07.XronikaB

12

ХРОНІКА БЫХАЎЦА

Гэтая хроніка – трэці, самы поўны агульнадзяржаўны летапісны звод, выдатны помнік гістарычнай белетрыстыкі Беларусі і Літвы эпохі ранняга Адраджэння. Сваю назву атрымала па імені пана з-пад Ваўкавыска А.Быхаўца, у бібліятэцы якога ў 1820-ыя гады быў выяўлены адзіны вядомы яе спіс, што чытаўся ў рукапісу пачатку ХVIII ст., перапісанага лацінкай з больш даўняга, кірылічнага тэксту. Гэты рукапіс быў згублены ў другой палове ХІХ ст., але тэкст помніка захаваўся дзякуючы таму, што ў 1846 г. яго апублікаваў гісторык Т.Нарбут.

“Хроніка Быхаўца” прысвечана гісторыі Вялікага княства Літоўска-Беларускага ад легендарных часоў да пачатку XVI ст. Значная частка гэтай гістарычна-літаратурнай кампіляцыі грунтуецца на “Хроніцы Вялікага княства Літоўскага і Жамойцкага”, Галіцка-Валынскім летапісу і “Летапісу вялікіх князёў літоўскіх”. Арыгінальная ж частка твора складаецца з асобных дакументальных запісаў і белетрызаваных гістарычных апавяданняў пра мінулае Літвы і Беларусі, пра дзейнасць вялікіх князёў, гісторыю беларуска-літоўскіх княскіх і магнацкіх родаў (найбольш Гаштольдаў і Слуцкіх), пра тыя значныя ваенна-палітычныя падзеі з жыцця дзяржавы (пераважна другой паловы XIV – пачатку XVI ст.), якія не былі асветлены ў папярэдніх летапісах і хроніках. Яна напісана паводле гістарычных і сямейных паданняў, успамінаў відавочцаў, а таксама ўласных назіранняў аўтараў, якіх, верагодна, было двое. Адзін з іх – беларус праваслаўнага веравызнання, прыбліжаны да князёў Слуцкіх. Як летапісны звод гэтая хроніка была завершана, відаць, у 40-ыя гады XVI ст.

У “Хроніцы Быхаўца” адбіліся імкненні і погляды патрыятычна настроенай беларуска-літоўскай шляхты таго часу, заклапочанай гістарычным лёсам сваёй краіны. Як помнік грамадска-палітычнай думкі гэты твор засведчыў прыкметны рост гістарычнай самасвядомасці перадавых слаёў беларуска-літоўскага грамадства XVI ст., зацікаўленых у патрыятычным асвятленні, гераізацыі і паэтызацыі сваёй мінуўшчыны.

“Хроніка Быхаўца” адыграла значную ролю ў развіцці гістарыяграфіі літоўскага і беларускага народаў, паслужыла адной з галоўных крыніц для “Хронікі польскай, літоўскай, жамойцкай і ўсяе Русі” М.Стрыйкоўскага. Як помнік літаратуры з’явілася важным этапам у станаўленні беларускай гістарычнай прозы даўняй пары, спалучае гістарычную праўду і вымысел, традыцыйную, пагадовую форму выкладу гісторыі з разгорнутым прагматычным апавяданнем пра мінулае з перавагай белетрыстычных аповесцяў над кароткімі дзелавымі запісамі-паведамленнямі.

Урыўкі з “Хронікі Быхаўца” падаюцца паводле 32 т. ПСРЛ (М., 1975), толькі тэкст пераведзены з лацінкі на кірыліцу.

Рэдпадрыхтоўка В.А.Чамярыцкага.

