуальность, к сожалению, источником которой оказывалось не личностное начало, не единичное начало, а начало коллективное. Индивидуальность возможна не только в виде отдельных единиц, в виде отдельного человека, но и есть понятие индивидуальности, которое воспринимается как итог коллективного развития. Что такое коллективное начало? Это начало, которое устанавливает определенные рамки. Индивид, который находится в рамках этой корпорации, он может…

Я застал время, когда нас стали выпускать за границу, когда университетская публика стала ездить за границу за счет принимающей стороны. Это было очень приятно, когда тебе оплачивали билет, проживание, еду. Почему не поехать? Это началось в конце 1980-х годов. И я попал в эту первую волну. И нам задавали вопросы: школу закончили? Да. Университет закончили? Да. Ну и как? Начинал рассказывать как учился, как было хорошо. Следующий вопрос: а детство? Тоже было хорошо, счастливое детство. Тогда спрашивали: а как же диктат коммунизма?

Я никогда не чувствовал диктата коммунизма, и думаю, что если вы спросите родителей, окажется, что у них тоже было счастливое детство. В этом «колпаке» осталось огромное количество индивидуальностей, огромное количество людей достигали стадии человечности.

Гуманисты ничего не придумали, они только изменили акценты. Они отказались от старого коллективного представления об индивидуальности, которое существовало, и которым было насыщено средневековье, и перешли к совершенно новому его исчислению, которое средневековье никогда не знало – в виде одного отдельно взятого человека. Я лично сожалею, что это произошло.

Лекция №11

Средние века

от 16 мая 2006 г.

…Логику развития гуманистической доктрины в Италии я пытался на протяжении нескольких лекциях показать, что по своему характеру построения тех аргументов, и тем темам, которые итальянские гуманисты обсуждали, они не выходили за рамки той классической средневековой схемы. И по существу каждая предлагаемая гуманистами новация, она укладывалась в рамки той альтернативы, которая зеркально отражала тот опыт, который Италия и другие западные европейские страны прошли. И речь как правило шла о тех итогах, которые итальянская общественная мысль и итальянский интеллектуалы смогли накопить к этому периоду, который мы обсуждали. Мы говорили о том, что та интеллектуальная пирамида, которую итальянские гуманисты выстраивали, она была достаточно проста. Они двигались от человека к самому крупному образованию, которое было мыслимо тогда в рамках средневекового создания, они двигались к государству. Они двигались к государству, которое в их сознании тогда оказывалось плотно свитым с понятием общества. Потому что монархия, как правило, или республика, которая в том или ином варианте становилась предметом рассмотрения итальянских гуманистов, в общем сливалась. С одной стороны это было политическое образование, которое напоминало государство современного типа, с одной стороны. И вместе с тем это было и общество, потому что монарх или глава государства, он с одной стороны был главой административной иерархии, которая обслуживала и олицетворяла государство, и вместе с тем был также представителем той земельной иерархии, со старой феодальной рентой, частью которой он был, и по определённым принципам возглавлял. Эта особенность привела к тому, что, работая в параллели с традиционной тематикой, которая обсуждалась в средние века, предлагая альтернативные концепции, итальянские гуманисты, они в сути своей не смогли выстроить некого слаженного и законченного учения, которое могло бы претендовать на форму нового мировоззрения. Когда вы будите читать существующую нашу отечественную историографию, то вы найдёте, что ростки этого нвого сознания в этой гуманистической доктрине присутствуют. Да ростки, но не более. То о чём мы будем говорить дальше в варианте заальпийского возрождения и последующей реформации, это то, что очень жёстко поколебало устои средневекового социума, и раз и навсегда покончило с конфессиональным единством, которое определяло единое духовное поле европейских народов. Потому что все народы, которые жили на территории Европы, были католиками. Это мешало, но это цементировало и создавало общий фронт, который обеспечивал для Европы некое культурно-конфессиональное единство.

Здесь очень важно правильно оценивать ту сумму высказываний итальянских гуманистов, напомню, ещё идущую от знаменитого произведения Лоренцо Валла о подложности Константинова Дара, и всю последующую традицию, вплоть до Марселино Фитчего, до неоплатонической школы итальянского гуманизма. Важно правильно оценивать высказывания, которые делали гуманисты в отношении католической церкви. Дело в том, что ни один из них не выступал за отмену католической церкви, никто не говорил о том, что как институт, католическая церковь исчерпала себя, и она должна быть каким-то образом изменена. В основном выступления гуманистов носили антиклерикальный характер. Если вдуматься в смысл этого слова, то антиклерикальность была следствием этого гуманистического подхода, когда острие ножа, которое обращалось в адрес церкви, оно главным образом оказывалось направлено на собственно церковников. На клир, который действительно погряз в грехах, и давным давно не выполнял свои изначальные функции. Но за реформу клира, за его преобразования не один из гуманистов не выступал. Их выступления и рассуждения против клира не выходили за рамки той гуманистической программы, которые касались человека вообще. Человек должен быть полноценно гармоничным, образованном, свободно ориентироваться в том интеллектуальном пространстве, в рамках которого человек должен был существовать. Здесь должны все понимать, что даже клир, который оказывался по тем временам самой образованной частью, он не мог соответствовать этим требованиям. Потому что требования интеллектуального характера, которые гуманисты выдвигали в отношении человека, они были тогда просто невозможны, они даже невозможны и сейчас.

