3. Целостность самоотдачи

Традиционная цель теории познания — определить ис­тинность и ложность знания посредством внеличностных терминов, поскольку подлинно всеобщими признаются лишь они одни. Однако в рамках концепции самоотдачи для попыток такого рода определения не остается ме­ста, поскольку ее принятие с необходимостью делает не­состоятельным какое-либо внеличностное оправдание знания. Это можно проиллюстрировать, записав (в симво­лическом представлении) элементы, объединенные контек­стом ситуации вовлеченности, в сопоставлении с теми же •самыми элементами, рассматриваемыми извне, отстраненно от ситуации вовлеченности. Мы можем, например, представить некоторое фактуальное высказывание

личностное пристрастное выражающее субъективное мнение субъективное мнение

утверждение , обле­ченное до­верием го­ворящего декларатив­ное выска­зывание

удостоверяющее • факты предполагающее факты.

изнутри как

извне как

Стрелки в верхнем ряду указывают на силу привя­занности, а фигурные скобки — согласованность вовле­ченных в нее элементов. Соответственно в нижнем ряду обе эти группы символов опущены.

Переживания, имеющие фидуциарный характер и обу­славливающие фактуальные предположительные утвер­ждения, являются личностными, потому что они следуют за фактами как за чем-то всеобще-достоверным; но ког­да мы, личностно не включаясь, размышляем об этот акте обусловливания, то переживание его низводится до уровня субъективности. Одновременно с этим высказыва­ние, наделенное доверием говорящего, сводится к пред­ложению неопределенной модальности, а факты стано­вятся всего лишь предположительными. Эти элементы в приведенной таблице, занимающие второй ряд, пред­ставляют собой просто фрагменты структуры ситуативной привязанности, которые были с помощью символов обоз­начены как удостоверение.

Любое конкретное обязательство может быть пере­смотрено, и этот акт сомнения можно было бы выразить переходом от первого ряда ко второму; после чего, удов­летворив свои сомнения, рефлектирующая личность мо­жет попытаться вновь обратиться к прежним обязатель­ствам, вернувшись в ситуацию, изображаемую в таблице первым рядом. Однако это возвращение может оказаться невозможным, если лицо, пытающееся его совершить, осознает, что такого рода движение включает в себя акт собственного личностного суждения, и вследствие этого будет считать такой переход неоправданным именно по причине его личностного характера.

Но тогда рефлектирующей личности остается иметь дело лишь с фрагментами предшествующих ее обяза­тельств, которые как таковые уже больше не нуждаются друг в друге, ибо субъективное мнение не может опирать­ся на неудостоверенные факты, а о декларации, выра­жающей такое мнение, уже нельзя сказать, что она со­ответствует фактам. Если же наш индивид все еще продолжает чувствовать, что между его верованиями и данной ему фактической очевидностью имеется некое от­ношение согласованности, то он будет рассматривать это отношение (согласно с Юмом) как не более чем при­вычку, не допуская какого-либо оправдания выражаемых этой привычкой убеждений.

Рефлектирующая личность попадает в таком случаев ловушку неразрешимого конфликта между требованием безличностности, которое отказывает в доверии воякой личностной самоотдаче, и жаждой душевного равно­весия, которая побуждает ее к восстановлению своих при­вязанностей. Юм чрезвычайно искренне описал обуслов­ленное этой ситуацией колебание между скептицизмом, которому, как считается, недостает убежденности, и: той убежденностью, которая отваживается на познание, не сознавая своих собственных действий, и которой можно придерживаться, лишь пренебрегая результатами фило­софской рефлексии. Я буду называть это объективистской дилеммой.

Дилемма эта долгое время не давала покоя филосо­фии, выступая перед ней в облике «теории истины как соответствия». Например, Бертран Рассел определяет ис­тину как совпадение субъективного мнения с действи­тельными фактами; но, исходя из допустимых для Рас­села представлений о том и о других, невозможно ска­зать, как они могут когда-либо совпасть.

