Глава 35
На следующее утро Элизабет проснулась с теми же мыслями в голове, что не давали ей покоя, когда глаза ее закрывались накануне вечером. Она все еще не отошла от удивления по поводу тех странных событий, что взбудоражили ее прошлым днем, и не могла думать больше ни о чем. Все валилось у нее из рук, а потому вскоре после завтрака она решила, что в таком состоянии разумней всего будет прогуляться на свежем воздухе. Элизабет прямиком направилась к излюбленному своему уголку парка, как вдруг остановилась посреди дороги, неожиданно вспомнив о том, что мистер Дарси тоже иногда там бывает, и поэтому, вместо того чтобы углубиться в рощу, она свернула на аллею, уводившую прочь от главной дороги. Парковая ограда все еще шла по правую сторону, но вскоре закончилась небольшой калиткой. Два или три раза повторив свой путь, Элизабет, искушаемая прекрасным утром, все же остановилась перед воротами и заглянула в парк. За те пять недель, что она провела уже в Кенте, облик его неузнаваемо изменился, и с каждым новым днем зелени на нежных и тонких ветках все прибывало. Элизабет собралась было снова повернуть обратно, когда неожиданно в перелеске, граничившем с парком, заметила фигуру джентльмена, мелькнувшую сквозь буйство кустарников и деревцев. Мужчина решительно приближался; и, испугавшись, что это может быть только мистер Дарси, она немедленно отвернулась и торопливо зашагала прочь. Однако шаг незнакомца оказался гораздо шире ее собственного, и вскоре он заметил барышню, прибавил ходу и окликнул ее по имени. Элизабет, свернувшая уже в сторону, услышала этот голос, принадлежавший, несомненно, мистеру Дарси, и против собственного желания снова направилась к калитке. Тот ее уже поджидал и протянул ей письмо, которое она инстинктивно взяла, после чего он надменно произнес:
– Я уже давно гуляю по лесу в надежде встретиться с вами. Вы окажете мне честь, прочтя это письмо?
С легким поклоном он быстро отвернулся, зашагал в сторону рощи и скоро исчез из виду.
Не ожидая от чтения особого удовольствия, но все же снедаемая сильнейшим любопытством, Элизабет вскрыла письмо и, к огромному своему удивлению, достала из конверта два листа писчей бумаги, испещренные мелким убористым почерком. Продолжая свой путь вдоль
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
аллеи, мисс Беннет начала читать. В самом верху листа стояло «Восемь часов этого утра, Розингс».
«Не смущайтесь, мадам, приступая к моему письму: в нем нет повтора тех чувств и предложений, что вызвали в вас так много отвращения накануне. Я пишу вам безо всякого желания продлить страдание и гнев и не обманываю себя, питая бесплодные надежды на наше с вами счастье рядом друг с другом. Сказанное обоими вчера забудется, боюсь, нескоро. Сама попытка сесть за это письмо, с точки зрения благоразумия, должна была быть отвергнута и оставлена, если бы не моя совесть, которая требует, чтобы строки, лежащие перед вами, были написаны и прочитаны. А посему простите мне вольность настаивать на вашем внимании. От вашего сердца я пощады не жду, но взываю к справедливости и доле сочувствия.
Два обвинения разного свойства и уж совершенно различной тяжести швырнули вы мне вчера в лицо. Первое относилось к моей роли в разлуке (давайте ненадолго оставим в стороне наши с вами чувства!) мистера Бингли с вашей сестрой; второе касалось того, что, вопреки справедливым требованиям, вопреки чести и человечности, я разорил мистера Уикема и разрушил все его ожидания и надежды, связанные с получением наследства, то есть намеренно и осознанно выкинул из сердца друга юности, любимца своего отца, которому, кроме как на наше покровительство, надеяться было не на что, который вырос в расчете на наше милосердие и жестокая судьба которого не идет по тяжести обвинения ни в какое сравнение с разлукой Бингли и мисс Беннет, последствия коей – вопрос лишь нескольких недель или месяцев. Однако отныне я надеюсь на то, что обвинения ваши по этому поводу, брошенные мне столь легко и жестоко, будут с меня сняты, когда вы узнаете истинные причины моего поступка. Если во время изложения я по необходимости допущу упоминание чувств, оскорбительных вашему сердцу, мне остается только заранее попросить у вас прощения. Я не в силах противиться необходимости, а затяжные извинения превратят мою исповедь в глупость.