Если я вам буду говорить, что современный студент должен быть гармонично развивающийся личностью, у которого должно хватать времени на всё, и в первую очередь на науку, вы же поймёте что я не прав. Потому что у вас не хватает времени ни на науку, ни на то, чтобы забавляться жизнью, как полагается вашему возрасту.

А тогда в средние века человеческие возможности и то пространство, в рамках которого человек существовал, были ещё более сжатыми. И поэтому дальше деклараций, дальше утверждения такого общего теоретического порядка, эта гуманистическая программа преобразования человека конечно же не шла. Кто не хочет быть индивидуалом? Кто не хочет, чтобы его взгляды никем не оспаривались? Это нормальное, вполне закономерное ощущение, которые каждый из нас хотел бы дважды в день испытывать.

Но, говоря о рассуждениях гуманистов, относительно клира, вы должны знать еще одну важную вещь. Дело в том, что антиклерикальные выступления это одна из характерных черт общественно-политической мысли, культуры средневековья. Всегда было видно, что тень человека церкви и тень человека из народа, они всегда отличались главным образом, плотностью. И как правило, человек который принадлежал церкви, он олицетворял некое благополучие. И быть причастным к этой церкви не просто в силу веры, а в силу определённой профессиональной занятости, было чрезвычайно почётно. И как вы сами понимаете, в здоровом теле, здоровый дух. Верно? Я считаю, что не верно. Я не знаю таких людей, у которых здоровое тело и при этом здоровый дух, или людей, у которых здоровый дух и при этом здоровое тело. Это почти невозможно, потому что либо то, либо это. Совершенствование духа подразумевает некое укрощение плоти.

Жизнь должна быть по максимуму, гуманисты тоже были за это. То же самое и Эпикур, который был чрезвычайно популярен в эпоху возрождения. Многие считают, что он был популярен, потому что он был основоположником договорной теории. Сама идея государства, которую обсуждали гуманисты, она становилась более совершенной, если там был договор между человеком и правителем, а на самом деле гуманисты увлекались Эпикуром вовсе не поэтому, а потому что он был гедонистом. Он сказал хорошую вещь: «Жизнь – это наслаждение, если жизнь не приносит наслаждения, она теряет свой смысл».

Дело в том, что рассуждения, антиклерикальный настрой, который был характерен для средневековья, всегда выступал как постоянно присутствующее, но вместе с тем эпизодическое явление. Когда возникали всевозможные волнения, волнения городского плебса, тут эта волна антиклерикальных настроений, она всегда повышалась. Но ни одна программа, даже если брать самое организованное движение в этом отношении, у икли____фитов. Даже они не достигли такой высоты, чтобы их учение стало всеобъемлющим. Для гуманистов высказывания в отношении клира остались постоянно присутствующими, но потеряли эпизодический характер. И благодаря тому, что они перестали быть эпизодическими, антиклерикальные выступления превратились не в выступления, а в некий настрой, некое характерное для общества настроение. И это было с точки зрения последующей перспективы очень важным моментом. Представьте, легко уловить разницу, когда речь идет об эпизодических высказываниях, хотя и регулярных, или же речь идет о наличии настроения. Эта гуманистическая тяга к тому, чтобы создать в обществе в целом это антиклерикальное настроение, она во многом привела к тому, что уже в начале 16 века общество в целом оказалось готовым к тому, чтобы принять на себя более радикальные меры. И более того, гуманистическая среда, которая по существу порождала, воспроизводила и поддерживала этот антиклерикальный настрой, она по существу и стала средой, в которой зародились все известные на сегодняшний день реформаторы первой величины. Я имею в виду в первую очередь Лютера, и конечно же Кальвина.

В большинстве случаев даже реформаторы второй волны, и третьей волны, и даже в некоторых случаях сектантские реформаторы, четвертой волны, которая активно начинает развиваться в 17 веке, они так или иначе были связаны с гуманистической средой или с университетской средой, которая очень активно опосредовала эти гуманистические идеи. И в первую очередь оказывался этот антиклерикальный настрой, который становился некой константой, общим свойством общественных настроений, общественной мысли того времени. И поэтому переход от гуманизма к реформации был достаточно легким.

Но прежде чем об этом говорить, я вернусь к собственно гуманистической проблематике и хочу сказать несколько слов еще об одном уникальном явлении в общественной мысли 15-16 веков, о северном возрождении, и о христианском гуманизме.

Несколько комментариев, которые должны вам помочь правильно понять ваш учебник. Если посмотреть на механизм, который породил северное возрождение, то этот механизм оказывается значительно более сложным, чем механизм, который породил аналогичные настроения в итальянских городах и республиках конца 14- начала 15 века. И там, и там под влиянием возникающих национальных государств, под влиянием обостряющегося национального сознания растет интерес к прошлому. Чтобы определить себя, нужно знать откуда ты пошел. Если для нас достаточно посмотреть на окружающих, поставить рядом с собой некоторое количество людей, которые наверняка будут от нас отличаться. Чтобы понять, что мы белые, нужно поставить возле себя черных. Мы все эмпирики. Для человека 14-15-16 веков это было недостаточно. Они еще плохо различали. Для них важным моментом оказывалось поиск доказательств не в современном времени, а поиск доказательств в прошлом. Если человек в прошлом, когда Европа осознавала себя единой, когда Европа очень мало рассуждала о том, что французы непохожи на англичан, когда они еще не поссорились из-за Анжуйской империи.

