Глава 9 самоотдача

1. Фундаментальные убеждения

Я верю, что я призван искать истину и утверждать найденное мною, несмотря на весь связанный с этим риск. Эта сентенция, кратко суммирующая мою фидуци­арную программу, выражает то основное убеждение, ко­торым я считаю себя обязанным руководствоваться. Но если так, то утверждение данной сентенции должно со­гласовываться с ее содержанием, практически воплощая то, к чему это содержание фактически обязывает. И дело действительно так и обстоит. Ведь произнося эту сентен­цию, я одновременно и говорю о том, что я обязуюсь свершить посредством мысли и речи, и совершаю это. Всякое исследование в области наших фундаментальных верований и убеждений может быть непротиворечивым лишь в том случае, если оно предполагает свои собствен­ные выводы. Такое исследование по самому своему смыс­лу должно содержать в себе логический круг.

И это последнее высказывание само может служить примером того действия, которое оно узаконивает. Ибо оно очерчивает основания моего рассуждения, опираясь при этом на эти же самые основания. Мое допущение логического круга и доверие к этому допущению могут быть оправданы лишь убежденностью, что в той мере, в которой я выразил свое чувство интеллектуальной ответ­ственности в качестве моей личностной веры, в той же мере я могу быть уверен, что выполнил фундаментальные требования самокритицизма; убежденностью, что я дей­ствительно обязан сформировать такие личностные веро­вания и могу с полным правом и ответственностью их придерживаться, даже если я и вижу, что единственное оправдание такого притязания — в том, что на той же ос­нове, что и утверждаемые им факты, говоря логически, вся моя аргументация есть не что иное, как разработка этого круга. Это систематический курс обучения себя са­мого быть верным своим убеждениям.

Как только такая программа сформулирована, она, как может показаться, грозит разрушить самое себя. Ей грозит сползание в субъективизм, поскольку, ограничиваясь выражением своих собственных убеждений, философ может пристраститься говорить только о себе. Я полагаю, •что подобной опасности можно избежать, если видоизме­нить нашу концепцию убежденности. Шагом в этом на­правлении был высказанный мною выше тезис, что декла­ративные предложения ради точности следовало бы фор­мулировать в фидуциарном модусе, ставя перед ними слова «я полагаю, что...», благодаря чему было бы устра­нено формальное различие между высказываниями, ка­сающимися веры, и высказываниями о факте. Однако эта реформа, которая связала бы каждое утверждаемое выс­казывание с его субъектом, должна еще быть дополнена так, чтобы предложение сохраняло связь также и с дру­гим своим полюсом, то есть с вещами, о которых оно го­ворит. Для этого фидуциарный модус должен быть вписан в более широкую схему обязуемости.

Слово «обязуемость» будет здесь использоваться в не­котором конкретном смысле, который будет установлен в его употреблении, причем практические аспекты этого употребления должны также сделать достоверным мое убеждение в существовании и оправданности обязуемости. В итоге я смогу показать, что философия, признаю­щая обязуемость в том смысле, который я имею в виду, может рассматриваться как определенная привержен­ность философа, и ничто более; мы избегаем тем самым как ложных притязаний безличности, так и низведения философии до уровня всего лишь самовыражения и воз­званий, лишенных какого-либо безличностного статуса.

2. Субъективное, личностное и всеобщее

Личностная причастность познающего субъекта тому процессу познания, которому он вверяет себя, осущест­вляется в порыве страсти. Мы осознаем интеллектуаль­ную красоту как ориентир для открытий и как признак истинности.

Любовь к истине действует на всех уровнях развития мышления. Кёлер наблюдал, как охотно шимпанзе по­вторяли те приемы, которые были ими ранее изобретены Для добывания пищи; повторяли уже в виде игры, заме­няя пищу камешками. Беспокойство, которое испытывает Животное, когда задача его затрудняет (об этом я еще буду говорить подробнее), иллюстрирует и связанную с ним способность наслаждаться интеллектуальным успехом. Эти эмоции выражают веру: мучиться проблемой — значит верить, что она имеет решение, а радоваться открытию — значит принимать его как истину.

