1 курс / Психология / Общая психология 2

действовать без колебания по известному стереотипному пути. В общем мож­

но сказать, что большая часть каждого обсуждения состоит из обращения ко всем возможным способам понимания совершения или несовершения данного

действия, о котором идет речь. В тот момент, когда мы наталкиваемся на та­ кое понимание (концепцию), которое позволяет нам применить какой-нибудь принцип действия, который составляет установившуюся и постоянную часть

нашего Я, наши сомнения кончаются. Лица, стоящие у власти, которым прихо­ дится произносить много решений ежедневно, носят в себе целый запас рубрик

для классификации, причем каждая из этих рубрик связана с каким-либо про­ извольным своим следствием, и по этим рубрикам они стараются по возможно­ сти разместить новый вопрос или дело, встретившиеся им. Если это новое дело

такого рода, что не имеет прецедента и к которому нельзя применить никакого

из готовых правил, то эти лица чувствуют себя растерянными и расстроенны­

ми неопределенностью задачи. Однако, как только они видят путь к знакомой

классификации, они снова чувствуют себя легко. Таким образом, в действии, как и в рассуждении, важным является отыскание верной концепции. Конкретные ди­

леммы не идут к нам с ярлыками, наклеенными на их спинах. Мы можем назвать

их множеством названий. Умный человек тот, кто, отыскивая такое название, следует требованиям данного частного случая. «Рассудительный характер» — это такой, который обладает запасом стойких и значительных целей, и который не решается на действие, пока не удостоверится, способствует ли оно или вредит какой-нибудь из них.

В двух других ближайших типах решения окончательное «да будет» слу­ чается до того, когда все документы налицо. Часто случается, что нет никакого высшего и властного основания избрать один путь или курс, а не другой. Мы остаемся долго в состоянии колебания и нерешительности, и может наступить час, когда мы чувствуем, что даже плохое решение лучше, чем вовсе никакого решения. При таких условиях часто случается, что какое-нибудь побочное или второстепенное обстоятельство, исходящее от какого-нибудь частного движе­

ния нашей утомленной мысли, перевесит баланс в сторону какой-нибудь одной

альтернативы, к которой мы начинаем склоняться, хотя если бы произошел в то время какой-нибудь противоположный случай, он мог бы произвести обратный результат.

Во втором типе решений наше ощущение в значительной степени таково, что мы как бы оставляем себя плыть по течению, относясь безразлично к тому направлению, по которому нас случайно направит что-либо извне, причем нами

владеет уверенность, что, в конце концов, будет так же хорошо, направимся ли мы в одну сторону, или в другую, и что дело, во всяком случае, будет наверняка

выполнено правильно.

В третьем типе определение пути кажется одинаково случайным, но оно исходит изнутри, а не извне. Часто, когда отсутствие господствующего и повели­

тельного принципа делает наше решение запутанным и нерешительно блуждаю­

https://t.me/medicina_free

щим, мы замечаем, что начинаем действовать как бы автоматически или будто отдаваясь непроизвольному разряжению наших нервов в направлении одного из членов дилеммы. Но это ощущение движения действует на нас так возбуждающе

после нестерпимого состояния колебания и бездействия, что мы безропотно

предаемся ему и восклицаем: «Ну, вперед! Что будет, то будет! Пусть хоть небо на нас обвалится!» Это беззаботное, ликующее торжество в нас энергии, почти не

предваряемое размышлением, вызывает у нас такое самочувствие, как будто мы являемся скорее пассивными зрителями наших действий, влекомыми какой-то

внешней силой, чем людьми, произвольно действующими. Этот тип решений, слишком внезапных и порывистых, редко случается у натур хладнокровных и вялых. Но, вероятно, он част у лиц с сильной эмоциональностью и неустойчи­ вым, колеблющимся характером. В людях же, прославленных, как Наполеон, Лютер и т.д., у которых упорная страсть соединяется с кипучей деятельностью, если по какому-нибудь случаю исходу их страсти мешают колебания или пред­

варительные размышления, решение должно, по всей вероятности, очень часто получаться катастрофическим путем. Поток прорывается совершенно нежданно сквозь плотину. У известных характеров это должно происходить так часто, что

может служить достаточным объяснением их склонности к фаталистическому образу мысли. А фаталистический образ мысли сам, конечно, увеличивает силу