В принципе, мы считали, все правящие дома Европы, известные на рубеже 12-13 веков, возводили свою родословную к ветхозаветным предкам. Такая насильственная иудеизация родословных всех крупнейших домов, она порождалась общим настроем к тому, что искали идею единства. Поскольку никто при этом не задумывался о том, что нужно было доказать противоположное. Сейчас же, когда стало обостряться национальное сознание, гуманисты, как и их предшественники, они прибегали к тому же приему. Но в прошлом теперь искали не сходство, а различия. И здесь эффект оказался очень забавным.

Если мы возьмем с вами итальянцев, которые искали свое своеобразие в прошлом, то найденный ими результат поражал своим великолепием.

Если мы возьмем немцев, англичан, французов, и представим, что каждый из них заглядывает на страницы собственного прошлого. Что он там обнаруживает? Он обнаруживает там ужасающую по своей особенности варварскую дикость. И просвещенным монархам и 15 и 16 веков эта варварская дикость, она конечно же была… могла она воодушевлять? Возьмем моих любимых англичан. У них был легендарный Артур. Уже в 12 веке, еще до Томаса ______, до знаменитой смерти короля Артура, Гальфред Манмутский романтизировал эту область. Из простого кельтского медведя (Артур по-валлийски медведь) появился тот самый герой, который стал героем и бретонского и кельтского циклов, из которых возникли идеи Круглого стола,… и к этому времени все уже давным-давно забыли, что медведь – это дикое животное, это символ той же самой дикости, которую мог обнаружить в своем прошлом любой европейский народ. Этот рецидив этой варварской дикости он безусловно доказывал некую специфику, хотя дикость не отличалась. Вот образованность имеет оттенки, а дикость не имеет оттенков. Здесь изначально тот же самый механизм, который привел в движение вот этот интерес к своему собственному прошлому, он оказался недостаточным. И поэтому интерес к прошлому и у немцев, и у французов, и у англичан, и у испанцев он стал стилизоваться. И основой этой стилизации стала античная культура.

И поэтому северное возрождение в своем изначальном интеллектуальном порыве представляло из себя синтез традиционных механизмов, связанных с реновацией этой самой древности. Но реновации, которая была изначально облачена в античные одежды, и получалось достаточно изящно.

Истории, которые касались этой древности, они очень хорошо переписывались на основе подражания Плутарху и Светонию. И все эти варварские короли, которые не отличались ни особым умением, ни особым талантом, ни особой образованностью, они приобретали почти античный ореол, использовались все возможные средства языка, и все получалось почти поэтично, почти как у тех же самых итальянцев, которые имели под собой и римских и греческих героев. И этот момент изначально отличает северное возрождение от возрождения итальянского.

И здесь существует большая-большая проблема, на которой настаивают все вузовские учебники. Они считают, что этот механизм подражания античной культуре был самодовлеющим, был не связан с этим компонентом поиска собственных корней. Иными словами, он не был связан с тем элементом, который мы называем элементом самосознания. На самом деле это было не так. Проблема заключается в том, что основной сочинений об итальянском и северном возрождении был написан в основном в 1950-60-е годы, и на основе главным образом той литературы, которая выходила на западе, в лучшем случае в начале 1970-х годов. И эти концепции, которые перекочевали в ваш учебник, они не учитывают тех новаций, которые были сделаны в современной западной литературе за последние 20 лет.

Вузовский текст, он по-прежнему остается старым, и старыми остаются те акценты, которые были расставлены в соответствии с традициями, которые были характерны в 1950-60-х годах. И там вы найдете достаточно пространные рассуждения о том, что северное возрождение оно было, но оно было не очень самостоятельным. И его несамостоятельность порождалась тем, что они изначально подражали итальянцам.

Представьте себе элементарную вещь. Если вы возьмете сейчас англичанина или немца, когда казалось бы все видимые противоречия стерты до неузнаваемости. Если вы скажете англичанину слово «итальянец», то что он скажет? Он скажет «макаронник». В этом будет весь объем отношения. Англичане назовут французов как? Я видел в свое время карикатуру 17 века, у нас в Публичке есть богатейшая коллекция экслибрисов того времени, и на одном из них изображена… Вы знаете, что медведи и мужики в тулупах это не наше русское порождение, потому что английский мужик на этой карикатуре изображен в овчинном тулупе, с разверстой грудью. А Франция изображена в виде женщины – распутницы, с оголенной одной грудью, с поднятым подолом. Здесь традиционное противоречие. Для французов англичане не так изящны. И это действительно так. А для англичан французы слишком фривольны.