[У год ад Божага нараджэння 401 прыйшоў Атыла¹, званы Бічом Божым, ад ракі Югры², або Юры, а яна і цяпер у зямлі Івакі-цара³; бацьку ягонага звалі Мандазіг. Выйшаў ён адтуль з трыма братамі сваімі, Ачарам, Рогасам і Бледам, і морам-акіянам прыплыў у Міжземнае мора, якое ляжыць паміж Францыяй і Гішпаніяй. І калі ён увайшоў у тое мора, якраз тады везлі з Брытаніі каралеўну Урсулу, каб выдаць замуж за сына англійскага караля; а пры той каралеўне было адзінаццаць тысяч паненак. Атыла саму каралеўну і ўсіх тых адзінаццаць тысяч паненак, што былі пры ёй, забіў, і яны ў імя Хрыста сталі пакутніцамі. Гэта першае зверства, учыненае ім над народам хрысціянскім. Потым ён абышоў Французскую і Валоскую⁴ землі і паплыў морам да Харвацкае зямлі, там ён сышоў на бераг і ўзяў сілаю Харвацкую зямлю. Авалодаў ён таксама Вугорскаю зямлёю, і збудаваў замак Будзынь⁵, і назваўся каралём вугорскім; а яго браты Ачар і Рогас памерлі. І калі ён будаваў Будзынь і абводзіў места мурамі, у той час ён свайго трэцяга брата, Бледу, забіў і адзін панаваў на ўсёй Вугорскай зямлі, і захапіў шмат гаспадарстваў, і як спачатку пераследаваў хрысціянаў, так і сеўшы на тым гаспадарстве, ні ў чым не змяніўся, але яшчэ большы вораг хрысціянам стаў. І, сабраўшы пяцьсот верных яму людзей, ён пайшоў у Валоскую зямлю і прыйшоў пад места, званае Аквілея⁶; тое места было тады пад цэсарам Марцыянам⁷; і Атыла аблажыў Аквілею. А тое места было вельмі моцное, і бараніла яго рымскае рыцарства, і таму зразумеўшы, што не зможа гэтага месца захапіць, Атыла не хацеў далей марнаваць часу і пайшоў углыб Валоскае зямлі да Рыма. А князі ды сенатары, якія]^а были у том мисте, бачечы так великую силу людей его, были огорнены страхом великим и розбеглися з места, а никоторые побегли до рыболов^I своих и там ся почали будовать на острове; то се назвала Венецыя.

А княжа именем Палемон^б, которое теж у том месте было, забравшыся со всим, и пры нем было пятсот семей шляхты рымское, а межы ними чотыры рожаи на выспе шляхты рымское, именем з гербу Китоврасова⁸ Довспрунков, гербу з Колумнов Прешпор Цезаринус, а з гербу Урсеинов Юлианус, а з гербу Рожы Торого^в, пошол морем межы земли, и взял со собою одного астронома, которы астроном знал ся по звиздах. И пошли на кораблех морем на полноч, и обшедшы Францыю и Англию, и вошли суть у королевство Дунское, а в королевстве Дунском увошли у море-акиян, и морем-акияном дошли до устия, где река Немон впадает в море-акиян, потом пошли рекою Немном уверх... там ся поселили и почали розмножатися (...).

(...) И в тыи часы князь велики Олгерд Гидыминович литовский и руский, справуючы радне господарство свое, и не малы час пановал у Великом княстве Литовском, и был в докончании и в доброй прыязни з великим князем Дмитрием Ивановичом московским. Которы же князь велики без кождое прычыны, опустившы докончания и прыязнь, и прыслал до великого князя Олгерда посла своего со одповедию, а прыслал к нему огонь и саблю, и даючы ему видати, што “буду в земли твоей по красной весне, по тихому лету”. И князь велики Олгерд вынял с огнива губку а кремень, и, запалившы губку, дал послу, а рек так: “Дай то господару и поведай ему, што у нас в Литве огонь есть, же бо он одказывает до мене, хотячы в моей земли быти по красной весне а по тихому лету. А я дасть Бог в него буду на Велик день, а поцалую его красным яйцом – через шчыт сулицою, а з Божыю помочыю к городу его Москве копие свое прыслоню; бо не то(й) валечник^II, што часу подобного вальчыт, але то(й) валечник, коли непогода вальки, тогды над непрыятелем своим непрыязни доводит^III”. И одпустившы посла и собравшы войска свои вси литовские и руские, и пошол з Витебска просто ку Москве. И на самы Велики день рано князь велики со бояры и со князи от зав(у)трыни идет з церкви, а князь велики Олгирд со всими силами своими, роспустившы хоругви свои, вказался на Поклонной горе⁹.

И видячы то князь велики московски и впаде в страх велик и ужасеся, видячы великого князя Олгерда з великою силою его, иж прышол на него так моцне а сильне подлуг слова своего. И не могучы ему жадного одпору вчынити, и послал до него, просячы его и великие дары ему обицаючи, абы его з ойчызны его Москвы не выгнал, а гнев бы свой одпустил, и взял бы в него, што хотел.

