Литература 2-й половины 60-х гг. –

1-Й ПОЛОВИНЫ 90-Х ГГ.

Литература 90-х гг. Литература русского зарубежья

Последнее тридцатилетие XX в. оказалось совершенно непохожим на предшествующее время. В нем ясно различаются три периода: советский (до 1985 г.), перестроечный, носивший переходный характер (1985–1991), и постсоветский (с 1992 г.). В стране произошли принципиальные общественно-политические и экономические изменения. И хотя литературный процесс развивается по своим законам, полностью отрицать влияние на него внешних обстоятельств нельзя. Время с конца 1960-х и до 1985 г. принято считать застойным. Но если процессы стагнации поразили политику и экономику, то словесность они, исключая наиболее консервативную ветвь социалистического реализма, не затронули. Иное дело – вторая половина тридцатилетия: перестройка, распад СССР, становление российской государственности оказали на литературу прямое, сильное и в основном благотворное воздействие.

Современная словесность представлена множеством талантливых писателей, поэтов, драматургов, создавших немало произведений, которым уготована долгая жизнь в искусстве. По богатству творческих индивидуальностей, широте тематического репертуара, разнообразию художественных приемов литература этого времени сопоставима разве что с литературой начала века или 1920-х годов. И это при том, что внешние условия мало изменились к лучшему.

В Словаре русского языка в 4 томах (М., 1988) слово «современный» имеет три толкования. Нашему случаю соответствует второе: «Относящийся к настоящему, текущему времени, к настоящей данной эпохе». Продолжительность эпохи в литературе определяется особенностями художественного процесса и исторического времени. Начало и конец такой эпохи связываются с зарождением, развитием и угасанием конкретных явлений и тенденций в этой области.

Сегодня явно переоценивают значение эпохи, которая предшествовала современной, эпохи «оттепели». Ее подчас объявляют чуть ли не ренессансом русской литературы, пришедшим на смену мрачной ночи культа. Действительно, расстреливать писателей перестали, ослабли цензурные ограничения, была разрешена публикация книг И. Бунина, И. Бабеля и некоторых других авторов, открылись новые журналы. Общая обстановка в литературе явно изменилась к лучшему. Но нельзя забывать, что во время «оттепели» травили Б. Пастернака и В. Дудинцева, громили «Литературную Москву» и «Тарусские страницы». На «встречах» в Кремле генсек в лучших традициях недавнего прошлого поучал художников, о чем и как им писать, какие фильмы нужны, а какие нет, и т.п.

Тем не менее расцвет литературы на современном этапе был бы невозможен без той кратковременной передышки. И хотя новые времена начались с очередного «похолодания», возврат к прошлому оказался невозможен. Его уже не смогли реанимировать ни громкие судебные процессы над И. Бродским, А. Синявским, Ю. Даниэлем, ни разгром «Нового мира» и «Метрополя», ни исключения из Союза писателей, ни тирания Главлита. Даже очередная волна вынужденной писательской эмиграции, «разрешенной» или организованной властями (А. Солженицын, В. Войнович, А. Гладилин, В. Аксенов, Г. Владимов и многие другие), не дала ожидаемого эффекта. В отличие от памятных лет, когда читатель был полностью изолирован от «крамольных» произведений железным занавесом и системой непроницаемых цензурных заглушек, возник андеграунд, который через десятилетия полного молчания как бы принял эстафету от обэриутов 1920-х годов и «молодежной» прозы 1960-х, появился самиздат, позволивший хотя бы какой-то части читателей быть в курсе литературных новинок. Перепечатываемые на машинках, переписываемые от руки по частям и главам «Раковый корпус» или «Остров Крым» распространялись между доверенными людьми и «проглатывались» ночами. Тонкий ручеек запрещенной литературы просачивался через таможни на государственных границах. Зарубежные издательства («тамиздат») тоже делали свое дело вкупе с разными «голосами».