энергии, только что вышедшей на свои возбуждающиеся пути разряжения. Есть четвертая форма решения, которой часто кончается обсуждение

столь же внезапно, как и в третьей форме. Она бывает тогда, когда вследствие

какого-либо внешнего опыта или каких-нибудь необъяснимых перемен мы

вдруг переходим от легкого и беззаботного настроения к серьезному, напряженно­ му, а, быть может, и в каких-либо других случаях. Целая лестница, по которой мы до сих пор располагали наши мотивы и побуждения по их сравнительной важности, претерпевает тогда перемену, подобную той, какую производит в

зрении перемена зрительного уровня у наблюдателя. В этом случае объекты,

возбуждающие печаль или страх, влияют сильнее всего. Когда один из них дей­ ствует на нас, то все мотивы, являвшиеся яркими в «свете фантазии», теряют

свою двигательную способность а все серьезное увеличивает чувства страха, или печали во много раз. Следствием является случай, когда человек мгновен­ но покидает свои более тривиальные проекты, на которые он тратил время, и

мгновенно принимает самые строгие и серьезные их противоположности (аль­ тернативы), которые до той минуты не могли вызвать его согласия. Все так на­ зываемые «перемены сердца», «пробуждения совести» и т.п., делающие многих из нас как бы «новыми людьми», можно классифицировать в этот четвертый тип. Характер человека вдруг поднимается в этих случаях до иного «уровня», и

колебания в обсуждении решительного шага сразу прекращаются.

В пятом и последнем типе решений может быть или не быть ощущения того,

что все документы для решения имеются в наличии и что всем мотивам под­

веден баланс. Но, во всяком случае, мы чувствуем, решая вопрос, что мы сами

https://t.me/medicina_free

нашей собственной волей склоняем чашу весов в одну сторону: в первом случае (т.е. когда баланс закончен) нам чувствуется так, будто мы добавили собствен­ ное живое усилие к весу логических доводов, которые, если бы они действо­

вали одни, были бы бессильны вызвать решающее разряжение, во втором же случае (т.е. когда баланс еще не готов) мы, как нам кажется, делали какое-то творческое дополнение вместо того мотива или основания, который приходит

путем работы простого рассуждения. Чувствуемый нами в этих случаях тяже­ лый глухой подъем воли заставляет отнести их к классу решений, совершенно

отличных субъективно от всех четырех предыдущих классов. Здесь мы не будем рассматривать вопрос о том, какое метафизическое значение может иметь этот

подъем воли и к каким выводам такое усилие может привести нас относитель­

но существования особой «силы воли», отличной от обыкновенных мотивов. Субъективно и феноменально чувство усилия, отсутствовавшее в первых ре­ шениях, приведенных нами, сопровождает решения этого типа. Отрекаемся ли

мы при этом ради чистого и сурового долга от всякого рода богатых светских радостей или наше решение будет тяжким решением, состоящим в том, что из двух путей нашего будущего поведения, как несовместимых друг с другом, дол­

жен быть избран один, даже если оба они одинаково приятны и хороши, и оба

одинаково совместимы с объективным, повелевающим принципом, как бы там

ни было, но этого рода действия всегда связаны с горьким чувством какого-то разрушения, как будто мы вступаем в какую-то уединенную нравственную пу­

стыню. Если исследовать ближе это состояние, то его отличие от первых рас­

смотренных случаев должно состоять в том, что в этих первых случаях в момент

решения в пользу одной из двух альтернатив ум как бы теряет из вида другую половину, тогда как в случае, описанном теперь, обе части альтернативы ярко

стоят перед умственным взором, и во время самого действия, так сказать, уби­ вающего эту вторую половину, т.е. ее возможность, решившийся на это пред­

ставляет себе ясно, как много в этот момент он теряет. Он намеренно вонзает

тернии в свое тело, и чувство внутреннего усилия, с каким совершается дей­

ствие, есть тот элемент, который делает этот пятый тип решения ярким контра­

стом с предыдущими четырьмя разновидностями, образуя из него совершенно особый род душевного явления. Большинство человеческих решений принад­ лежит к решениям «без усилия». В сравнительно малом их числе финальный

акт сопровождается усилием. Я думаю, что когда мы предполагаем, что усилия

встречаются гораздо чаще, чем это есть на самом деле, мы заблуждаемся в том,

что во время обсуждения у нас часто возникает ощущение затруднения в реше­

нии того или иного движения сейчас же, теперь. Позднее, после того как реше­ ние само собой легко совершилось, мы вспоминаем это ощущение и ошибочно

предполагаем, будто бы усилие действительно было сделано нами.