Поэтому представить себе, что у истоков этого движения, которое стало реальностью в 20 веке и которое определяет спектр теперешних отношений между европейцами, лежала некая любовь к Италии, это практически невозможно, тем более на фоне обостренного самосознания. Да, использовались средства. Если провести параллель, которая подтверждает те процессы, которые происходили в Европе тогда, очень похоже на те процессы, которые происходили и продолжают иметь место в нашей историографии постперестроечного периода, когда мое поколение историков оголтело читало работы западных авторов, и очень быстро, когда марксизм исчез, переносило эти идеи на нашу почву. И это было ужасно. Этого, как вы понимаете ни в 15 ни в 16 веке в Европе не происходило. Потому что имел место очень рафинированный, очень утонченный по своей методике принцип использования античных форм, причем главным образом словесных, описательных, для некой романтизации, стилизации дикого прошлого. Варварские герои они продолжали оставаться варварами, но у них появлялись те черты, которые никогда этим варварам не были присущи. Ими дополнялись с учетом античных канонов. Но от этого Италия не становилась ближе ни англичанам, ни французам, ни немцам. Это был такой синтез, в рамках которого накопившая к тому времени итальянская культура 14- первой половины15 века играла роль кладезя, но не примера для подражания, как считали многие специалисты. В основном использовались методы, при помощи которых описывались традиционные варварские сюжеты. И дальше это никуда не шло.

Именно эти 2 момента очень четко определяют то, что определяет специфику северного заальпийского возрождения. Механизм тот же.

Это все усугублялось, усложнялось тогда, когда на фоне северного возрождения во всех заальпийских европейских странах стало появляться гуманистическое движение. Оно тоже оказалось совершенно иным, отличным и по логике и по характеру высказанных ими идей от итальянского гуманизма. Потому что северный гуманизм и северное возрождение оказалось значительно более религиозным, чем итальянский гуманизм. Это было связано с вполне определенными соображениями, которые оказались нереализованными в том самом культурном контексте, в котором развивалось и итальянское возрождение, и итальянский гуманизм. Дело в том, что возвращаясь к тем же антиклерикальным выступлениям: да, гуманисты создали определенный настрой, но никакой конструктивной программы не было предложено. Но эта конструктивная программа напрашивалась сама по себе. Окологуманистические высказывания о природе клира они в рамках итальянского возрождения, где позиции католической церкви были чрезвычайно сильны, были просто невозможны. Потому что продолжали действовать традиционные средневековые стереотипы, где клир, тот клир, который молится, тот порядок, еще средневековый порядок, то сословие молящихся, оно всегда воспринималось как специфическое и отличающееся от всех других сословий. И поэтому преобразовывать его по тем стандартам, по которым преобразовывалась европейская знать, европейское дворянство в этот период, было практически нельзя. Клир постоянно оберегал свою специфичность. Но между тем, возможность и применимость этой собственно гуманистической и возвышающей человека программы было вполне применимо и для клира. Как можно было реанимировать, не упраздняя католическую церковь в 15 веке? Можно взять из гуманистической программы определенной срез, оставив нетронутой какую-то часть гуманистических высказываний в отношении человека, и применить лишь только эту часть к клиру. И получится так, что есть некая общая масса людей, которая теперь воспринимается как нечто новое. Но при этом клир, который всегда ратовал за свою собственную специфичность, продолжает сохранять ее, потому что из всей гуманистической программы к нему применима только определенная часть. Какая? Чего ему не хватает в сущности? Образование у него все равно лучше. Денег у них было в избытке, клир был богат. Деньги были не самое главное. Средневековый человек, если к нему что-то попадало, он тут же тратил. Почему? Потому что только именно этот процесс приносил человеку подлинное богатство, потому что богатство должно было быть богатством наружу, а не для себя, оно было богатством для других. Если вы могли потратить на определенное количество людей некую сумму денег, это было показателем того, что вы состоятельный человек. А вовсе не от того, что вы эту сумму сберегли для себя и для подрастающего поколения. Поэтому деньги это не аргумент.

Деньги и время это не вечные истины, а мы говорим о вечных истинах.

Итак, чего же не хватает клиру? Добродетели. В современном мире не хватает добродетели. Традиционный потрет священника клирика 12,13,14 и даже 15 веков – это не выпячивающий свои добродетели и не кающийся священник, это священник в основном забирающий и не выполняющий то, что ему надлежит делать. Именно добродетели не хватало. Ведь то, что возникло в эпоху реформации, оно возникло не на пустом месте. Оно возникло именно под влиянием тех традиций, которые были характерны для северного возрождения, и для христианского гуманизма. Потому что взгляд на клир стал примерно таким же, каким он был в эпоху раннего христианства, но пока еще без отождествления. Они никогда не говорили о том, что они смотрят на клир так, каким он был тогда, они еще об этом не знали. Это придумают уже потом реформаторы. Но для них клир оказывался тем социальным образованием, которое должно выполнять свою естественную функцию. И эта функция заключалась не в том, чтобы брать, а в том, чтобы соответствующим образом отдавать.