Я недолго прожил в Хертфордшире, когда заметил вместе с остальным моим окружением, что Бингли при всем обилии хорошеньких юных леди в тех местах отдает явное свое предпочтение вашей сестре. Но до самого рокового вечера, когда он устроил бал в своем доме, я не придавал его вниманию к ней сколько-нибудь серьезного значения – мне и раньше доводилось становиться свидетелем многочисленных его
влюбленностей. Но на том балу, когда я имел честь танцевать с вами, я впервые осознал из слов сэра Уильяма Лукаса, что повышенное внимание Бингли к вашей сестре породило всеобщее предположение о близости их помолвки. Он говорил об этом так решительно, что создавалось впечатление, будто осталось лишь узнать день, в который произойдет сие событие. С того самого момента я уже не спускал глаз со своего друга и вскоре заметил, что его привязанность к мисс Беннет значительно превосходит все, виденное мною раньше. Наблюдал я и за вашей сестрой. Ее взгляд и манеры казались открытыми и приветливыми и не отличались от тех, что я замечал в ней и раньше, но я не нашел в них даже тени той страсти, что в друге была мне столь очевидна. Домыслы сэра Уильяма я списал тогда на обычные бальные сплетни, утвердившись в мыслях о том, что, хотя сестра ваша и принимает любезности Бингли весьма благосклонно, она все же ни в коей мере не поощряет развитие более тесной связи и более страстных чувств. Если бы вы тогда не допустили ошибку, нынче заблуждался бы я; и, учитывая то, что свою сестру вы знаете так хорошо, как никто другой, такое предположение обретает вполне реальный шанс превратиться в уверенность; и тогда отказ ваш не был бы так проникнут жестокостью, потому что я, скорее всего, пребывал бы в полном неведении всей подоплеки того, что случилось бы, не распорядись судьба иначе. Но я не стану углубляться в мысли о том, что безмятежность и спокойствие вашей сестры были таковы, что даже самый придирчивый наблюдатель убедился бы в том, что, как ни очарователен ее характер, как она ни мила, сердце ее разбудить весьма нелегко. Признаюсь вам откровенно: сам я страстно желал поверить в ее равнодушие. Однако сразу же признаюсь и в том, что обычно на решения мои не в силах повлиять ни страхи, ни надежды, ни желания; и я не верил в ее равнодушие, потому что сам этого хотел, сам верил тому, чего не было, в необъяснимом и неразумном порыве. Возражения мои против их союза тогда уже не ограничивались теми, что вчера вечером прозвучали у вас в гостиной, когда я, оставив в стороне чувства, поведал вам о собственных моих сомнениях – нужда в связях стала бы одинаковым злом как для Бингли, так и для меня. Для того, чтобы назвать их брак мезальянсом, были и другие причины; причины, которые остаются актуальными и по сию пору и на которые я решился закрыть глаза, потому что в тот момент меня лично они не касались. Считаю необходимым хотя бы вкратце изложить вам все то, что смутило и огорчило меня тогда. Положение вашей семьи, – бесспорно, далеко не блестящее, – не шло ни в какое сравнение с общей жаждой наживы, постоянно вылезавшей на
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
поверхность и выдававшей свое присутствие как в речах ваших младших сестер, так и в словах вашей матери и даже отца. Простите меня. Мне действительно больно говорить вам об этих вещах. Но оставим в стороне просчеты вашей родни и неудовольствие, вызванное моими словами о ней,
ипопробуем найти что-нибудь способное вас утешить. К глубочайшей моей радости, вы во всей этой неприглядной истории ни единым словом не вызвали моего негодования, в полной мере обрушившегося на голову вашей старшей сестры. Мне остается только уверить вас, что именно в тот вечер я окончательно утвердился в своих выводах о роли каждого в представшей предо мной комедии и именно тогда я окончательно счел своим долгом уберечь друга от связи, грозившей вылиться в крайне нежелательный брак.
