Глава 14 От французской революции до промышленной революции

Началась промышленная революция, и наступил самый темный час для отца.

Европейское общество было в основе крестьянским и аристократическим в верхах, с незначительной прослойкой среднего класса. Несмотря на ограничения, введенные государством и школой, во всех классах общества отец продолжал быть образцом для детей и главой семьи. Чтобы быть образцом, он должен был быть на глазах у детей. И, чтобы оставаться у них на глазах, он должен был работать недалеко от них.

Во многих странах крестьяне составляли более девяноста процентов населения. Остальные были ремесленниками, представителями вольных профессий, мелкими торговцами. И почти всегда отец действительно работал на глазах у детей. Развлечений было мало, отношения с ровесниками были ограничены в плане количества и качества. В селе работа была очень тяжелой в сезон, но вне сезона у всех членов семьи было много свободного времени. Большую часть свободного времени дети проводили в семье, слушали родителей или бабушек и дедушек, которые, при очень небольшом количестве книг и преобладавшей неграмотности, хранили память семьи и мира в устных рассказах. Это тихая, трудолюбивая жизнь сохраняла власть отца лучше, чем любые законы. Молодые люди обычно тщательно ищут не абстрактные символы, а воплощенные в других людях. Без какого бы то ни было обучения, мы выбираем для себя пример для подражания и стараемся поступать также, начиная с того дня, когда мы в детстве начали подражать взрослому или старшему брату.

В условиях доиндустриального общества, то есть менее двух столетий назад в наиболее модернизированных странах, и вплоть до нескольких десятилетий назад — в большей части остальных, молодые поколения продолжали сохранять подражание старшим, с детства до взрослого возраста, что было источником одновременно идентичности и обучения. Этого не давала школа и даже сейчас может дать только с трудом (подумайте о той естественности, с которой в семье обучаются родному языку, и той трудности, с которой в школе учатся языку иностранному).

Для мужчин в этом процессе был разрыв, но речь шла о затруднении предвиденном и скомпенсированным всеми традиционным обществами, обычно без особых неудобств: после того, как долгое время дети были привязаны к матери, они начинали подражать отцу, глазами, руками и ногами, и, в какой-то степени, мыслями. Это способствовало их отождествлению с мужским полом. В то же время они постепенно росли и учились ремеслу: ремеслу отца, как велели правила времени. Сила, навык, профессиональные способности или их отсутствие — все это происходило от отца. Образ отца выполнял эту функцию и не ставился под вопрос, разве что в исключительном случае. Юноша почти не встречал других взрослых, которые могли бы стать для него альтернативной моделью: даже в форме изображений или рассказов, как происходит сегодня, когда существуют средства массовой информации.

Крестьянская экономика была бедной. Дела были чуть лучше у тех, у кого была земля, и хуже у тех, у кого ее не было, но по большей части все семьи обеспечивали себя всем необходимым. Сын крестьянина становился крестьянином: потому что он уже умел делать эту работу; потому что она давала ему хоть и скудную, но все же экономическую уверенность и, возможно, более прочную психологическую основу; потому что у него не было выбора. Он просто не представлял себе, что можно заниматься чем-то другим. Чтобы совершать важные перемены в стиле жизни — вступить в брак, стать священником, заняться другим делом, — надо прежде всего укрепить себя умственной гимнастикой: иметь и развить образ самого себя в желаемой новой ситуации. Для этого нам дана фантазия. У молодых людей образ себя как крестьянина происходил из наблюдений за отцом, за дедом: это была патрилокальная, патрилинейная, патриархальная жизнь, патрицентрический рассказ.

Промышленная революция сокрушила эту стабильность, Она изменила отношения в обществе. Со временем новые произведенные богатства позволят исправить многие новые виды экономической несправедливости, даже поднять уровень благосостояния до высот, ранее невообразимых. Но новшество коснется и отношений в семье: они вступят в то состояние нестабильности, которое продолжается до сих пор.

Революция началась снизу, с самых нищих слоев населения. Отец бросился в неведомое: он не представлял себе своих новых занятий, не мог вообразить себя рабочим..

Обнищание села, общий рост населения, новые возможности направляют все большие массы работников на фабрики. По причинам, которые относятся к истории экономики, процесс продолжался без перерыва и распространялся на новые страны и классы, которые раньше не затрагивал. К селу возврата не было, урбанизация захватила всех и, так как свободного места в городе было мало, материальные условия жизни были тяжелыми. Об этих изменениях много написано.

В начале, особенно в Великобритании, например, в текстильной промышленности, мануфактуры предпочитали женский и детский труд, потому что он дешевле обходился, хотя условия труда были невыносимы.

Новая реальность поставила под угрозу целостность семьи, которую отец Ж потому что и в этом убеждении состояла его идентичность — считал незыблемой: Жену и детей забрали из-под его власти и передали внешней иерархии, без личных отношений, которая унаследовала от отца только суровость. Впервые могло оказаться, что заработок других членов семьи был выше, чем заработок отца. Одним махом он потерял власть и достоинство.