…(Девочка что-то спрашивает, насчет апостола Павла)

Отвечает: это связано с представлением о двух способах деятельного начала в миру. Есть так называемое пассивное деятельное начало, которое как раз ассоциируется с западной церковью, с покаянием, когда человек это своеобразная внутренняя аскеза. В эпоху возрождения она получит опять новое развитие. А второй путь – это деятельное начало, менее развитое, но значительно более популярное, чем пассивное деятельное начало. Когда человек ученостью, военной доблестью зарабатывает определенную славу, и уже слава…. Ведь смотрите, весь атрибут социальных характеристик в средние века снабжен определенным набором добродетелей. Ты что-то делаешь, и в результате этого ты приобретаешь то самое специфичное, которое отличает тебя социально, и как политическое. И поэтому покаяние это был сепаратный путь деятельного начала, который был характерен для очень немногих. Все-таки средневековый клир благодушничал, ему было хорошо, он был сыт. Внешне выдавая определенную сумму запретов, которые считались обязательными для других, для мирян, а для клира они оставались неприменимы.

Как монахи избегали жирной пищи во время Великого поста? Рецепт монастырской ухи: брали стерлядь, это самая жирная рыба, варили ее. Дальше эту рыбу выбрасывали собакам. Дальше, чтобы скрыть этот плавающий жир, брали мясо молодого цыпленка, и еще раз варили. В результате бульон оставался наваристым, но жира не было видно. Мясо доставали и выкидывали. И только после этого эту уху заправляли карасиками, которые были скоромной пищей.

Эта частичная применимость сохраняла специфичность клира, не разрушала, но вместе с тем, она преобразовывала этот клир изнутри. Самое показательное произведение в этом смысле, это «Оружие христианского воина» Эразма Роттердамского. Где программа подобного преобразования, одобродетельствования клира изложена целиком. Это священник-гуманист, который при этом выказывает в отношении паствы насквозь гуманистическое отношение.

«Оружие христианского воина» переведено на русский язык, его можно почитать, очень интересно. Здесь очень верно указан путь выживания церкви в условиях меняющегося мира. Синтез христианского учения с гуманистической доктриной, это одно из … если взять современную лютеранскую церковь, то речь идет об этом, и даже такой ортодоксальной по своей сути как католическая церковь после Ватиканского собора. Если сопоставлять современную русскую православную церковь и западную церковь в широком смысле слова, и лютеран, и калтьвинистов, и католиков, то у них, особенно у католиков после Ватиканского собора, начался тот процесс к которому призывал в свое время Эразм Роттердамский, который был католиком. Это когда церковь начинает идти в общину. Если кто-то был в католическом храме современной постройки, то этого деления: паства и предалатарная часть…

… все равно плохо. Для меня это трагедия. Потому что православная церковь до сих пор остается церковью, которая считает, что человек должен идти в церковь. А все остальные уже давно изменили это правило, все остальные давно считают, что не человек должен идти в церковь, а церковь должна прийти к человеку.

Ортодоксальное христианство, за исключением православия, оно очень рационально. Это самая рациональная религия. Протестантские церкви требуют от человека слишком многого. Католическая церковь этого не требует, а взамен предоставляет человеку много того, чего ни протестантская, ни русская православная церковь ему не дает. Поэтому в Америке все маленькие городки, в них на холме всегда стоит католическая церковь, она всегда каменная. А рядом через квартал всегда стоит лютеранская церковь, она всегда деревянная.

Вернемся к теме. В принципе эта программа внутренней реформы клира, связанная с тем, что клир должен стать обязательно добродетельным, и в силу этого миссия, которую он будет нести, она станет …. , она постепенно стала той самой предреформационной программой, которая в известной степени определила последующую реформацию. Поскольку от Эразма до Лютера – полшага. После того как вышло «Оружие христианского воина» в принципе вопрос о реформации стоял уже так: речь шла лишь о степени радикализма преобразований, которые были предложены гуманистами круга Эразма. Если степень усугублялась, а требования углублялись, то учение переставало быть гуманистическим, и тут же становилось реформационным. Предложенная Эразмом программа преобразования духовной жизни общества за счет синтеза христианства с гуманистическими ценностями, она могла развиваться как бы в двух основополагающих направлениях. Был путь, который был связан с именем Аристотеля, и тот путь, который был связан с именем Платона. И речь идет не о том, что этими именами прикрывались, и основываясь на их наследии шли по какому-то определенному пути. Речь идет о вполне определенном механизме раскручивания того, что собственно создали гуманисты, и уже потом реформаторами превращалось в представления о новой церкви.

Аристотель и Платон – это 2 автора, которые на протяжении средневековья продолжали почитаться; их читали, комментировали. Гуманисты цитировали Платона наряду с библейским текстом. Но если посмотреть на кардинальные различия между этими двумя авторами, то эти различия имеют принципиальное значение для понимания того, как та или иная конфессия может разворачиваться в обществе.

Платон – абсолютный идеалист. Аристотель – материалист. Если мы с вами возьмем Кальвина и Лютера, то Лютер это человек, который ратовал за внутреннее… та церковь, которая первоначально предлагалась им, тот вариант церковного преобразования, который … после того как он заточил себя в подвале, а потом сказал свою знаменитую фразу, что Бог непознаваем, и больше не нужно тратить усилия на то, чтобы Бога познавать, эти усилия нужно сосредоточить на повседневной жизни, тем самым сделать ее гораздо богаче. При этом он дошел еще до одной очень важной мысли, он сформулировал положение, которое стало основой успеха лютеранской церкви и в определенной степени ее недостатком в последующем реформационном движении. Лютеранская церковь на начальном этапе формировалась как церковь внутренней религиозности. Если вы посмотрите на первоначальные рассуждения Лютера, то очень мало говорит о церкви как об организации. Его интересует внутренняя религиозность. Это еще тот самый гуманистический подход, который шел от Эразма. И поэтому лютеранская церковь достигла институционального уровня, уровня организации лишь во 2-й половине 17 века. Это потому, что Лютера отталкивался от Платона, критикуя Аристотеля за его излишнюю материалистичность в представлении о бытие и вообще о функции духовного в человеческой жизни. А у Платона абсолютная идея преобразует все. В этом смысле Платон для Лютера – это образец. Его идея способна преобразовать все. Но для идеи не нужна организация. Она сама по себе организована, потому что она сама по себе часть этого абсолюта.