И князь велики Олгерд сожалися, и ласку свою вчынил, и з Москвы его не добывал, и мир с ним взял. А затым, змову вчынившы, и сам князь велики московски к нему выехал и с ним виделся, и дары многими безчысленне, золота, серебра и дорогим жемчугом, и собольми и инным дорогим а дивным зверем мохнатым князя великого Олгерда даровал, и шкоду, которую он прынял в земли его идучы, ему заступил^I. И затым князь велики Олгерд рек князю великому московскому: “Ачкольвек есми з тобою перемирылся, але ми ся иначей вчинить не годит, только мушу под городом твоим Москвою копие свое прыслонити, а тую славу вчынити, што велики князь литовски и руски, и жомойтски Олгерд копие свое под Москвою прыслонил”. И вшедшы сам на конь, и копие вземшы в руку, и прыехавшы ко городу и копие свое к стени прыслонил, и едучы назад рекл так великим голосом: “Княже велики московски. Паметай то, што копие литовское стояло под Москвою”. А затым князь велики Олгерд со всими войски своими и з великою честию, и з многим полоном, и з невымовным добытком, звоевавшы и городы многии побравшы, и границу вчынил по Можайск а по Коломну, и много людей попленившы, и со всими людми своими в целости во свояси отиде (...)¹⁰.

(...) И едучы назад¹¹ [князь велики Витольт и король Ягойло] прыехали ко Друцку, и были на обеде у князя Семена Дмитреевича друцкого. А королю Ягойлу вжо третяя жона была умерла без плоду, и он видел у князя Семена две сестрычне его красных, именем старшая Василиса, прозвишчом Белуха, а другая Зофия. И просил Ягойло Витольта, мовячы тым обычаем: “Мел есьми за собою тры жоны, две ляховицы^II, а третюю немкиню, а плоду есьми с ними не мел; а тепер прошу тебе, зьеднай ми у князя Семена сестрычну его меншую Софию, иж бы ее за себе понял, а з поколеня руского, ачей бы ми Бог плод дал”. И коли князь Витольт почал о том говорыти князю Семену, и князь Семен рекл: “Господару велики княже Витольте. Король Ягойло – брат твой корунованы а господар велики. Не могло ся бы стати лепей сестрычне моей, иж бы за его милостию была, нижли ми ся не годит ганьбу чинить и соромоты старшой сестре ее, иж бы она наперед старшое пошла замуж, а так бы нехай его милость старшую понял”. И коли то князь велики Витольт королу Ягойлу поведал, и он ему одказал: “Сам то я знаю, иж сестра старшая есть цуднейшая, нижли мает ус, а то знаменует, иж девка есть моцная, а я человик стары, не смею оное покуситися”. А затым князь велики Витовт, помыслившы з князем Семеном, и возвали до себе князя Ивана Володимеровича Бельского, братанича своего, и змовили за него тую старшую сестру Василису Белуху, а Зофию заручыли за короля Ягойла. А тые сестрычны князя Семеновы были дочки князя Андреевы Олгимонтовича Гольшанского¹². И потом король Ягойло прыслал панов знаменитых з Ляхов, и вземшы княжну Зофею отнесли до него до Кракова; он же, знаменитое веселие учынившы, понял ее за себе, и коруновали ее, и мел с нею два сына, Владислава, которы потом был королем угорским и польским; а другого сына мел Казимира, которы же потом был королем польским и великим князем литовским (...).

(...) В лето од початка света шесть тысячное девятсотное двадцать первое, а од Божыяго нароженя тысяч(а) четырыста дванатцатое¹³, почалася валька королю польскому Владыславу Ягойлу а брату его великому князю литовскому Витольту з немцы прускими. И собрали межы собою войска великии з обу сторон. Король Ягойло со всими моцами коруны Польское, а князь велики Витольт со всими силами литовскими и рускими, и з многими татары ордынскими; а мистр пруски также з моцами своими и со всею Решою Немецкою. И коли вжо вси войска з обу сторон были поготове, тогды король Ягойло и князь велики Витольт тягнули ку битви все лесными дорогами, а поля ровного а шырокого не могли мити, где бы ся мили ку битве застановити, нижли только были поля ровныя а великие под местом немецким под Дубровным¹⁴. И бачыли то немцы, иж ляхове и литва з так великими войски не могли нигде инде витягнути, только на тыя поля, и дла того копали ямы и прыкрывали землею, иж бы в них кони и люди падали.