Ответ на это следующий. «Действительные факты» — это удостоверенные факты в том их виде, как они рас­сматриваются в ситуации личностной вовлеченности, в то время как субъективные мнения — это убеждения, удо­стоверяющие эти факты так, как они видятся с точки зре­ния несамоотдачи {кем-нибудь, кто не разделяет дан­ных мнений). Но если мы рассматриваем эти мнения от­влеченно, просто как некое состояние ума, то и о тех фактах, к которым данные мнения относятся, мы не мо­жем говорить с доверием, не впадая при этом в противо­речие с собой. Ибо отделить себя от ситуации личностной вовлеченности по отношению к мнениям, которых -мы придерживались, находясь в ней, но сохранить при этом приверженность к тем же самым мнениям в смысле при­знания истинности их актуального содержания, означает впасть в противоречие с самим собой. Абсурдно пола­гать, что мы одновременно и: придерживаемся, и не при­держиваемся одного II того же мнения, и определять ис­тину как совпадение между нашим действительным мне­нием (подразумеваемым нашим доверительным отноше­нием к данным фактам) и нашим отрицанием того же мнения (подразумеваемым тем, что мы ссылаемся на него просто как на некое состояние нашего ума, взятое отно­сительно этих фактов).

Выше я упоминал (ч. III, гл. 7) о том бесплодном рег­рессе в бесконечность и о логическом самопротиворечии, в которые мы впадаем, преобразуя переутверждение не­которого фактуального высказывания в форму другого фактуального высказывания. Я доказывал, что этих ано­малий можно избежать, если мы откажемся признавать утверждения типа «р истинно'» в качестве предложений. Мы теперь видим, что и теория познания также ввергает­ся в путаницу из-за той же самой привычки объективи­стского употребления языка; из-за утверждения, связан­ного с утверждаемым предложением, делатъ два утверж­даемых предложения: одно — о первичных объектах, дру­гое — об истинности говорящего об этих объектах пред­ложения. Отсюда в свою очередь возникает вопрос: ка­ким образом о пас можно сказать, что мы знаем эту исти­ну, как будто она есть нечто существующее само по себе (подобно снегу), вне нас, хотя она вовсе не есть что-то подобное снегу, такое, что мы можем наблюдать безличностно, но есть выражение, фиксирующее наше собствен­ное суждение. И здесь путаницы можно избежать, лишь отказавшись рассматривать «р истинно» в качестве пред­ложения и соответственно признав, что оно символизи­рует (олицетворяет) внекритический акт принятия, кото­рый не есть что-то такое, что можно утверждать или звать. Следовательно, слово «истинный» не обозначает некое качество, которым обладает предложение р, но про­сто служит для того, чтобы фраза «р истинно» сообщала о том, что лицо, ее произносящее, продолжает верить в р. Считается, что сказать «р истинно» вместо «я верю в р» — значит сместить акцент (в пределах собственного принятия этого р) с личностного полюса па внешний. Высказывание «я верю в р» более адекватно выражает эвристическую убежденность или религиозную веру, в то время как форма «р истинно» предпочтительнее для ут­верждения высказывания, взятого из учебника по какому-либо разделу науки. Однако большее участие элемен­та доверия не обязательно соответствует в данном случае большей неопределенности того, что утверждается. Ак­цент на личностном факторе определяется страстностью поиска или стремления убедить. Эта увлеченность как в первом, так и во втором случае может изменяться в весь­ма широком диапазоне независимо от того, будет ли ут­верждаемое ею высказывание недвусмысленным или же статистическим и будет ли оно в последующем случае утверждать высокую или низкую степень вероятности. О фидуциарном компоненте следует всегда думать как о чем-то включенном в символ утверждения, предшествую­щий высказыванию, но отнюдь не в само эксплицитное высказывание.

Допущение, что истина, которую мы стараемся от­крыть, существует сама по себе, скрытая от нас только ошибочностью нашего подхода к ней, в точности соот­ветствует чувствам исследователя, стремящегося к усколь­зающему от него открытию. Это допущение может выра­жать также чувство внутреннего напряжения, порождае­мое неизбежным конфликтом между нашим убеждением, что мы нечто знаем, и пониманием того факта, что мы, возможно, и ошибаемся. Но ни в том, ни в другом случае внешний наблюдатель этих соотношений не может сопо­ставить знание истины другим лицом с истиной самой по себе. Он может сопоставлять лишь знание истины наблю­даемым лицом со своим собственным знанием о ней.