Существование усилия, как феноменального в нашем сознании, конечно,

не может вызывать сомнения или отрицания. Но с другой стороны, его значение

есть такой вопрос, о котором господствуют крайне различные мнения. От его

https://t.me/medicina_free

истолкования зависит решение вопросов, как о действительном существовании спиритуальной причинности, так и о существовании всеобщего предопределе­ ния явлений (детерминизма) или о так называемой «свободной воле». Поэтому

нам необходимо теперь более тщательно исследовать те условия, при которых у нас является ощущение «волевого усилия».

Ощущение усилия

Когда я говорил раньше, что сознание (или нервный процесс, идущий с ним) по

своей природе импульсивно, я должен был прибавить заранее, что оно должно быть для этого достаточно сильным. Существует замечательное различие в способно­ сти у разных родов сознания возбуждать движение. Интенсивность некоторых

ощущений или чувств практически способна стоять ниже возможности разряже­

ния, тогда как интенсивность других — выше этой возможности. Под «практиче­ ской способностью» я подразумеваю здесь способность при обычных условиях.

Такими условиями могут быть привычные задержки, подобные тому приятному чувству «dolce far niente», дающему всем и каждому из нас известную дозу лени, которое можно преодолеть только остротой импульсивных шпор; или же эта за­

держка может происходить от врожденной инерции или внутреннего сопротив­ ления самих двигательных центров, делающих невозможным раздражение, пока

не достигнуто и не преодолено некоторое внутреннее напряжение. Эти условия могут быть различны у разных лиц, а также у одного и того же лица в разное

время. Нервная инерция может увеличиваться или падать, а обыкновенная за-

держиваемость уменьшаться или увеличиваться. Интенсивность каких-нибудь процессов мысли и стимуляций может также изменяться независимо, а также какой-нибудь один путь ассоциации может стать более проходимым или наобо­

рот. Таким образом, в результате может появиться большая возможность изме­ нения в действительной импульсивности в данный момент каких-либо отдель­ ных мотивов, по сравнению с другими. Когда действия, совершаемые обычно

без усилия или задержки, как правило, легкие, становятся или невозможными, или совершаются с расходом усилия, это всегда происходит оттого, что мотив,

менее действенный при нормальных условиях, становится более действенным, а действующий сильнее становится слабее действующим. <...>

Усилие чувствуется, как первичная сила

Теперь мы видим, когда волевое действие осложняется усилием. Это случает­ ся тогда, когда более редкий или идеальный стимул вызывается в нас и ней­ трализует другие, более инстинктивные стимулы, это случается и тогда, когда

https://t.me/medicina_free

сильные взрывные наклонности задерживаются или сильные задерживающие условия превозмогаются. «Une ате Ыеп пёе», — как говорят французы, — дитя, которому при рождении феи принесли свои дары, не нуждается в усилиях всю

оставшуюся жизнь. Герой и нервный человек, наоборот, постоянно прибегают к ним. Непроизвольный способ нашего понимания внутренних усилий при всех выше описанных условиях представляет нам их активной силой, прибавляющей

свою силу к силам мотивов, которые в конце концов преобладают. Когда внеш­ няя сила воздействует на тело, мы говорим, что движение произойдет по линии

наименьшего сопротивления или наибольшего напряжения силы. Но, странный факт! Наш непроизвольный язык никогда не говорит в этом же смысле о воле­ вом движении, сопровождаемом усилием. Конечно, если мы будем рассуждать

a priori и определим линию наименьшего сопротивления как линию, по кото­ рой последовало движение, то физически закон должен с таким же значением удержаться и в умственной сфере. Но мы чувствуем во всех случаях сильного

волевого действия, что, когда преобладание получают более редкие и идеальные мотивы, линия, по которой направляется действие, есть линия не наименьшего,

а наибольшего сопротивления, и наоборот, линия отвергнутой мотивации была

как будто более проторенной и легкой даже в то самое мгновение, когда мы от­ казываемся следовать по ней. Тот, кто под ножом хирурга подавляет крики боли,

или тот, кто выставляет себя на общественную клевету ради исполнения своего долга, чувствуют себя так, будто они следуют по линии наибольшего времен­ ного сопротивления. Они говорят о победе и преодолении своих побуждений

и искушений.