И коли вжо король Ягойло и князь велики Витольт з войски своими перетегнули оные лесы и прышли на тые Дубровенские поля, тогды гетман был найвыжшы во войску Ягойловом пан Сокол Чех¹⁵, а дворны гетман был пан Спыток Спыткович¹⁶, а в Витольтови войску старшы гетман был князь Иван Жедевид¹⁷, брат Ягойлов и Витольтов, а дворны гетман пан Ян Гаштольт¹⁸. И как почали оные вышейписаные гетманове люди шыховати, а о тых ямах ничого не ведали, што на них немцы покопали, а так, шыкуючы войско найвыжшые гетманове, князь Иван Жедивид а пан Сокол, в ямы повпадали и ноги собе поламали, и вельми образилися^I, ш чого ж и померли; и не только одны гетманове, але и многим людем от тых ям шкода великая ся стала. И видячы то король Ягойло и князь велики Витольт, иж гетманове их найвыжшые в прыгоду попали, и на тых мейсцах за ся двух гетманов король обрал, и поручыл пана Спытка, а пана Яна Гаштольта на Соколово местце, а Витольт установил Яна Гаштольта. Обрали и казали войско шыховати и гуфы ку битве становити, а оных ям здрадливых варовати.

А затым тые гетманове, войско зшыховавшы, потягнули ку битве, а немцы также, видячы то, почали ся с ними потыкати, и почалася битва з пораня межы немцы и войски литовскими, и многое множество з обу сторон войска литовского и немецкого пало. Потом, видячы князь велики Витольт, што войска его сильно много побито, а ляхове им жадное помочы вчынити не хотят, и князь велики Витольт прыбег до брата своего, короля Ягойла, а он мшы слухает. А он рек так: “Ты мшы слухаеш, а князи и панове, братя мои, мало не вси побиты лежат, а твои люди жадное помочы им вчынити не хотят”. И он ему поведил: “Милы брате, жадным обычаем иначей вчынити не могу, только мушу дослухати мшу”, и казал гуфу своему коморному^II на ратунок потягнути, которы же гуф войску литовскому помоч прытягнувшы, и пошол з войски литовскими, и немец наголову поразил, и самого мистра и всих кунторов его до смерти побили, и безчысленное множество немцов поймали и побили, а иные войска ляцкие ничого им не помагали, только на то смотрели. А затым всих их поразившы и многие городы и земли их побравшы, а остаток на конец выпленившы и выпалившы, и пусту землю вчынившы, и з великою честю и з немымовным звытяжством, и на весь свет знаменитую славу осягнувшы, за ся до своих земль доехали, и половицу хоругвей немецких и бороды мистрову и всих кунторов его з мертвых ободравшы, и половицу взяли до Польски, а половицу до Литвы, где ж тые бороды и хоругви их в замку Краковском в церкви святого Станислава, а в Вильни также у [церкви] святого Станислава завешоны суть (...).

(...) А потом на зиму князь велики Витольт просил короля Ягойла до себе в ловы на зубры до Беловеж на потеху, и король Ягойло прыехал до него з королевою Зофиею. И просил князь Витольт по тых ловех короля Ягойла, абы с ним ехал до Вильни, и всю зиму абы с ним весполок зимовали у Вильни, и потехи и веселия межы собою великие чынили.

И будучы король Ягойло у Витольта у Вильни, и почнет мовити брату своему, князю великому Витольту: “Милы брате, понял есьми жону мою молодую, а я человик летни^I, не вем бых вжы плод мел, а ты ешче ч(е)ловик дужей мя, можеш плод со своею жоною мети, а прото ражу тебе, абысь слал до цесара и о то бысь стал, штобы еси мог королем быти, а я тобе хочу допомочы у цесара и в папежа”. И князь велики Витольт рекл: “И как же бых я мог к тому прыйти, коли цесара не знаю, а ни он мене, а однако ж хочу так вчынити, бы ми на то наложыть^II великий наклад^III, и цесара и инных панов хрестиянских хочу в себе мети в Луцку”. И королу Ягойлу то ся подобало и радил, абы так вчынил. А потом короля Ягойла з великою честию и даровавшы многоценными дары отпустил до Польски, а сам к тому ся готовал, как бы цесара и тых панов хрыстиянских в соби мити и чым подняти^IV.