Бингли оставил Незерфилд и отправился в Лондон, чтобы, как вам известно, вскоре вернуться. Теперь мне необходимо прояснить вам роль, которую я сыграл в развитии дальнейших событий. Обеспокоенность его сестры вполне совпала с моим тогдашним настроением, и вскоре схожесть наших тревог раскрылась. Одинаково уверенные в том, что отныне нельзя терять ни минуты, мы вместе пришли к решению немедленно последовать за Бингли в Лондон. Мы сделали так, как решили,
иуже в городе я принял на себя нелегкую миссию раскрыть другу глаза на все печальные последствия необдуманной его страсти. Я рассказал ему о нежелательности и невозможности такого выбора совершенно искренне. Он выслушал мои доводы, но положение оказалось гораздо серьезней, чем мы с мисс Бингли полагали; и ни голос собственного разума, ни забота самых близких ему людей не в силах были разрушить до конца его решение жениться. И тогда мне нежданно помог второй случай, лишний раз убедивший меня и, к счастью, самого Бингли в полном равнодушии вашей сестры. Я благодарю Господа за его проведение. Дело в том, что по натуре мой друг весьма скромен и во многом зависит от моего решения, а потому, имея на руках бесспорные козыри, на этот раз я безо всяких трудов убедил его в том, во что сам свято верил, и вопрос о возвращении в Незерфилд был улажен буквально за считанные мгновения. Я не виню себя за то, что поступил так, и только один эпизод во всей этой истории не приносит мне удовлетворения – это то, что я предпринял все, что было в моих силах, чтобы скрыть от друга приезд вашей сестры в город. Сам я об этом узнал уже в тот день, когда мисс Беннет объявилась у мисс Бингли, но брат ее ничего не знает об этом по сию пору. Не исключено, что я напрасно опасался их встречи; но все же состояние друга тогда вызывало во мне опасения, и я счел за благо не искушать судьбу лишний
раз. Возможно, эта ложь не достойна джентльмена, но то была ложь во спасение, и что сделано, то сделано. По этому поводу мне нечего больше сказать и не в чем больше извиниться. Если я ранил чувства вашей сестры, то сделал это непреднамеренно; и, хотя мотивы моих поступков могут показаться вам надуманными, сам я таковыми их признать не могу.
Что касается второго обвинения, тяжкого обвинения в предательстве мистера Уикема, я смогу опровергнуть его только тем, что изложу вам полностью всю картину его связей с моим семейством. В чем конкретно вы меня обвиняли, я так и не понял, но той правде, которую я сейчас намерен вам рассказать, есть немало свидетелей с самой безупречной и надежной репутацией. Итак, мистер Уикем является сыном одного весьма почтенного джентльмена, много лет управлявшего нашим поместьем Пемберли. Беззаветная его преданность вполне естественно подвигла моего родителя на ответную благодарность, которая оказалась так велика, что распространилась и на крестника, Джорджа Уикема, обласканного покойным мистером Дарси с самых ранних лет. Отец мой платил за его обучение в школе, а потом направил любимца в Кембридж. Согласитесь, забота весьма существенная, особенно если учесть то, что отец мистера Уикема, пребывавший в вечной нужде по вине разгульного образа жизни сына, был просто не в состоянии дать тому образование, подобающее настоящему джентльмену. Мистер Дарси находил истинное удовольствие в обществе своего раскрепощенного и очаровательного крестника. Он был весьма высокого мнения о его морали и даже надеялся на то, что тот посвятит себя Церкви. Что касается меня, то я уже много, очень много лет назад начал придерживаться совершенно иного мнения о своем наперснике. Порочные его наклонности, изменчивость принципов – все это ускользало от взора близкого его друга, но не моего, ведь я видел того в самые разные моменты, в том числе и тогда, когда маска спадала с его лица. Мистер Дарси, разумеется, не знал всего этого. Здесь я снова вынужден причинить вам боль; и в какой степени слова мои ранят вас, знать можете только вы сами. Но какие бы чувства мистер Уикем ни исхитрился вызвать в вас (об их природе мне остается только гадать), я не могу не раскрыть вам настоящего его лица. Мой милый и добрый отец скончался чуть больше пяти лет назад; и привязанность его к Уикему до последнего дня оставалась такой сильной, что в завещании своем он просил меня заботиться о крестнике и всячески способствовать его продвижению на богоугодном поприще. Родитель мой распорядился относительно прихода для своего крестника, который должен был перейти к нему, как только место станет вакантным. Денежное