Но пьяницы, лентяи и трусы никогда не говорят о своем поведении таким

образом, т.е. лентяи не говорят, что должны были победить свою любовь к тру­

ду, пьяницы не говорят, что им пришлось побороть свою наклонность к трез­ вости, трусы не уверяют, что они победили свою храбрость, и т.д. Если вообще

мы классифицируем пружины, вызывающие действие, на склонности, с одной стороны, и на идеалы с другой, то чувственник никогда не скажет, что его по­

ведение есть результат победы над его идеалом. Зато моралист всегда говорит о

своем поведении, как о победе над склонностями или влечениями. Чувственник употребляет термины не деятельности, говорит, что он забыл свой идеал, что он

стал глухим к велениям долга и т.п. Эти термины, по-видимому, предполагают, что идеальные мотивы per se могут быть приведены к нулю без употребления

на это энергии или усилия, и что самое сильное принуждение лежит только по

линии склонностей. В сравнении со склонностями, идеальные мотивы прояв­ ляют еще столь слабый голос, что его нужно искусственно подкреплять, чтобы

он получил преобладание. Его и подкрепляет усилие, делающее то, что кажется,

будто бы в то время, как сила склонности была существенно неизменна количе­ ственно, в это время сила идеала может иметь различную величину. Но что же

определяет сумму усилия, когда при его помощи идеальный мотив становится победителем над сильным сопротивлением чувственного рода? Сама величина

https://t.me/medicina_free

этого сопротивления. Если чувственная склонность мала, тогда и усилие мало; оно становится большим благодаря присутствию сильного антагониста, кото­

рого нужно превозмочь. И если нужно самое краткое определение идеального или морального действия, то самым лучшим, наиболее выражающим то, что нам в этом случае представляется было бы такое: это есть действие по линии

наибольшего сопротивления.

Факты можно символизировать наиболее кратко так: пусть буква С обо­

значает склонность, U — идеальный импульс, Y— усилие:

U само по себе меньше С; U+ Yбольше С.

Другими словами, если Y прибавляется к U, то С непосредственно противо­ стоит наименьшее сопротивление, и движение совершается вопреки ему.

Но Y, кажется, не составляет нераздельной части U. Оно появляется по

случаю, и его нельзя определить наперед. Мы можем сделать меньше или боль­ ше усилия по желанию, и если мы делаем усилие достаточное, мы можем об­ ратить самое большое умственное сопротивление в самое наименьшее. Таково, по крайней мере, то впечатление, которое факты непроизвольно производят на

нас. Но мы не будем теперь обсуждать верность этого впечатления, продолжим наше описание деталей. <...>

Волевое усилие есть усилие внимания

Таким образом, мы находим, что достигли самой сердцевины нашего исследо­

вания о явлениях воли, когда дошли до вопроса: посредством какого процесса, мысль о каком-нибудь данном действии становится стойко преобладающей в нашей душе? Когда какие-нибудь мысли преобладают без усилий, это мы до­

статочно изучили в различных главах об ощущении, ассоциациях и внимании, где были указаны законы их появления и удерживания перед сознанием. Мы

не будем возвращаться вновь к этим исследованиям, так как узнали, что «инте­ рес» и «ассоциации» — те слова (пусть это вполне или не вполне достаточно), на которых должно остановиться наше объяснение. Там же, где преобладание какой-нибудь мысли сопровождается проявлением усилия, мы имеем случай гораздо менее ясный. Уже в главе о внимании мы обещали окончательно рас­ смотреть позднее произвольное внимание, сопровождаемое усилием. Теперь мы

довели наше изложение до того пункта, где увидели, что внимание, сопровожда­

емое усилием, есть все, что требуется в каком-либо случае «волевого» процесса.