А Кальвин был значительно хитрее. Кальвинистская реформация имела гораздо больший успех, чем лютеранская реформация на своем начальном этапе. Потому что все, на что были направлены усилия кальвинизма и в Париже, когда он спорил с профессорами Сорбонны, и после того как он бежал в Женеву и построил первое свое республиканское государство, первую свою теократическую республику, все было сосредоточено на прежней организации.

И уже в 16 веке, по меньшей мере в Шотландии, если не брать Женеву как отдельно взятый регион, все таки он слишком мал, и не принимать во внимание те длительные процессы, которые шли в _____нской церкви во Франции, а если посмотреть на отдельно взятое государство, на Шотландию: 1562-1567 год – пресветорианство в его ортодоксальном кальвинстском варианте становится национальной церковью. Возникает национальная церковная организация, которая по существу продолжает без изменения существовать по сегодняшний день. Именно благодаря тому, что Кальвин первоначально считал, что нужно построить структуру, организацию, она будет силой и оплотом. А дальше уже заняться вопросами нравственности.

Если Лютер обращал внимание на то как человек сам совершенствуется, и в этом плане лютеране были гораздо ближе индепендентам, потому что акцент на внутреннем общении с богом в лютеранстве он почти созвучен тому акценту, который сделан в индепендентской доктрине. Но для раннего Лютера отсутствие рассуждений о церкви как организации был случайный момент, он просто до этого не дошел. А индепенденты убеждали в том, что церковная организация она вообще не нужна. Потому что не нужен посредник, на которого общество будет затрачивать свои определенные силы, и потому что каждый способен общаться напрямую с богом.

А последствия этого разрушительны. Это последствие, которое раз и навсегда покончит с тем образом мыслей, который мы называем собственно средневековым. Это последствие, которое приведет к тому, что у человека появится желаемая каждым из нас свобода совести. Раньше совесть у него была, но она была зависима от внешнего … , а теперь, поскольку ты общаешься с ним напрямую, ты сам способен ….

И здесь появляется новый человек. Не тот человек, который был антропоморфен, антропоцентричен со всем набором соответствующих добродетелей, а именно тот человек, который появляется в эпоху Реформации. Это наш человек, это мы с вами. Это вся западная традиция, которая развивалась от нас параллельно, а потом благодаря Петру 1 стала и частью нашего существования.

Именно там средневековый образ мысли, средневековый мир в его духовной целостности перестает существовать. Потому что нет более того, чтобы этот мир делало похожим и объединяло. Именно здесь рецидив национализма, того самого национализма, который обострит отношения англичан и французов, французов и голландцев, испанцев и голландцев. Именно тогда англичане станут англичанами, французы французами, и вся прочая шушера из Европы узнает, что она обладает некой своей целостностью, и это приведет к Реформации. Потому что разрушатся те связи, которые оковами на протяжении тысячелетия держали этот мир непоколебимым и единым, когда этот мир ощущал себя…. И то, что сейчас пытается сделать Европа, имею в виду Евросоюз, это абсурд. Потому что человека, который в своей генетической памяти имел механизмы обостренного национального сознания, он никогда не скажет, что он европеец. Ни один француз не скажет, что он европеец.

А у нас, заметьте, при сохраненности… при этом большевики тут совершенно не при чем… Когда мы уезжаем туда, и они на нас смотрят, несмотря на наши носы, брови, подбородки, форму глаз, они воспринимают нас как? Русские. Потому что у нас никогда не было этой чертовой Реформации. И гуманизм нас тоже никогда… Была такая в 1960-е годы дискуссия, когда академик Кононов сказал, что был восточный ренессанс. И тогда придумали, что был ренессанс в России аж в 18 веке.

Мы некая общность, которая живет на территории нашего государства, не буду его называть, которое расположено на территории Великой России. Соответственно великая общность. Это действительно так.

Реформация для Европы эту идею раз и навсегда разрушила. И я не думаю, что попытки создать европейский союз будут иметь успех.

Это та канва, которая связывает гуманизм и реформацию в некое единое целое.

Что касается конкретных вариантов северного возрождения, о которых вам на экзамене придется говорить.

Французское возрождение, которое обладало как и все варианты северного гуманизма определенной спецификой. И эта специфика заключалась в том, что французские гуманисты, в отличие от испанцев и немцев, и даже англичан, они в большей степени занимались совершенствованием национального языка. Этот девиз некоего упорядочивания, того, что в 16 веке называлось французским языком, составляло особенность и специфику того самого французского гуманизма и возрождения, о котором вам придется говорить. Поэтому не нужно поддаваться всеобщему соблазну и считать, что поэты Плеяды писали как их итальянские современники по-латыни. Нет. И в этом вторая отличительная особенность, что практически все произведения, которые создавались французскими гуманистами, они были созданы на национальном языке.