И будучы на другую зиму, послал послов своих до цесара хрыстиянского и до короля дунского, и княжат поморских, и до княжат слензских^V и немецких, и до зятя своего, великого князя московского, и до князя великого тверского, и до князя великого резанского, и до цара перекопского, и до воеводы волоского, и до иных панов хрыстиянских, жедаючы, абы в него были. Где ж цесар хрыстиянски, на тот час будучы и королем угорским и ческим, Жыгимонт¹⁹, у Витольта был, и король польски Ягойло, брат Витольтов, и король дунски^VI, и цар перекопский, и великий князь резанский, и великий князь московский, зять Витольтов²⁰, и князь велики тверски Борыс Александрович, и мистр пруски и лифлянтски, и князь Одоевски, и Перемышльски, и Новосельские, и воевода волоски, и послы великие од Иоана Палеолога²¹, цара греческого, и княже мазовецкое, и инных княжат и панов хрыстиянских и розмаитых гостей много.

И коли тые гости у великого князя Витольта были, и князь велики Витольт достаток давал им велики, и выхожывало на них оброков на кожды день: меду сыченого сем сот бочок, окром мушкател^VII и вин и малмазей²², и инных питей розмаитых; а яловиц сем сот, баранов, вепров сем сот, жубрей^VIII по шестдесят, лосей по сту, кроме инных розмаитых зверын и инных многих мяс и домовых потреб; и держал тых гостей велики князь Витольт в себе сем недель. И видячы то цесар по Витольте, иж такую им учту великую чынил и достаток велики давал, и к тому богатство его великое, и сам цесар рекл до Витольта: “Княже велики Витольте, бачым по тобе, иж ты княже богатое и великое, а к тому новы хрыстиянин, и годится бы тоби быть паном корунованым, и межы нами, короли хрыстиянскими, быть братом”. И князь велики, услышавшы то от цесара, и зрозумел на то волю цесарскую; и того ж часу весполок з братом своим, королем Ягойлом, просил от цесара, абы на тое цесар стал, и коруну ему прысволил мить, и до отца святого папежа штобы послал, абы посвятившы коруну князю великому Витольту дал. И цесар к тому призволил, и того ж часу одправил послов своих до папежа, жедаючы отца святого папежа, абы коруну Витольту подлуг обычая хрыстиянского дал. И князь велики Витольт пры том после цесарском отправил своего посла до Рыма, до отца папежа²³, з поселством своим, и теж з листы королев хрыстиянских, пана Семена Дедиголдовича а пана Шедибора, брата Кезгайлова.

Потом цесар везвал к собе короля Ягойла и почал ему мовить: “Вижу сам, што межы вами есть братство з Витольтом одно, иж панове литовскии есть вельми валечныи, а так абы пана своего, князя великого Витольта, не намовили ку вальце против тебе, и штобы тебе валькою трудности которое не вчынили, а прето я тоби ражу: намовляй князя великого Витольта, абы панов своих намовил, штобы панове литовские содиночилися з паны твоими коруны Польские и взяли межы собою братство и гербы межы собою подавали, один от одного, и тым бы ся зпрыязнили и в братство прышли. Коли тогды они збратят^I межы себе, и через то вжо нельзя будет им вальки почынати на тебе и на землю Польскую”. И Ягойло просил цесара, абы тыми ж словы намавял Витольта; и коли в него был, и цесар ему тые слова мовил. И Витольт ему рекл: “Я того не могу вчынити без воли панов-рад своих”. И просил цесара, абы пры том был, “как буду паном своим мовити тые слова, иж паном хрыстиянским, цесару его милости ся видит, и брату моему королю Ягойлу, то штобы межы тыми панствы нашыми был впокой, и теж межы вами братство, прыязнь, штобы вы з ляцкими паны убратилися, гербы от них побрали”. И цесар теж почал паном литовским мовити, иж панове ляцкие не могли иначей впокою вчынити межы кролевством Ческим и Польским, а завжды межы тыми кролевствы вальки бывали, а так панове ляцкии з паны ческими тым збратилися, иж гербы собе ляхове побрали у панов ческих, и коли гербы побрали, а тым ся збратили, и от тых же мест валька межы ними перестала, и в покою межы себе жывут.