Короче говоря, существенное положение воли, т.е. положение, когда она наиболее

«произвольна», — мы имеем тогда, когда она обращает внимание на предмет, на который обратить внимание затруднительно, и удерживает его перед сознанием.

Это и есть сущность того, что мы раньше называли образным выражением «да

https://t.me/medicina_free

будет». А тот результат, что за достижением этого волевого акта (т.е. за останов­

кой внимания на известном объекте) должен следовать непосредственно дви­ гательный результат, есть чисто физиологический случай.

Таким образом, существенным явлением воли является усилие внимания3. Каж­

дый из моих читателей знает по собственному опыту, что это так, поскольку каж­ дый бывал охвачен порывом какой-либо страсти. В чем состоит трудность для

того человека, который действует под влиянием неразумной страсти, поступать так, будто его страсть была разумна? Конечно, эта трудность не физического

рода. Физически также легко избежать драки, как и начать ее, присвоить себе чьи-нибудь деньги, как и истратить их на чью-нибудь чужую прихоть, уйти от дверей кокетки, как и войти в них. Трудность тут — душевные свойства. Она

состоит в вызывании перед сознанием разумной идеи и в удержании ее. Когда нами овладевает какое-либо сильное эмоциональное состояние, то с ним вместе является и склонность вызывать только такие образы, которые благоприятны

этому состоянию. Если случайно обнаруживаются какие-либо другие, то мы мгновенно подавляем или изгоняем их.

Если нам весело, то мы не можем удержаться на мысли о тех неудачах или

о том риске, какими обставлен избранный нами путь; наоборот, если мы на­ строены мрачно, мы не можем думать о новых триумфах, прогулках, любов­

ных похождениях и забавах; если мы переполнены мстительным чувством к кому-нибудь, то мы не чувствуем склонности оправдать своего врага, сравнивая его характер с нашим собственным. Нас ничто в мире не способно так сердить

и раздражать, как хладнокровные реплики тех лиц, к которым мы обращаемся с горячими упреками и страстными речами. Если мы не можем ответить, мы на­ чинаем сердиться, это происходит потому, что наши страсти имеют нечто вроде

самосохранения, благодаря которому эти страсти как бы чувствуют, что, если в нашей мысли найдут себе место образы, противоречащие им, то эти образы станут работать постепенно до тех пор, пока не охладят самую живую искру всего нашего расположения и не разрушат в прах наши воздушные замки. Таков

3 Это волевое усилие в чистом и простом виде следует отличать от мышечного усилия, с которым его обычно путают. Это последнее состоит из всех тех периферических ощущений, которые могут возникнуть при совершении мышечного движения. Эти ощущения, если движения массивны, а тело недостаточно «свежо» (т.е. полно энергии), могут быть весьма часто неприятными, особенно в тех случаях, когда сопровождаются приостановкой дыхания, приливами крови к голове, резким трением кожи пальцев, сильным напряжением в ногах, плечах и связках. И только ввиду этой неприятности, мысль должна делать волевое усилие, чтобы устойчиво представить их осуществление и затем вызвать его. Но то, что они будут осуществлены мышечным действием, является чисто случайной подробностью. Бывают примеры, когда решение («да будет») требует огромного волевого усилия, хотя мышечное действие совершенно незначительно, например, вставание с постели и умывание в холодное утро. Между тем, солдат, стоящий тихо в огне выстрелов сражения, должен испытывать тяжелое ощущение от бездеятельности своих мышц. Действие его воли, удерживающее от бегства, тождественно с тем, какое требуется для болезненного мышечного усилия. В обоих случаях трудно удерживать себя на осуществлении идеи.

https://t.me/medicina_free

неизбежный результат действия рассудочных идей на другие идеи, поскольку первые могут достигнуть того, что их покойно выслушают, и, соответственно этому, голос страсти везде и всегда старается совершенно заглушить слабый го­

лос благоразумия, чтобы предупредить возможность его влияния на нас, если он будет услышан. «Дайте мне не думать об этом! Не говорите со мной вовсе!».

Вот внезапный крик всех тех, кто в страстном состоянии встречает на своем

пути благоразумные соображения, способные удержать их движение. В разуме есть нечто до такой степени ледяное, как в холодной душе — нечто, кажущее­ ся столь враждебным данному движению нашей жизни, столь отрицательное, когда этот разум прикасается к нашему сердцу своим перстом, холодным, как у трупа, и говорить: «Стой! Оставь! Вернись! Сиди спокойно», — что нет ничего

удивительного в пугливом отношении большинства людей к влиянию, которое, в данный момент, кажется нам голосом самой смерти.