И здесь проявляется третья черта, которая станет общей для северного возрождения. Когда мы говорили с вами об итальянском гуманизме, мы заведомо имели в виду, что в социальном плане это была достаточно замкнутая группа людей, численно ограниченная, чьи идеи экстраполировались на достаточно широкое пространство. Большую привлекательность всегда имеют не революционные идеи, а те идеи, которые состоят из хорошо узнаваемых фрагментов. Итальянское гуманистическое движение именно хорошо было этими узнаваемыми фрагментами. Н при этом оно было экстравертно с точки зрения европейского контекста. Именно здесь акцент заключался в том, что в принципе логика создания произведения итальянскими гуманистами была такова: они могли писать на родном языке. Но при этом написанное на родном языке сочинение обязательно переводилось на латынь.

И наоборот. Писавшееся первоначально на латыни, оно затем переводилось на итальянский.

Французы, немцы и англичане они заведомо ориентировались на свою собственную, узко-локальную специфику. Экстраветностью северное возрождение никогда не страдало. Процесс обмена между гуманистами в этом плане был чрезвычайно невелик.

Поэтому и англичане, и немцы, и французы, за исключением только тех комментариев, которые писались на библейские тексты, они писали все на национальных языках.

Итальянские произведения были ориентированы на национальную аудиторию, а не международную аудиторию.

Немецкий гуманизм. Он обладает чрезвычайной особенностью. Он значительно более мистичен по своей сути, чем все прочие варианты гуманистического движения. Что такое мистика и зачем она нужна? Начиная от мастера Эрхарта эта традиция в Германии была чрезвычайно сильна. Именно интерес к мистике, причем не языческой, не античной, а мистике христианизированной, будет составлять одну из характерных черт.

Второй момент. Немецкие гуманисты гораздо больше, чем французы, англичане, итальянцы обращали внимание на процесс становления человека. Отсюда масса всевозможных гуманистических образовательных программ. Чрезвычайно показательная вещь, проявляющаяся в развитии Германии не только в 15,16, 17 , но и в 19 веке… вот когда дорастете до 4 курса, и вам будут читать историографию, вам будут говорить о том, что история как наука, как профессия стала складываться в 19 веке. Мы стали наукой очень поздно. Естественно, в каждых странах сроки становления история как науки были различны. Именно в Германии история стала наукой прежде всего. Благодаря сильнейшей по тем временам образовательной программе, благодаря немецким университетам, кстати выросшим и во многом питавшимся гуманистической образовательной программой, которая была задумана гуманистами в 15-16 веке.

Именно поэтому, когда задумывалась образовательная реформа в России, когда создавались первые университеты, германский компонент стал довлеющим компонентом при создании русской системы образования.

Мне приходилось преподавать и в английских и в американских университетах. Для русского человека это страшно. Вы приходите на лекцию. Вы желаете услышать преподавателя. А на семинаре вы делитесь с преподавателем слышанным или прочитанным. Там совершенно другая система. Лекция продолжается 50 минут. Из них 5 минут профессор говорит, потом раздает тезисы своей лекции студентам, и начинается обсуждение.

Английская система построена том, что вы слушаете лекцию. А дальше из студентов начинают вымогать деньги. Студенту предлагается прийти к этому же преподавателю в 2 часа на личную беседу.

Наша система другая, но она лучше. У немцев и шведов как у нас.

Я считаю, что системы образования можно выстроить в таком порядке:

1) немецкая; 2) русская, 3) английская; 4) французская;

В Германии студенты не ограничены в литературе, а у нас сплошные проблемы с литературой.

то касается английского гуманизма, у меня возникает вопрос: а был ли он вообще? Если представители северного возрождения во Франции, в Германии были достаточно многочисленны, порядка 20-30 персонажей, то понятие гуманизма в Англии ограничивается небольшим набором людей, самые крупные из них 3 человека: Джон Колет (?), крупнейший преобразователь университетской и образовательной системы Англии: Томас Мор (я бы не стал называть его так), и Вильям Шекспир.

Есть еще писатели, которые согласно классификации относятся к младшим и старшим современника Шекспира, которых порядка 10. Но крупных значимых фигур нет.

Само явление гуманизма в Англии выглядит чрезвычайно размытым. И это сказывается многими вещами, которые были нехарактерны для континента. Англия оставалась всегда островным государством, и как правило очень многие вещи сохраняли удивительную устойчивость в этом государстве. В принципе и гуманистическая и реформационная культура оказывались явлениями неорганичными. Гуманизм завез в страну Эразм Роттердамский, который жил там долго. А Реформацию привез Буцер, которого Томас Кран пригласил для того, чтобы обдумать бракоразводный процесс Генриха 8, поскольку по тем временам Буцер был одним из крупнейших специалистов по бракоразводным процессам. И приехав туда, он заразил англичан многими идеями, которые потом легли в основу англиканской реформации.