Эмоциональные аспекты интеллектуальной вовлечен­ности могут быть более точно описаны по контрасту с другими ни к чему не обязывающими чувствами или ост­ро переживаемыми состояниями. Резкая физическая боль пронзает всего человека, но ощущение такой боли само по себе не есть какая-либо деятельность или вовлечен­ность во что-либо. Если человеку жарко, или скучно, или он устал, то эти состояния, охватывая его психику в целом, не подразумевают никакого утверждения, кроме утверждения самого этого страдания. Существуют также и чисто чувственные удовольствия, пассивные почти в той же мере, как и названные физические страдания; од­нако более интенсивные формы удовлетворения наших чувств, связанные с удовлетворением инстинктивных по­требностей, также влекут за собой своего рода самоотдачу. Я думаю, мы можем на подобных основаниях разли­чить, с одной стороны, то личностное в нас, что активно участвует в наших привязанностях, и с другой — те субъ­ективные состояния, характеризующиеся тем, что мы претерпеваем некие ощущения. Этим различением уста­навливается концепция личностного, которое не есть ни субъективное, ни объективное. Поскольку личностное подчинено требованиям, которые оно само признает как нечто от него независимое, оно не субъективно; но по­скольку оно есть действие, руководимое индивидуальны­ми страстями, оно и необъективно. Оно преодолевает дизъюнкцию между субъективным и объективным.

Структура самоотдачи, служащая своего рода ло­гической матрицей для личностного, наиболее отчетливо представлена в акте сознательного решения задачи. По­добные акты проявляются лишь на сравнительно высоком интеллектуальном уровне, имея тенденцию исчезать снова на еще более высоких ступенях интеллектуальной изо­щренности. Решение задач совмещает в себе элементы и той области, которая выше акта решения, и той, которая ниже его. Вначале обратимся к первой из этих двух об­ластей, непосредственно примыкающих к области реше­ния задач.

В нижней части интеллектуальной шкалы находятся процессы удовлетворения инстинктивных потребностей. В этих процессах (например, в выборе пищи) может про­являться весьма утонченная разборчивость, но сама эта способность есть скорее нечто не обдумываемое, чем руко­водимое сознательным личностным суждением. Подобным же образом акт восприятия, посредством которого мы за­мечаем и идентифицируем объекты, хотя и требует ино­гда заметного умственного усилия, все же обычно не включает каких-либо раздумий, а совершается автомати­чески. Хотя инстинктивные потребности и чувственные импульсы — это, очевидно, личностные действия, но они являются ими по отношению к тому заключенному в нас «я», с которым мы не всегда можем себя отождествить. Нам часто приходится сдерживать наши первичные же­лания и корректировать свидетельства наших органов чувств, а это показывает, что наша вовлеченность в субинтеллектуальные акты такого рода не является полной. В верхней части названной шкалы мы обнаруживаем фор­мы интеллекта, в которых наблюдается тенденция к сни­жению нашего личностного участия уже по совершенно иным причинам. Математику повсеместно признают за самую совершенную из наук, а науку — за наиболее вы­дающееся свершение разума. Хотя эти притязания, воз­можно, чрезмерны или даже вообще ошибочны, они вы­ражают глубоко укоренившийся идеал полностью форма­лизованного разума, из проявлений которого устранен; малейший след личностной вовлеченности.

Сознательные и настойчивые усилия, предпринимае­мые для того, чтобы найти решение той или иной отчет­ливо сформулированной задачи, суть нечто среднее между указанными двумя крайностями. В этих усилиях наша врожденная потребность в достижении согласованной це­лостности — потребность, общая нам с высшими живот­ными — находит свое удовлетворение в эвристической деятельности артикулированной мысли. Наука здесь мо­жет служить в качестве руководящего примера. Отличи­тельная черта ученого-открывателя заключается в его умении успешно находить такие пути научного поиска, которые другими умами, натолкнувшимися на тот же са­мый благоприятный случай, либо не были распознаны, либо не были бы сочтены плодотворными (выгодными) для разработки. И в этом состоит его оригинальность. Оригинальность подразумевает отчетливо выраженную яичную инициативу и всегда проникнута страстью,. вплоть до одержимости. Начиная с первого намека на наличие скрытой проблемы и на всем протяжении ее решения, процесс открытия направляется личностным видением и поддерживается личностным убеждением.

Будучи несовместимой с идеалом полностью формали­зованного разума, оригинальность в то же время есть нечто совершенно отличное от удовлетворения влечений. Ибо наши влечения — именно наши, и направлены они именно на достижение нашего удовлетворения, в то вре­мя как ученый-открьтватель ищет такое решение проб­лемы, которое было бы удовлетворительным и обязатель­ным и для него и для всех остальных.

Открытие — это акт, в котором удовлетворение, под­чинение необходимости и всеобще-обязывающая сила не­расторжимо соединены.