Панове литовские поведели цесару и князю великому Витольту тым обычаем: “Милостивы цесару и господару наш, велики княже Витольте. Ляхове не была шляхта, але были люди простыи, а ни мели гербов своих и великими дары того доходили в чехов. Беручы так великии скарбы от них и гербов своих им жычыли^II, и шляхтою их почынили^III, и в гербы свои их прыняли, але мы шляхта старая, рымская, которыи предки нашы з тыми гербы своими зашли до тых панств и их вжывали, а так мы тепер их маем и их вжываем яко своих, а через них не потребуем жадных инных гербов новых, але ся держым старых своих, што нам предки нашы зоставили”. И цесар поведил паном литовским: “Мы то и сами ведаем, што вы есть старая шляхта рымская, але не для того, штобы есте гербы прыймовали в ляхов, жебы для шляхецтва, бо вы старшая шляхта и предняя^IV, ниж ляхове, але гербы в них берете для одиноцтва и для брацтва межы вами, бо коли гербы межы себе поберете, тогды один одному братом зостанет, и повинен будет один одному спрыяти”.

А потом Витольт на впокой намовил панов своих, абы з ляхи збратилися и гербы от них брали дла того, штобы тым ростырком^I переказы не вчынили коруне его, а мовил им тым обычаем: “Вед же, коли коруну прынесут, и вы им за ся можете листы их назад одослати, а гербы их покинути, а свои старыи за ся взяти”. И панове, слышачы тыи слова од господара своего, а жычечы ему коруны, и на то призволили. А потом князь велики Витольт цесарей и всих тых гостей, которыи на том зьезде были, даровавшы знакомитыми и многоценными дары, и одпустил. Где ж межы иншыми дары князь велики Витольт даровал цесара рогом великим турим, того тура, што князь велики Гидымин вбил на горе у Вильни, которую тепер зовут Турьею горою.

И после того князь велики Витольт жыл тры годы²⁴, и спросил до себе короля Ягойла в ловы. И будучы Ягойлу з Витольтом и рознеможеся Витольт и умре от початку света шестое тысячы деветсотного первого, а од Божого нарожения тысяшча чотырыста трыдцатого м(еся)ца 8-бра 23 дня. А пан Сенко з паном Шедибором, з братом пана с Кезга(й)ловым, ехали з коруною з Рыма од папежа, а мешкали в Рыме тры годы для того, иж валька была ве Влошех^II, и для того не смели з коруною ехати; а весть их зашла ве Львове о смерти великого князя Витольта, што умер. И ляхове, не жычечы коруны Литве, и коруну в них тую отняли, и розсекшы ее на полы и прыложыли ко коруне бискупа краковского, которая и тепер пры замку Краковском у костеле святого Станислава есть (...).

(...) В лето шестое тысячы девятсотное сорок осмого (р. 1440), пануючы великому князю Жыгимонту²⁵ на Вильни и на Троцех, и на всих Руских и Литовских и Жомойцких землях, и сильные окрутенства чынил подданым своим, а звлашча над рожаем шляхецким, немилостиве их имал и тяжкие окрутенства над ними чынил, невинне их карал и мордерства над ними чынил, якие вымыслити могл, над всими княжеты и панеты и рожаем шляхецким всих земль Литовских, Руских и Жомойтских. И был тому рожаю шляхецкому вельми окрутны и всими учынки своими злыми прыровнаны есть ко Антыоху сирскому и Ироду ерусалимскому, и к предку своему, великому князю литовскому Тройдену, которы сильныи окрутенства чынил над землями Ляцкими и Рускими.

И тыи подданыи его, вся шляхта, тому терпели, як верныи рабы пану своему, и ничого злого ему не чынили а ни мыслили; и он же окаянник князь великий Жыгимонт не насытился злости своей и мыслил в серцу своем по дьяволу научению, како бы весь рожай шляхецки погубити и кров их розлити, а поднести рожай хлопски, псю кров. И напервей своих блиских и прырожоных двух князей поймал, хотячы о горло прыправити, напервей князя Юрья Лынгвеневича²⁶ а князя Олелька Володимировича²⁷; и посадил князя Юрья Лынгвеневича у меншом замку Троцком, а князя Олелька у Кернове, а княгиню его з двема сыны, з Семеном и з Михайлом, в Утяне²⁸. И ешче на том мало маючы и на остаток раду и умысл свой злы на том зоставил, – сейм велики вчынити, а на том сейме всю шляхту выстинати^III и выкоренити, а хлопски рожай поднести. И пишет грамоты окаянник по всим землям своим властем Великого княства, княжатам и панятам и всей шляхте, прыказуючы, абы вси на сейм ехали, поведаючы прычыну речы земское^I, а злость свою втаил, што противку их вмыслил.