Говоря о Море, о Шекспире как о гуманистах, вы должны проявлять определенную осторожность, потому что идеи, которые и тот и другой высказывали, они относились скорее не только к гуманистическим, но они опережали время само по себе.

Есть сонеты у Шекспира, которые написаны в подражании Петрарке. Но от этого они не становятся гуманистическими. Те идеи, которые он высказывает, они были невозможны для итальянцев, нетипичны для той эпохи вообще. Почему? Проблема авторства шекспировских произведений, особенно крупных, до сих пор оспаривается. Считается, что человек с таким уровнем образования, с такими способностями, которые были у Вильяма Шекспира, не мог написать такие произведения. Что за этим человеком по меньшей мере стоят 2 персонажа, которые не хотели выказывать свои литературные таланты. Это знаменитый Генри Райезли, третий граф Сауптгемптон, грандиозный человек Елизаветинского и Яковинского правления. И это Томас Говард, 22-й граф _______ , который был не только представителем одного из знатнейших родов английских, но и человеком чрезвычайной образованности.

Здесь еще важный момент: не нужно путать гуманизм и чрезвычайную образованность. Это 2 разные вещи. Гуманисты не были чрезвычайно образованными людьми. Они выступали за идею образования. А идеи, которые возникали у чрезвычайно образованных людей, они не обязательно могли быть гуманистическими.

Шекспир во многом предвосхищает те идеи, которые будут высказываться позднее в 18 веке представителями французского просвещения.

А Томас Мор, у меня большие сомнения относительно того, что он мог быть гуманистом. У него был скверный характер, именно скверный характер лишил его жизни. Что касается его знаменитой «Утопии», которая цитируется везде, она была написана в подражание, и вполне известен момент кому собственно подражал Мор. Но можно ли говорить, что утопия это исключительно гуманистический жанр? Это вообще универсальный жанр.

Почему Томаса Мора так высоко подняли? Потому что в первую очередь в нем видели предшественника идей научного социализма. С этой точки зрения его утопия хороша, потому что там идеи равенства. Но заметьте, что гуманисты идеи равенства никогда не проповедовали. Я не знаю ни одного реального основания, которое позволило бы включить «Утопию» в разряд гуманистических сочинений.

А вот Реформация в Англии была сильной. Несмотря на всю прозаичность причины почему случилась эта Реформация. Генриху 8 нужно было развестись. И упрямство папской курии, отказавшей ему в праве на развод… но это было сложно сделать, так как Екатерина ___донская была племянницей римского папы. А император был ей дядя. И это привело к тому, что развод стал невозможен. Единственным способом развестись было пойти на разрыв с Римом. Следствием этого разрыва стала англиканская реформация, между прочим одна из самых последовательных в Европе и происшедших в самый короткий срок. О ней в учебнике хорошо написано.

АБСОЛЮТИЗМ.

Вам нужно будет говорить об английском, французском, испанском абсолютизме. Каждый их них имел свою собственную специфику. Она описана в учебниках очень хорошо. Моя задача заключается в том, чтобы немножко разнообразить ваше представление о том, что же такое абсолютизм?

Если почитать учебник, то получается, что абсолютизм это политический строй, который возникает в переходные эпохи. Главная задача которого заключается в том, что примирить с одной стороны явно отживающие старые порядки с тем новым нарождающимся буржуазным началом, которое характерно для всех европейских обществ вообще во 2-й половине 16 века. Получается, что абсолютизм, и успех абсолютных монархий с точки зрения традиционного подхода главным образом зависел от того, что они играли и на интересах дворянства, и на интересах буржуазии, также примиряя их между собой.

На европейский абсолютизм можно смотреть и иначе. Пару лет назад мы перевели книжку Хеншера (?), она называется «Миф абсолютизма». Там достаточно хорошо суммированы современные подходы к этой теме, сутью которых является то, что понятие «абсолютизм» было придумано в 19 веке. И что ни один из западно-европейских монархов в 17 веке, даже _______ термином абсолютная монархия не оперировал. И возникает вопрос: если современники не знали, что такое абсолютная монархия, то была ли абсолютная монархия?

Абсолютный монарх – это власть которого не ограничена. А я могу вам сказать, что в Европе не было ни одного монарха, власть которого была бы не ограничена.

Людовик 14 – французский король, с жизнью которого связывают расцвет французского абсолютизма.

Карл 1 – английский король, с жизнью которого связывают расцвет английского абсолютизма.

Что мог делать Людовик 14, будучи абсолютным монархом? Он мог чеканить монету, он мог объявлять войну и заключать мир, он мог выступать от имени государства на международных переговорах. И он мог назначать министров.

Если абсолютные права у монарха перечислены, насколько вероятно, что они останутся абсолютными? Даже если бы этот список состоял из 200 позиций, можем ли мы такого монарха назвать неограниченным и абсолютным? Нет. Потому что любое перечисление означает ограничение. Соответственно есть 201 пункт, которого он сделать не сможет.

Для каждого из вас это рассуждение, это сомнение должно стать исходным в отношении к любой концепции, которая пытается рассматривать европейские политические формы правления 16-17 веков как абсолютные.

Англичане, которые никогда не страдали недостатком терминологических обобщений…

Путин – глава государства. Возникает вопрос: насколько он действительно глава государства? (КОНЕЦ КАССЕТЫ)