Однако непохожесть литературного процесса 1970–1990-х годов на предшествующие периоды заключается не только во внешних обстоятельствах его развития. Начиная с 1970-х годов определяющим фактором становится не привычная смена литературных направлений, течений, школ и т.п., а эволюция творческого сознания художника. Последнее литературное направление – соцреализм – в эти годы свое существование прекратило, и в дело вступили иные подходы и оценки. Сила инерции, правда, еще велика, и писателей по-прежнему пытаются «сколачивать» в группы: соцреалисты, концептуалисты, постмодернисты и т.п. Однако стоит внимательно приглядеться, скажем, к постмодернистам А. Битову и В. Пелевину, и мы убедимся, что различий между ними гораздо больше, чем сходства.

Ко второй половине 1980-х годов, когда был провозглашен курс на перестройку, уже многое было сделано по возвращению в литературу забытых и полузабытых имен. Искусство вновь обрело краски и звуки, способность к полноценному художественному видению прошлого и настоящего.

С одной стороны, в официальной, печатавшейся литературе продолжал функционировать социалистический реализм, очевидным образом расколовшийся на две ветви. Самые худшие традиции литературы 1940–1950-х годов («Кавалер Золотой Звезды», «Сталь и шлак» и т.п.) продолжила так называемая «секретарская» литература. Пользуясь своим служебным положением, секретари Союза писателей – Г. Марков, А. Чаковский, В. Кожевников и др. – буквально наводнили книжный рынок своими объемистыми сочинениями, большинство из которых находилось за рамками искусства и служило исключительно целям партийной пропаганды. В более или менее «облагороженном» виде социалистический реализм представал в произведениях В. Липатова, М. Колесникова, Ю. Бондарева, А. Гельмана, И. Дворецкого, Г. Бокарева, Е. Исаева, В. Федорова и др.

С другой стороны, в андеграунде все настойчивее и чаще стали звучать слова – соц-арт, поп-арт, концептуализм, постмодернизм. Появились писатели и произведения, полностью отвергавшие основополагающий соцреалистический принцип ангажированности художественного творчества.

А начиналось все в Лианозово на северной окраине Москвы, где нашла себе приют группа молодых поэтов и живописцев (Г. Сапгир, Е.В. и Л. В. Кропивницкие, И. Холин и др.), получившая название Лианозовской школы. В рамках неоавангардизма заявил о себе и СМОГ (Самое молодое общество гениев, или Смелость – Мысль – Образ – Глубина) – В. Алейников, Л. Губанов, Ю. Кублановский, Саша Соколов. Появились и первые прозаические произведения, не укладывавшиеся в привычные представления о художественной литературе. Находясь в заключении, Андрей Синявский (Абрам Терц) написал свои знаменитые «Прогулки с Пушкиным». На рубеже 1960–1970-х годов создали оригинальные книги ранее малоизвестные Вен. Ерофеев и А. Битов.

Литературный процесс 1970–1990-х годов с самого начала обозначил свою нетрадиционность, непохожесть на предшествующие этапы развития художественного слова.

В литературах Запада, свободных от тоталитарного давления, новые нереалистические тенденции проявились гораздо раньше (пьесы Э. Ионеско, «Улисс» Д. Джойса, романы Ф. Кафки и др.). Появились фундаментальные труды в литературоведении: «Семиотика. Поэтика» Р. Барта, «Заметки на полях «Имени розы» У. Эко, «Что такое автор?» М. Фуко, «Злой демон образов» Ж. Бодрийяра и др.

Стало ясно, что литературный процесс в своем прежнем виде – цепочки направлений-течений, следующих друг за другом: классицизм – сентиментализм – романтизм – реализм – символизм и т.д., – более не существует. И постмодернизм, к примеру, – это не очередное литературное направление, пришедшее на смену где экзистенциализму, где социалистическому реализму, а особый тип творческого эстетического сознания, продукт которого – художественный текст – обладает рядом специфических черт. Причем эти черты выявляются не только в литературе, но и в других видах искусства, в философии, т. е. в культуре в целом.

Объектом художественного исследования в реалистическом произведении обычно выступают, по слову Л. Толстого, «сцепления», детерминированные причинно-следственные и пространственно-временные связи, раскрывающие отношения между персонажами и их взаимодействие с эпохой. В художественном мире писателя-модерниста причины и следствия либо не обозначаются, либо легко меняются местами. Здесь размыты представления о времени и пространстве, нарушены привычные отношения автора и героя. Важнейшим элементом модернистской и постмодернистской поэтики выступает центон, т.е. цитата-фрагмент из хорошо известного сочинения. И. Иртеньев пишет о нищенствующем поэте:

Под ним струя,

Но не лазури,

Над ним амбре –

Ну нету сил.

