Глава третья. Проблемы арабской культуры. (Там же)

…Несоизмеримое различие фаустовской и русской души обнаруживается в некоторых словесных звучаниях. Русское слово для «Himmel” – «небо», то есть отрицание (н). Человек Запада смотрит вверх, русский смотрит вдаль, на горизонт. Так что порыв того и другого в глубину следует различать в том отношении, что у первого это есть страсть порыва во все стороны в бесконечном пространстве, а у второго – самоотчуждение, пока «оно» в человеке не сливается с безграничной равниной. Точно так же понимает русский и слова «человек» и «брат»: человечество также представляется ему равниной. Русский астроном – ничего более противоестественного быть не может. Он просто не видит звезд; он видит один только горизонт. Вместо небесного купола он видит небесный откос. Это есть нечто, образующее где-то вдали с равниной горизонт. Коперниканская система для него смехотворна в душевном смысле, что бы там она ни значила в смысле математическом.

“Schicksal” звучит как фанфары, «судьба» внутренне подламывается. Под этим низким небом не существует никакого «я». «Все виноваты во всем», то есть «оно» на этой бесконечно распростершейся равнине виновно в «оно» – вот основное метафизическое ощущение всех творений Достоевского. Потому и должен Иван Карамазов называться убийцей, хотя убил другой. Преступник несчастный – это полнейшее отрицание фаустовской персональной ответственности. В русской мистике нет ничего от того устремленного вверх горения готики, Рембрандта, Бетховена, горения, которое может дойти до штурмующего небеса ликования. Бог здесь – это не глубина лазури там, в вышине. Мистическая русская любовь – это любовь равнины, любовь к таким же угнетенным братьям, и все понизу, по земле: любовь к бедным мучимым животным, которые по ней блуждают, к растениям, и никогда – к птицам, облакам и звездам. Русская «воля», наша “wille” значит прежде всего отсутствие долженствования, состояние свободы, причем не для чего-то, но от чего-то, и прежде всего от обязанности личного деяния. Свобода воли представляется здесь таким состоянием, в котором никакое другое «оно» не отдает приказания, так что можно отдаться собственной прихоти.

Ясперс К. Истоки истории и ее цель (Смысл и назначение истории.- М.: Республика, 1994.)

Преамбула

Карл Ясперс (1883-1969), один из основателей экзистенциализма, немецкий философ, публицист, психиатр. В работе "Смысл и назначение истории" Ясперс рассматривает проблему духовности, духовного самоопределения культур как основу подлинного единства истории. Согласно его концепции истории человечество едино по происхождению и пути развития и именно духовная связь между разными народами лежит в основе этого единства, возникающая на основе подлинного (экзистенциального) общения. Ясперс делит историю человечества (культуры) на четыре эпохи.

- Прометеевская эпоха (примерно 5 тысяч лет тому наз) – докультурный период («первое становление человека», «образование групп и сообществ», «возникновение речи, орудий труда, умения пользоваться огнем», мифов).

- «Великие исторические культуры древности» - появление письменности, «специфической технической рационализации (египетская, шумеро-вавилонская, архаическая китайская и пр.)

- «Осевое время» (начинается в середине первого тысячелетии до н.э.) - характеризуется резким поворотом в истории, связанным с духовным развитием и самоопределением культур, одухотворением человеческого бытия, появлением человека современного нам типа, формулированием общечеловеческих ценностей, которые и сейчас определяют жизнь людей, отношения между ними, становление дихотомии Восток – Запад.

- Научно-техническая эпоха («вторая прометеевская эпоха») характеризуется появлением новых технологий и внутри нее происходит подготовка к появлению новых культур и закладываются основы второго осевого времени, которое и станет «подлинным основоположением человечества».

История движется в сторону бесконечного обретения ею универсального характера, основанного на подлинном духовном общении разных народов и культур.