Однако человеком с сильной волей можно назвать только того, кто неуклон­

но прислушивается к малейшему голосу благоразумия и кто смотрит без страха в лицо этому дышащему смертью советнику, когда он приходит, кто дает свое согласие на присутствие этого советника, сам призывает его, соглашается с ним

и удерживает его вопреки целой толпе возбуждающих умственных образов, ко­ торые поднимают бунт против этого голоса и желали бы вычеркнуть его из ума.

Удерживаемый таким образом при посредстве разумного внимания, этот трудно сохраняемый образ начинает затем сам призывать себе на помощь своих союзни­ ков, кончая тем, что изменяет совершенно расположение сознания у человека. А

с изменением в сознании, изменяется и действие человека, так как новый пред­ мет, заняв стойкое положение среди его мыслей, производит неизбежно свои особые, собственные двигательные результаты. Трудность состоит тут именно в

том, чтобы достигнуть обладания полем сознания. Хотя непроизвольное течение мысли приводит на совсем иной путь, но следует держать внимание в таком на­

пряжении, чтобы данный объект, по крайней мере до тех пор, пока он достаточно

разовьется, удерживался в мысли по данному вопросу. Эта напряженность со­ знания — фундаментальный акт воли. И практически работа воли в большинстве

случаев заканчивается тогда, когда обеспечено хотя бы простое присутствие в на­ шей мысли объекта, который встречается неблагоприятно при непроизвольном ходе мысли, затем уже выступает сама собой и начинает действовать таинствен­

ная связь между мыслью и двигательными центрами, после чего следует обычно повиновение органов нашего тела нашей мысли, но каким путем совершается это последнее, мы не можем даже вообразить.

Из всего вышеизложенного должно быть ясно каждому, что непосред­ ственный пункт приложения волевых усилий лежит исключительно в умствен­

ной (психической) области. Вся драма есть душевная драма. Вся трудность есть душевная трудность, трудность с идеальным объектом нашего мышления. Од­ ним словом, это — идея, к которой применяется (или прилагается) наша воля,

идея, которая, если мы упустили ее, снова погрузилась бы в сон, но которую мы

https://t.me/medicina_free

не хотим упустить. Согласие на безраздельное присутствие идеи — единственная заслуга усилия. Единственная функция усилия состоит в том, чтобы вызвать такое согласие в душе. А для этого существует один только путь. Чтобы чело­

век согласился на известную идею, она должна быть удержана от угасания и ухода. Она должна удерживаться перед умом, пока не наполнить его. Это на­

полнение ума идеей, с сопровождающими ее союзниками (ассоциированными

с нею идеями и образами) и есть согласие на идею и на факт, который она

собой представляет. Если эта идея есть идея о нашем собственном телесном

движении (или включает его в себя), в таком случае согласие на нее, которо­ го мы достигаем с таким трудом, называется двигательной волей. Поскольку

природа мгновенно следует за нами, идет, так сказать, по пятам внутреннего решения нашей воли, сопровождая его внешними переменами (движениями) в том, что составляет в нас ее собственную часть. Если бы природа была еще

великодушнее, она подчинила бы нашей воле непосредственно и все другие свои части или области!

Описывая выше рассуждающий тип решений, мы уже говорили, что такое решение приходит обычно тогда, когда найдет правильное понятие о данном

случае. Однако там, где правильное понятие является антиимпульсивным (т.е.