А в тот час был воеводою виленским Довгерд, а воеводою троцким Лелюшы. И тыи два паны, доведавшыся достовирно, яко тот сейм положен на пагубы всего рожаю шляхецкого и их самих, и возвали к соби в раду князя Черторыскаго. И тыи тры паны врадили и вмыслили князя Жыгимонта о смерть прыправити, а иншых князей и панов на тот час пры Жыгимонте никого не было. И на том раду свою зоставили, иж самым им городы Вильню и Троки засести и держати их на князя Швидрыгайла, которы втек до Волох по поражце побойской от Михайлушка Жыгимонтовича²⁹. И врадили так и направили дворанина родом киянина на имя Скобейка, и дали ему трыста воз сена, а на кожды воз по пяти человеков у зброях под сено узложыли а по человеку, што возов держали, и отправили того Скобейка до Троков, яко бы з сеном дякольным^II. И отправившы Скобейку и послали до Волох до князя Швидригайла искати его. И князь Александро Чарторыски³⁰ и (з) Скобейком уехал в замок Троцки в неделю вербную. В тот же час сын князя Жыгимонтов вышол з града до костела, а сам князь Жыгимонт слухал мшу в замку в ложницы. И вьехавшу князю Чарторыскому (з) Скобейком зо всими тыми возы в город, и город затворы, и люди оныи вси вышли з возов и пошли просто до ложницы князя Жыгимонтовы, где он мшу слухал.

А был у князя Жыгимонта медведь, в котором вельми ся кохал, и завжды, коли прыхожывал до ложницы, и как лапою дернул, тогды его завжды пушчано. А так князь Чарторыски (з) Скобейком прышодшы со всими тыми людми, и дернул рукою по дверем. И князь Жыгимонт мнимал медведь и казал дверы отчынити, и в тот час кинулися до ложницы, и почал князь Чарторыски вымовяти ему вси его злые учынки, што он чынил над всею шляхтою Великаго княства, а к тому, што ешче вмыслил был на остаток на том сейме всих князей и панов и весь рожай шляхецки выкоренити и кров их розлити, а псю кров хлопскую поднести. И тыи слова вымовившы рекл на остаток: “Што еси был наготовал князем и паном и всим нам пити, тое ты тепер пий один”, и кинулися к нему, хотячы его убити. Понеже не было чым, и тот Скобейко ухопил вилы в комине, што огонь поправуют, и тыми вилами вдарыл его в тот час, как божые тело подносил каплан, и кров скочыла з головы на стену, которая ж и до днесь есть на стене в ложницы его на вежы у большом замку Троцком. И в тот час пал на него милостник^III его на имя Славко, не хотячы видети смерти господара своего, понеже бо вельми был люб великому князю Жыгимонту; а они того Славка взяли и кинули окном з вежы, и он там шыю зламал. А князь Жыгимонт в тот час жывота доконал повелением воеводы виленского Довгирда а воеводы троцкого Лелюшы, а князя Чарторыского, и от руки Скобейка киянина убиен бысть у вербную неделю м[еся]ца [марта 20 дня] (...).

(...) В лето шесть тысячное девятсотное шестдесят первое (р. 1453) мисяца мая двадцать девятого [дня] взят бысть Царгород од турков.

В лето шесть тысячное девятсотное шестдесят другое преставися князь Александро Володимерович киевски, прорекомы Олелько, и зоставит по соби двух сынов, князя Семена а князя Михайла. И король по смерти отца их не дал вдел межы них Киева, але даст от себе держати князю Семену, а князь Михайло сел на отчызне своей, на Копыли, бо дед их князь Володимир бегал на Москву³¹ и тым пробегал отчызну свою Киев.

В лето шесть тысячное девятсотное шестдесят шостое преставися воевода виленски Иван Гаштольт.

В лето шесть тысячное деветсотное семдесят осмое преставися благовирная княгиня Александровая Настасия киевская, внука Витольтова³².

В лето шесть тысячное деветсотное семдесят девятое послан бысть князь Михайло од короля Казимира Александрович к Великому Новогороду наместником. Того ж лета [месяца] декабра четверты [день] преставися бла[го]верны князь Семен Александрович киевски (...).

(...) Того ж (1486) году Казимир король³³, бывшы в Лясех, прыехал до Литвы, ино в тот час прыбег до него князь велики Михайло Борысович тверский, а великое княжение тверычы подаша великому князю Ивану Василевичу московскому.