Потом, по мере распространения промышленности, работа на фабрике стала обычным делом, и появились первые нормы заботы о трудящихся, которые привели к тому, что работали на фабриках преимущественно взрослые мужчины, и это продолжается до настоящего времени. В Соединенных Штатах, которые отнимают у Европы первенство в плане индустриализации, в XIX веке и части XX процент работающих женщин минимален (9,7 процента в 1870 г.). Заработки вернулись в руки отца. Но погоня за заработком уводила его все дальше от семьи.

Возникло явление, которое непосредственно нас интересует и которое получило название «невидимость отца».

С того дня, когда крестьянин отложил мотыгу и перешел работать на фабрику, он внезапно и радикальным образом оказался вдали от глаз своей семьи. То же самое постепенно случилось с ремесленниками, кузнецами и плотниками. Их продукция вытесняется с рынка за счет более дешевых изделий, сделанных на станках. Для этих отцов началось изгнание из мастерских, где они обрабатывали дерево и железо, и они начали обслуживать станки, принадлежавшие другому владельцу. Часто они теряли все трудовые навыки, потому что вынуждены были выполнять ограниченные и повторяющиеся задания. Они теряли и инициативу, потому что не сталкивались с неожиданными ситуациями и не несли никакой ответственности, кроме повторения определенного жеста. Почти всегда они теряли возможность гордиться своей профессией, потому что переставали быть профессионалами, ведь продукт их труда не принадлежал им и они вообще его не видели. Всегда, даже если они сохраняли что-то из вышеперечисленного, они теряли власть над детьми и надежное место в их воображении и сердце: потому что их занятие, их день, сами их чувства оказались далеко и были неизвестны сыну. Они зарабатывали деньги, но больше не обучали детей непосредственно и не вводили их во взрослую жизнь: бесценные функции, которые нельзя заменить вмешательством профессионалов и институтов, как школьный учитель не может заменить вклада семьи в изучение родного языка.

Конечно, эта архаическая отцовская роль была идеализирована. Большая часть отцов были грубыми, резкими, их чувства не участвовали в инициации и обучении детей. Но нет сомнений и в том, что это было необратимой потерей в коллективной психологии, независимо от качеств отдельных личностей. Существует мир мифов и образов, который вносит вклад в равновесие общества и семьи не менее, чем отдельный опыт. Фигура отца была символом, то есть чем-то большим, чем совокупность отдельных отцов. Этот общий образ нарушился и даже начал смешиваться с инфернальными символами.

Сын промышленной эпохи не видел и не знал больше деятельности отца. Он не представлял его как взрослого главу семьи, поддерживающего родных своей работой, как Эней поддерживал своих телесно. Вдруг оказалось, что окружающий мир лишился и естественного порядка вещей и иконографии. Никто не давал ребенку красок для умственного изображения взрослого мужчины, стоявших перед ним задач и его навыков, силы и талантов, качеств, которыми всегда обладали герои.

С промышленной революцией отец мог весь день проводить на фабрике, а ночь — в общежитии для мужчин, что позволяло ему находиться недалеко от места работы. Для сына он стал незнакомцем. Со временем, ценой материальных и психологических жертв, семье иногда удавалось восстановиться. Но конец сепарации, скорее всего, оказывался и концом иллюзий. Единство восстанавливалось географически, а не психически¹⁹. Войдя в городскую среду, психология крестьянской семьи навсегда перестала существовать.

Подвижность, непрочность, отсутствие заданных единожды надежных, исходивших от природы ритмов жизни, глубоко пугали и детей, и их родителей. В коллективном воображении, без всякого реального обоснования, относительная стабильность отца и сельской жизни ассоциировались друг с другом, потому что были потеряны вместе и вызывали одинаковую ностальгию.

В промышленном мире, до того, как возникло относительное благополучие, жизнь семьи была не только менее уравновешена, чем в деревне. Впервые возникли сравнения, которые позволяли осознавать свое незавидное, ухудшившееся положение. Ребенок, в зависимости от его возраста, бегал по грязным переулкам или, в свою очередь, работал на фабрике. В любом случае он впервые столкнулся с другими деградировавшими детьми, которым он или подражал, или соревновался с ними, порой становясь грубияном и хулиганом. В городе ему на глаза попадались и другие взрослые. Он встречал безграничное способствуют возникновению великой метафоры исчезновения отца.

В то время как эти аспекты пересекались и питали друг друга, отделяя общественные группы друг от друга, чтобы потом стать точкой отсчета нового порядка, появилось новшество, которое сделало отсутствие отца еще более заметным, более очевидным и всеобщим: мировые войны в двух актах, с перерывом в одно поколение между ними, позволили одним и тем же мужчинам быть как сыновьями, покинутыми отцом, так и отцами, потерявшими сыновей.