Он, все отдав литературе,

Сполна плодов се вкусил.

Гони, мужик, пятиалтынный,

И без нужды не раздражай.

Свободы сеятель пустынный

Сбирает скудный урожай.

Автор рассчитывает на реминисценции читателя, которые неизбежно возникают при столкновении с давно известным стихом, строфой или абзацем. Как видно из центона Иртеньева, всепроникающей стихией подобных произведений являются ирония и пародия. Такие сочинения активизируют ассоциативный характер восприятия художественного текста, требуют постоянного сотворчества и эрудиции читателя.

В поэме «Москва – Петушки» (1969) Вен. Ерофеев создает образцы соответствующего стиля: «Зато у моего народа – какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий, – эти глаза не сморгнут. Им все божья роса...

Мне нравится мой народ. Я счастлив, что родился и возмужал под взглядами этих глаз».

Для постмодернистских сочинений характерна специфическая образность, так называемые симулякры. Впрочем, подробный разговор о постмодернизме в рамках настоящего пособия попросту невозможен. Отсылаем читателя к трудам М. Эпштейна, М. Липовецкого, Вик. Ерофеева, И. Скоропановой и др.

В литературе 1970–1990-х годов обнаруживаются и целостные новые явления модернистского толка, такие, как концептуализм, метареализм (метаметафоризм), и отдельные элементы прежних – авангардизма, сюрреализма, экспрессионизма и др. Выйдя в начале 1990-х годов из андеграунда, они получили возможность свободного развития и распространения.

Критика догматических подходов, утверждение приоритета общечеловеческих ценностей перед классовыми, сопровождавшие горбачевскую перестройку, помогли литературе возвратить себе статус искусства. В конце XX в. наконец-то начался процесс воссоединения русской литературы, распавшейся после 1917 г. на советскую, эмигрантскую и «подпольную», писавшуюся «в стол». В годы перестройки широкому читателю открылись неизвестные ему ранее произведения Б. Пильняка и Е. Замятина, М. Булгакова и А. Платонова, А. Ахматовой и Б. Пастернака, В. Гроссмана и В. Дудинцева, Ю. Домбровского и В. Шалимова и многих других. Свершилось и то, о чем совсем недавно нельзя было и мечтать: возвратились и продолжают возвращаться на родину сочинения эмигрантов первой волны – И. Бунина, М. Цветаевой, В. Ходасевича, В. Набокова, И. Шмелева, Б. Зайцева и др., книги писателей, вынужденных уехать из СССР в относительно недавнее время, – А. Солженицына, В. Аксенова, Г. Владимова, В. Войновича и др. Восстанавливались без идеологических ограничений жизненно необходимые связи с мировой литературой. Русские писатели вернулись в Пенклуб.

Не стояла на месте и текущая словесность, выдвигая все новые и новые дарования и используя лучшие достижения как реалистического, так и модернистского искусства.

Решительно обновлялись содержание и форма литературных произведений. В частности, большой интерес в современной литературе представляет столкновение технократического и гуманистического сознаний. В советской литературе предпочтение отдавалось изображению человека в процессе инженерной, технической, производственной деятельности – «Соть» (1930) Л. Леонова, «Танкер «Дербент»« (1938) Ю. Крымова, «Битва в пути» (1957) Г. Николаевой, «Знакомьтесь, Балуев» (1960) В. Кожевникова. Продолжалась эта тема и современными писателями – «И это все о нем» (1974) В. Липатова, «Территория» (1974) О. Куваева, «Изотопы для Алтунина» (1976) М. Колесникова и т.д., причем определенной частью критики именно эти произведения объявлялись (вне зависимости от их эстетических достоинств) главными, определяющими лицо текущей литературы. Но теперь у читателей появился выбор: «производственной» литературе противостояли книги открыто гуманистической тенденции, признававшие высшей ценностью не общественную жизнь человека, а богатство его внутреннего мира, благородство устремлений и поступков, – произведения Ю. Трифонова, В. Тендрякова, Ч. Айтматова и многих других. В обществе появилось понимание того, какую страшную опасность для всего живого на земле представляют иные технические проекты. Достаточно вспомнить острую дискуссию вокруг проекта о повороте северных рек на юг. Экологические проблемы – Чернобыль, гибель Аральского моря, повсеместное загрязнение окружающей среды – все настойчивее требовали усиленного внимания.