Некоторые открытия, очевидно, открывают нечто уже существовавшее: таково было открытие Колумбом Аме­рики. Это обстоятельство никак не умаляет оригинально­сти открывателя; ибо хотя Америка уже существовала до открытия Колумба, открытие все же совершил он. Однако всякое радикальное нововведение может быть представ­лено как возвращение к чему-то уже существовавшему. Когда математик, выдвинув смелую новую концепцию, например неевклидову геометрию или теорию множеств, добивается ее принятия своими неблагосклонными совре­менниками, он тем самым демонстрирует, что в своих ис­следованиях он стремился удовлетворить уже существу­ющим стандартам в оценке интеллектуальных заслуг и что он рассматривает продукт своей мысли как обнаруже­ние уже существовавшей возможности удовлетворить этим стандартам.

Даже в естествознании принятие радикальных ново­введений часто вынуждает полагаться на еще не разви­тые вполне формы восприятия материала. Так, чисто математическая структура современной физики не пред­ставлялась удовлетворительной физикам предыдущего поколения, ибо они искали объяснений в терминах меха­нических моделей. Современным физикам пришлось {для того, чтобы их подход возобладал) приучить свою ауди­торию использовать новые стандарты интеллектуальной оценки. Однако с самого начала пионеры современной физики исходили из того, что их коллеги уже неявно об­ладают некими зачатками нового восприятия, которое в дальнейшем получит свое развитие таким образом, чтобы •отвечать возможностям более глубокого и верного взгляда на вещи, который ведет к этому новому восприятию. Они предприняли ревизию существовавших стандартов в оценках достоинств научных работ в свете более фунда­ментальных интеллектуальных норм, которые они приня­ли в качестве уже существующих и общеобязательных. Все сказанное, конечно, еще в большей степени, приложимо и к новшествам в художественном творчестве.

Наша оценка оригинальности должна помочь прояс­нить и различие между личностным и субъективным. То или иное лицо может иметь самые причудливые симпа­тии или страхи, но это еще не свидетельствует о его ори­гинальности. Его повышенная чувствительность может рассматриваться даже просто как идиосинкразия. И даже если он полностью погрузился в свой личный мир, это вовсе не означает, что его состояние может быть призна­но как состояние вовлеченности. Напротив, о нем скорее всего скажут, что либо он подвержен навязчивым идеям и иллюзиям, либо он сошел с ума. Конечно, и оригиналь­ность может быть по ошибке принята за сущее безумие,.. как это нередко и имело место по отношению к ориги­нальности современных художников и писателей. Часто бывает наоборот: человек усердно трудится, ошибочно воображая себя великим изобретателем, открывателем, пророком и т. п. Но ведь и вообще нередко бывает так, что» по ошибке принимают одну вещь совсем за другую.

Здесь нам достаточно еще раз подчеркнуть принцип разграничения самоотдачи и субъективности, а именно: самоотдача есть не что иное, как некий личностный выбор, выбор искомый, при котором человек ищет и в конце концов принимает нечто такое, что и он сам, и тот, кто описывает эту ситуацию, считают заданным без­лично. Напротив, субъективное всецело обусловлено ха­рактером того состояния, в котором находится данная¹

личность.

Мы видим, что в ситуации самоотдачи имеется взаимная корреляция между личностным и всеобщим. Ученый, ведущий исследование, приписывает внеличностный статус своим нормам и притязаниям, поскольку рассматривает их как внеличностно установленные нау­кой. Однако о его подчинении принятым в науке нормам оценки можно говорить только в том смысле, что нормы эти для него суть нечто заранее существующее или по крайней мере вообще существующее. Никто не может знать всеобщие интеллектуальные нормы иначе, как только признавая правомочность их власти над собой в качестве составной части тех условий, на которых он считает себя ответственным за прилагаемые им умствен­ные усилия. Я могу говорить о фактах, знании, доказа­тельстве, реальности и т. д. лишь в контексте моей ситуа­тивной вовлеченности, ибо последняя как раз и склады­вается из моего поиска фактов, знания, доказательства, реальности и т. д. как чего-то связывающего меня. Но все эти факты, знания и проч. есть, собственно говоря, обоз­начения для привязки ориентиров, которые применимы постольку, поскольку я являюсь привязанным к ним. Вне этого они не имеют смысла. Вы не можете, не впадая в противоречие, говорить о знании, в которое вы не верите, или о реальности, которая не существует. Я могу отри­цать достоверность конкретных знаний или фактов, но тогда и для меня они будут всего лишь «якобы знания» или «якобы факты» и должны обозначаться как такие «знания» и «факты», ответственность за которые я на себя не принимаю. И в этом смысле самоотдача явля­ется единственным путем приблизиться к всеобще достоверному.