противным двигательному побуждению), вся наша умственная изобретатель­

ность обычно направляется на то, что бы скрыть это правильное понятие от нашего взгляда и отыскать для данного случая такие примеры, с помощью ко­ торых наше расположение в данный момент могло бы быть санкционировано

и наша страсть или порок могли бы царствовать без помехи. Сколько оправда­ ний себе изобретает пьяница при каждом новом влечении к вину! То он уверяет себя, что необходимо попробовать вот это вино, потому что оно новинка и с

ним де связаны интересы умственного прогресса, тем более, что оно уже на­ лито, и было бы грешно выплеснуть его, к тому же другие стали уже пить, и было бы кокетством — отказаться от налитой рюмки. Или пьяница уверяет себя, что вино нужно ему только как средство хорошенько уснуть или получить благодаря вину большую способность к работе, или он утверждает, что не стал

бы пить, если бы ему не было так холодно, или он пьет по случаю Рождества Христова, или же вино является для него только средством, чтобы возбудить его решимость навсегда отказаться от него; или он уверен, что пьет в самый последний раз вот эту одну, только эту одну рюмку, и т.д. ad libitum. Он готов признать все, что вам угодно, исключая одного, что он поступает так потому, что он пьяница. Вот единственная мысль, которая не хочет удержаться перед

вниманием этой бедной души! Но если хотя однажды он сделается способным направить свою мысль на этот путь понимания своих поступков, из всех других

возможных путей их понимания, если он, преодолев все другие приятные и не­ приятные объяснения, удержится на том, что он — пьяница и только, или будет пьяницей непременно, то весьма возможно, что это понимание удержит его надолго. Усилие, благодаря которому он осознал правильное название своего

https://t.me/medicina_free

поведения и, не колеблясь, удерживает его перед своей мыслью, показывает,

что оно способно быть моральным актом, несущим ему спасение.

Таким образом, функция усилия везде одна и та же: удержать, соглашаясь

и принимая, известную мысль, которая без этого ушла бы и пропала.

Усилие может быть холодно и бледно, если непроизвольное душевное тече­ ние клонится к возбужденности, или, наоборот, оно может быть горячо и сильно,

когда непроизвольное течение склонно к покою. В одном случае усилие должно сдержать взрыв, в другом — возбудить отсутствующую волю. У истощенного

пловца, спасающегося на обломке судна, воля теряется. Одна из мыслей, напол­ няющих его, есть мысль о его уставших руках, о невообразимом истощении, ко­ торое последует, если он будет продолжать долее выкачивать воду, затем, мысль

о прелести погружения в сон. Другая его мысль — о море, готовом поглотить его. «Лучше еще поработать!» — думает он, и эта мысль воплощается, вопреки

подавляющему влиянию сравнительно более ярких ощущений, представляющих

ему прелесть отдохновения. Иногда, наоборот, мысль о сне и о том, что ведет к

нему, одерживает верх и прочно остается перед его умом.

Если человек, страдающий бессонницей, может еще управлять течением

своих идей настолько, чтобы не думать вовсе ни о чем (что возможно), или на­ столько, чтобы воспроизводить в воображении медленно и монотонно одну за

другой буквы какого-нибудь стиха из Библии или поэтического произведения, то почти наверное за этим последует специфический телесный результат и явит­ ся сон. Трудность состоит здесь в том, чтобы удержать мысль на цепи объектов,

естественно разрозненных. Короче говоря, удержание какого-либо представления, мышления о нем, — вот единственный моральный акт — и в случаях импульсив­ ности, и в случаях ослабления импульсов, и в здоровом состоянии, и в лунатиз­

ме. Большая часть маньяков отлично знают, что их мысли нелепы, но находят их до такой степени подавляющими, что преодолеть их кажется им невозможным.

В сравнении с ними здравая истина кажется такой мрачной и мертвенной, что

маньяк не может смотреть на нее прямо, и говорит: «Дайте мне считать мои мыс­ ли единственной действительностью». Однако при достаточном усилии, — как

говорит доктор Воган, — такой человек может на время как бы взвинтить себя и решить, что идеи его расстроенного ума не будут проявляться. <...>

Суммируя все сказанное выше в нескольких словах, мы определяем, что

конечный момент психологического процесса воли, т.е. тот пункт, к которому воля прилагается непосредственно, есть всегда идея. Во всяком случае, есть не­

сколько идей, от которых мы бросаемся прочь, подобно испуганной лошади, в

тот момент, когда их слабый профиль мелькнет на пороге нашего мышления.

Единственное сопротивление, какое может испытать наша воля, есть сопротив­

ление, которое такая идея представляет нам, когда мы стремимся вполне сосре­ доточить на ней наше внимание. Остановить на ней внимание — это акт воли,

и это единственный внутренний произвольный акт, какой мы когда бы то ни

было совершаем.

https://t.me/medicina_free