Совсем по-иному стали прочитываться и оцениваться книги М. Пришвина и К. Паустовского. Свое слово сказали и современные писатели: В. Распутин, В. Астафьев, В. Дудинцев и др.

Смещение литературы в сторону гуманистического сознания стало очевидным. В центре современных книг оказываются проблемы нравственные и философские, иллюстративное начало уступает место аналитическому. Художественная литература возвращает себе исследовательский пафос. Все это ставит перед необходимостью уточнения представлений о традиционных жанрах, стилях, приемах. С этой точки зрения интересно взглянуть на «привычную» прозу, с XIX в. не теряющую своей актуальности, и на так называемую «другую» прозу, оформившуюся как художественное явление именно на современном этапе литературного процесса (см. «Проза 1970–1990-х годов»).

Одна из центральных проблем современной русской литературы – проблема исторической памяти. Интерес к прошлому заметно активизировался и в массовой литературе (В. Пикуль), и в глубоких многотомных исследованиях (Д. Балашов). Широк диапазон исторической тематики: от русского средневековья до гражданской войны и ГУЛАГа. К историческому материалу обратились писатели, проявившие свое мастерство в других жанрах: В. Шукшин, Ю. Трифонов, Б. Окуджава и др.

Теория и практика социалистического реализма отодвигали на второй план роль вымысла и фантастического начала в творческой работе писателя. В современной художественной прозе, начиная с 1970-х годов, пространство и время вновь обретают необходимые глубину, перспективу, стереоскопичность. Литература более не желает оставаться простым описанием событий и переживаний. Все настойчивее она требует от читателя сотворчества, активизации ассоциативного мышления.

Круг авторов, прибегающих к использованию фантастики в реалистическом произведении, значительно расширился – Ч.Айтматов, В.Маканин, А.Житинский, А.Ким, В.Крупин, М.Кураев, В.Орлов, Вяч.Пьецух, В. Распутин и другие.

В самый пик застоя, в 1980 г., появился роман Ч.Айтматова «И больше века длится день». Писателю удалось уловить состояние общества, которое ощущали многие и которое было предсказано еще Б. Пастернаком. В стихотворении «Единственные дни» (1959) поэт писал:

На протяженьи многих зим

Я помню дни солнцеворота,

И каждый был неповторим

И повторялся вновь без счета.

И целая их череда

Составилась мало-помалу –

Тех дней единственных, когда

Нам кажется, что время стало.

И полусонным стрелкам лень

Ворочаться на циферблате,

И дольше века длится день,

И не кончается объятье.

В извечной триаде: прошлое – настоящее – будущее периодически наступает момент, когда все вокруг замирает в преддверии сдвига. И вот прошлое поглощается временем, уходит из памяти, его место занимает настоящее, и человек оказывается там, где еще вчера было будущее. Конец XX в. именно такое время. В своем романе Айтматов размышляет о забвении прошлого и пытается представить картину будущего.

Книги писателя – «Прощай, Гюльсары» (1966), «Белый пароход» (1970), «Пегий пес, бегущий краем моря» (1977), «Плаха» (1986), «Тавро Кассандры» (1994), очень разные по своим художественным достоинствам, – отличались одной важной особенностью. Писатель смело и остро по тем временам говорил о волновавших его вещах. Цензура же была к нему на удивление милостива. Но в 1980 г. сделать заглавием романа строку опального поэта! Вначале, видимо по незнанию, не обратили внимания. Затем, однако, все настойчивее стали навязывать другое название – «Буранный полустанок». Тут же в соответствии с принятой в те годы классификацией в те годы классификацией роман был занесен в рубрику книг о рабочем классе, а главный персонаж Едигей Жангельдин объявлен положительным героем. Но на этом критика не успокоилась. Ее смущали элементы фантастики. Как все вроде бы просто и ясно: на железнодорожном разъезде, затерянном в бескрайних казахских степях, честно, героически преодолевая немалые трудности, трудится простой советский человек. К чему тут загадочная планета Лесная Грудь? Космонавты, которые без разрешения туда улетают? Сомнительные рассуждения о советско-американском паритете? Неспроста тут и верблюд Каранар, и птица Допенбай, и эта легенда о Раймалы-ага. Айтматову пришлось объясниться: «Фантастическое – это метафора жизни, позволяющая увидеть ее под новым, неожиданным углом зрения. Метафоры сделались особенно необходимыми в наш век не только из-за вторжения научно-технических свершений в область вчерашней фантастики, но скорее потому, что фантастичен мир, в котором мы живем, раздираемый противоречиями, – экономическими, политическими, идеологическими, расовыми».