Согласно логике самоотдачи, истина есть нечто, о чем можно мыслить, только будучи в этом убежденным. И поэтому нельзя говорить о мыслительных операциях другого лица как о ведущих к истинному суждению в ка­ком-либо ином смысле, кроме одного: что эти операции ведут его к чему-то, что сам говорящий полагает истин­ным. Неправомочное использование допущения, что нечто истинно само по себе, можно проиллюстрировать на при­мере довода, который был приведен Р. Бреитуэйтом от­носительно индукции (Braithwaite R. B. Scientific Explanation. Cambridge, 1953, p. 278 ff.). Брейтуэйт доказывает, что если стратегия действия, лежащая в основе индукции, пра­вильна, то лицо В, которое верит в эту правильность ин­дуктивного метода, сможет прийти к выводу о его истин­ности, опираясь на этот же самый метод. Это подразумевает, говорит Брейтуэйт, три высказывания следующего характера: (1) высказывание р, представляющее собой утверждение, свидетельствующее в пользу индуктивной гипотезы, то есть говорящее об успешных в прошлом применениях индукции; (2) высказывание r, — являюще­еся утверждением об эффективности «метода выведения» \ и позволяющее на основании р утверждать индуктивную гипотезу; и, наконец, высказывание (3) q — сама индук­тивная гипотеза. Далее Брейтуэйт рассуждает следую­щим образом: если В рационально верит в р и в то же время либо верит (но не рационально) в r, либо r истин­но (хотя В в него не верит), либо В верит в r (но не ра­ционально), а в то же время r истинно, то отсюда В может с достоверностью и не впадая в логический круг вывести рациональную веру в q. Таким образом, (1) если В рационально верит ври субъективно верит в r, то вытекающая из этого рациональная вера в q конституирует «субъектив­ную достоверность» индуктивной гипотезы; или же (2), если В рационально верит в р, а r — истинно (неважно, верит В в это или нет), то это устанавливает, как считает Брейтуэйт, «объективную достоверность» гипотезы.

Что здесь действительно показано, так это то, что если мы верим в метод индукции, q, то верим так же и в то, что имевшие место ранее приложения этого метода, р, да­ют значимое для других свидетельство его эффективно­сти, r, если рассматривать эти приложения именно в све­те этого метода. Отсюда видно, что вера в индуктивный метод одновременно и является самосогласованной, и под­разумевает веру в ее собственную самосоглаеованностъ; но все это ничего не говорит об истинности этой веры. Если мы не верим в метод индукции, то из приведенного рассуждения воообще ничего не следует. Иллюзия дости­жения какого-то прогресса на пути установления истин­ности q возникает снова из-за неправомерного расчлене­ния целостной системы личностной вовлеченности. Пока­зано, что из «В верит в r» вытекает «субъективная досто­верность» q; на основе «r истинно» конституируется объ­ективная достоверность q, В первом случае вывод будет •бессодержателен, если только автор, связав себя обязатель­ством признавать q, не трансформирует «субъективную до­стоверность» в обладание истиной лицом В. Во втором случае утверждение «r истинно» используется как предпосылка для выведения q, хотя само это утверждение не может быть одобрено его автором, если он до того уже не одобрил q. В обоих случаях, однако, автор выступает по отно­шению к q, будучи уже заранее связанным избранной им системой предпочтений, в результате чего весь приписы­ваемый им лицу В процесс вывода сводится к простой иллюстрации его собственной авторской вовлеченности.

Мы видим в этом подтверждение неправомерности приверженности сопоставления знания субъективного, но­сителем которого является В, с объективным знанием (кроме как в том смысле, что мы судим о мнениях В с точки зрения наших собственных мнений). Единствен­ным подходящим мерилом для сравнения несовершенного знания с знанием совершенным остается то чувство рис­ка и близости результата, которое возникает в исследова­тельском поиске, свойственном ситуации самоотдачи.

Сноски

1. «Мнение истинно, когда имеется соответствующий ему факт, и ложно, когда такого соответствующего факта нет» (R u s s e 1 В. The Problems of Philosophy. London, 1919, 4th ed., p. 202). Ср.: «...всякая вера, которая не является простым импульсом к дейст­вию, имеет изобразительную природу, соединенную с чувством одобрения или неодобрения; в случае одобрения она «истина», ес­ли есть факт, имеющий с изображением, в которое верят, такое же сходство, какое имеет прототип с образом; в случае неодобрения она «истина», если такого факта нет. Это и есть определение «ис­тины» ж. «лжи». (Рассел Б. Человеческое познание, его сфера и границы. М., 1957, с. 188; срав. там же, с. 177—187).

Полани М. Личностное знание. М.: Прогресс, 1985. c. 298-310

Г. Риккерт

НАУКИ О ПРИРОДЕ И НАУКИ О КУЛЬТУРЕ