Писатель умело организует хронотоп повествования. Умер друг, верный товарищ Едигея Казангап, такой же, как и он, простой железнодорожный рабочий. По давним обычаям, его надо похоронить на кладбище предков. Все, что сопутствует этой печальной необходимости, – вызов детей, молитвы, снаряжение покойника, неблизкая дорога на кладбище, – образует событийную нить повествования.

Талант Айтматова обнаруживает себя в особой ритмической организации прозы. Через весь роман как своеобразный лейтмотив, многократно повторяясь, проходит – в иных изданиях оно даже выделяется особым шрифтом – стихотворение в прозе:

«Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток... По сторонам от железной дороги в этих краях лежали великие пустынные пространства – Сары-Озеки, Серединные земли желтых степей. В этих краях любые расстояния измерялись применительно к железной дороге, как от Гринвичского меридиана... А поезда шли с востока на запад и с запада на восток...».

И, подчиняясь этому ритму, читатель совершает одно за другим путешествия – во времени: в прошлое далекое (легенда о манкурте) или недавнее (рассказ о возвращении Едигея с войны) – и в пространстве: на авианосец «Конвенция» в Тихом океане, на космический корабль, в Алма-Ату.

Как далеко разошлись пути человеческие на земле, если одновременно сосуществуют на ней полунищий железнодорожный обходчик, кречетоглазый чекист и его жертва учитель Абуталип, самодовольный ограниченный сын покойного Казангапа Сабитджан и космонавты на орбите. Есть ли у них что-нибудь общее?

Когда маленькая похоронная процессия приблизилась к кладбищу, расположенному в бескрайней выжженной солнцем степи, дорогу преградила колючая проволока. Оказывается, кладбище теперь находится на территории космодрома и вход туда воспрещен. Напрасно Едигей и его спутники пытаются доказать святость традиций, никакие доводы не убеждают неумолимых охранников.

Чтобы дольше века длился день человечества, люди не имеют права, не должны забывать о человеческом в себе. Легенда о манкурте – один из идейных центров романа. В древности у кочевников существовал жестокий обычай. На обритую голову пленника надевалась шкура убитого верблюда. Высыхая, она причиняла человеку страшную боль, и в результате он лишался памяти. Подобной операции подвергся и герой легенды. Когда мать попыталась спасти юношу, сын не вспомнил ничего, не узнал ее и убил. Человек стал рабом. Во все времена находились желающие заставить Человека забыть о своей нравственной природе, ожесточить его, сделать послушным орудием достижения собственных целей. Какие только средства не использовались для этого – от сырой верблюжьей шкуры до радио и телевидения. И когда это удается, над Человечеством нависает угроза гибели.

Роман завершается апокалипсической картиной-символом: стартуют ракеты, которые должны образовать вокруг Земли обруч, препятствующий возвращению космических беглецов. На целую планету с помощью современной техники накидывается своеобразная «верблюжья шкура». Власти хотят предотвратить знакомство людей с информацией из иного мира, уже достигшего гармоничного, справедливого устройства общества, превратить их в современных манкуртов:

«Небо обваливалось на голову, разверзаясь в клубах кипящего пламени и дыма... Человек, верблюд, собака – эти простейшие существа, обезумев, бежали прочь. Объятые ужасом, они бежали вместе, страшась расстаться друг с другом... и вдруг, почудилось Едигею, откуда ни возьмись появилась сбоку белая птица, некогда возникшая из белого платка Наймап-Аны, когда она падала с седла, пронзенная стрелой собственного сына-манкурта... Белая птица полетела рядом с человеком, крича ему в том грохоте и светопреставлении:

– Чей ты? Как твое имя? Вспомни свое имя! Твой отец – Доненбай, Доненбай, Доненбай....

И долго еще разносился ее голос в сомкнувшейся тьме...».

Книга и написана для того, чтобы все мы, пока не поздно, услышали этот крик.

Творческий процесс современного писателя протекает под знаком постоянного обогащения изобразительно-выразительных средств литературы. Вновь популярны символ и фантастика, сатира и парадокс, гротеск и гипербола, широко используются художественные открытия модернистского искусства.

После долгих лет прозябания фантастического жанра, когда его поклонники были вынуждены удовлетворяться переводными произведениями, отечественная фантастика вновь предстала во всем богатстве и разнообразии стилей и жанров. Издана социальная фантастика И. Ефремова – «Лезвие бритвы» (1963), «Час быка» (1969). Признаны и широко печатаются А. и Б. Стругацкие («Пикник на обочине», 1972, «Жук в муравейнике», 1980) и др. Активно читаются книги А. Казанцева «Дар Каиссы» (1976), «Купол надежды» (1981). В современной русской литературе появился новый жанр ненаучной фантастики – фэнтези, ведущий свою родословную от различного вида мифов, легенд, сказок, утопий. Фэнтези, как правило, строится на антитезе – Добра и Зла, Порядка и Хаоса, Гармонии и Диссонанса: герой пускается в путешествие, сражаясь за истину и справедливость. Классическим произведением в жанре фэнтези признана книга Дж.Р. Толкиена «Властелин колец». В русской литературе этот жанр представлен книгами Ника Перумова – «Кольцо тьмы», «Летописи Хьерварда» (1994–1995) и др., М. Семеновой – «Волкодав», «Право на поединок» (1995–1996). Интерес к фантастике особенно вырос за последние годы: издаются сборники («Современная фантастика»), альманахи («Завтра»), справочники («Русская фантастика XX века в именах и лицах». – М., 1998).

После долгого перерыва вновь вернулись к читателю утопии и антиутопии – «Чевенгур» А. Платонова, «Мы» Е. Замятина, «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» А. Чаянова, кстати, крупного ученого-экономиста. На современном этапе жанр антиутопии пережил второе рождение – «Остров Крым» В.Аксенова, «Французская ССР» А. Гладилина, «Москва 2042» В. Войновича, «Невозвращенец» А. Кабакова и др. Интересен сборник утопий и антиутопий «Вечер в 2217 году».

Все большее место в современной литературе стали занимать притчи и мифы, легенды и сказки, содержащие в концентрированном виде вековые нравственные ценности. Они существенно расширили жанровый диапазон, обогатили представления об истинном и ложном (В. Маканин, В. Крупин, В. Каверин и др.).

Писатели обращаются к образам и сюжетам из религиозных книг, в первую очередь из Библии. Знаменитая сцена Христа и Понтия Пилата помогла М. Булгакову, Ю. Домбровскому и Ч. Айтматову разъяснить читателю нравственные ситуации, в которых оказались герои их произведений.

Возвращаются на страницы художественной литературы и «братья наши меньшие» – животные, ставшие героями произведений Г. Владимова «Верный Руслан», Ч. Айтматова «Белый пароход», «Прощай, Гульсары» и др.

Буквально воскресла из небытия сатира, заявив о себе во всех видах и жанрах литературы.

В. Пьецух написал продолжение знаменитой книги М.Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города», назвав его «История города Глупова в новые и новейшие времена» (1989). Вместо градоначальников в ней появились председатели горсоветов, вместо извозчиков – трамваи. Но порядки и нравы... Впрочем, Пьецуха надо читать. Удача подвигла писателя на еще одно произведение «Город Глупов в последние десять лет» (1998).

Аналогичным приемом воспользовался И. Ивановский, написав продолжение не менее знаменитой «Истории государства Российского» от Гостомысла до Тимашева А.К. Толстого. Помните?

Послушайте, ребята, Что вам расскажет дед. Земля наша богата, Порядка в ней лишь нет.

Ивановский дал своему сочинению название «История государства Российского от Гостомысла до Ельцина» (1999) и использовал тот же лейтмотив:

Мы видим накануне, Быть может, худших бед, Что и свобода – втуне, Когда порядка нет.

И в том-то вся разгадка, Что власть забрал урод: Себе во вред порядка Он ввек не наведет.

Возобновилась и давняя традиция русской фантастически-гротесковой литературы – В.Орлов «Альтист Данилов» (1980); А. Ким «Белка» (1984), «Поселок кентавров» (1992); А. Житинский «Потерянный дом» (1987); Н. Евдокимова «Трижды величайший...» (1987) и т.д.

Обрели новую жизнь символы, возникшие за многовековую историю мировой литературы и искусства и вмещающие в себя многослойное содержание: дом («Дом у дороги» А. Твардовского, «Пушкинский дом» А. Битова и др.), дорога («Москва – Петушки» В. Ерофеева и др.), река («Школа для дураков» С. Соколова и др.). Восстанавливается прерванная связь эпох, литература возвращается на круги своя.

В 1970–1990-е годы наблюдается процесс синтеза искусств. Взаимовлияние и взаимопроникновение музыки, живописи, литературы, кино привело к рождению авторской песни и рок-поэзии, к появлению произведений, где художественный эффект достигается слиянием рисунка и слова (видеомы А. Вознесенского, проза Н. Крестновской), возникло «новое» кино – А. Тарковский, С. Соловьев, Т. Абуладзе и др. Интересные поиски в этом направлении ведет телевидение.

Сегодня перед всеми, кто изучает и преподает русскую литературу XX в., встала непростая задача – осмыслить ее как единое эстетическое целое. Решение этой задачи осложняется общественными событиями: социальные и экономические проблемы полностью овладели вниманием общества. Переход к рыночным отношениям существенно повлиял и на ситуацию в литературных делах: фактически прекратили существование прежние Союзы писателей, решительной реорганизации подверглось издательское дело, изменилось привычное лицо «толстых» литературно-художественных журналов. Все чаще новые произведения стали появляться на страницах многочисленных альманахов – «Зеркало», «Конец века», «Арион» и др.

К чести литературной общественности, она довольно быстро преодолела нигилистические тенденции по отношению к недавнему прошлому: призыв справить поминки по советской литературе поддержан не был.

В поисках нового литературно-художественного метода, который должен прийти на смену соцреализму, выяснилось главное: универсальный метод необязателен, талант должен иметь возможность независимого самовыражения. Это было настолько непохоже на официальные требования 1970–1980-х годов, что вызвало немало острейших дискуссий. Проскальзывали даже апокалипсические настроения – погибла, дескать, русская литература.

Однако к середине 1990-х годов стали обнаруживаться первые признаки стабилизации. Изменившие названия старые и вновь созданные издательства вернулись к выпуску художественной литературы, подчас, правда, бессистемному, хаотическому. Литературно-художественные журналы стали выходить с устойчивой периодичностью. На их страницах увидели свет как новые книги известных писателей: В. Астафьева «Прокляты и убиты» (1994), Д. Гранина «Страх» (1997), А. Приставкина «Долина смертной тени» (1999) и др., так и сочинения авторов, ранее мало известных или вовсе не известных читателю: М. Харитонова «Линии судьбы, или Сундучок Милашевича» (1992), Дм. Галковского «Бесконечный тупик» (1993), А. Варламова «Рождение» (1995) и «Дом в деревне» (1997), Н. Климонтович «Последняя газета» (1999) и др.

Сразу оговоримся, что опасность превратить разговор о литературе 1990-х годов в простую библиографическую информацию реальна и совсем избежать ее, по-видимому, не удастся. Поэтому отсутствие тех или иных писательских фамилий не следует расценивать как попытку дискриминации. Просто в том ракурсе, в каком литературные события изложены в предлагаемом пособии, им не нашлось места.

Те сложности, что возникли в литературе в начале 1990-х годов и на время снизили ее творческий потенциал, безусловно, будут преодолены и отчасти уже преодолеваются. Но полный анализ всего происшедшего за последнее десятилетие уходящего века – дело необычайно трудное, требующее временной дистанции, дело будущего.