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
наследство Уикему составило тысячу фунтов. Старый мистер Уикем не намного пережил моего батюшку, и примерно через полгода после череды этих печальных событий я получил письмо от Джорджа, в котором тот сообщал, что окончательно отошел от идеи рукоположения, а также спрашивал, может ли он рассчитывать на денежную компенсацию вместо помощи в продвижении по службе, от которой в общем-то мало дохода. Там же он добавлял, что расположен изучать законы, а потому доход его в тысячу фунтов не в состоянии покрыть всех предстоящих расходов. Скорее я желал, чтобы это оказалось правдой, чем верил в его слова, но в любом случае с готовностью воспринял новую его затею. Мне ли было не знать, что на роль священника мистер Уикем годится менее всего. Итак, вскоре дело было улажено. Он отказался от всякой помощи в продвижении на церковном поприще и взамен получил три тысячи фунтов. После этого связь наша надолго прервалась. Я слишком на него сердился, чтобы позвать тогда в Пемберли или принять его общество в городе. Как я полагаю, большую часть своего времени в ту пору он проводил в Лондоне, и едва ли его слишком занимали законы. Он оказался свободен от всяких обязательств, жизнь его продвигалась по стезе разврата и безделья. Так прошло около трех лет. Деньги его неизбежно кончились, и он снова послал мне письмо, в котором заверял, будто обстоятельства его крайне стеснены, что, впрочем, вполне соответствовало истине. Законотворчество оказалось вовсе невыгодным ремеслом, и теперь он твердо определился в разумности принятия духовного сана на том условии, разумеется, что я предоставлю ему некогда обещанный приход, в чем, собственно говоря, он мало сомневался, поскольку считал, что едва ли у меня найдется о ком еще позаботиться. Кроме того, я не мог позабыть последние распоряжения покойного моего батюшки. Но едва ли вы обвините меня в том, что на этот раз я отказался внять его посулам, наученный уже горьким опытом. Его возмущение моим ответом было пропорционально велико краху его и без того неустойчивого финансового положения, и отныне он без сомнений и без пощады клеймил меня в глазах всего общества. После этого случая разрыв наш стал полным и окончательным. Как он жил потом, я не знаю. Но прошлым летом Джордж снова появился из небытия, причинив мне тем самым страшную боль. Сейчас мне остается только сообщить вам еще одно обстоятельство, которое сам я изо всех сил старался забыть и которое, кабы не тяжесть вашего обвинения, ни за что не слетело бы с моих губ. Ну вот, сделав такое вступление, я не оставил себе более мостов к отступлению и вверяю себя вашей порядочности. Моя сестра младше
меня на десять лет. После смерти батюшки Джорджиана перешла под опекунство племянника нашей матери, полковника Фитцуильяма, и под мое, разумеется, тоже. Около года назад она покинула школу, и для нее построили дом в Лондоне. Прошлым летом вместе со своей воспитательницей она отправилась в Рамсгейт, где в то же самое время отнюдь не случайно оказался мистер Уикем. К этому заключению я пришел уже позже, когда выяснилось, что он давно знаком с той самой миссис Янг, на счет которой мы так сильно заблуждались. Своей рекомендацией и помощью она так возвысила проходимца в глазах Джорджианы, в чьем доверчивом сердце жила еще былая к нему привязанность со времен детства, что она уверила самое себя в полной любви к Уикему, замыслив с ним тайное бегство. В прошлом году ей едва исполнилось пятнадцать, и это должно служить смягчающим вину обстоятельством. Заявляя о полном бескорыстии ее намерений, я счастлив заметить, что знанием этим обязан только ей самой. Я неожиданно нагрянул в Рамсгейт и застал их вместе за день или два до запланированного побега; и Джорджиана, будучи не в силах принести бездну горя и страданий брату, которого она любит скорее как отца, поведала мне о тайном своем замысле. Вы можете себе представить, что я после этого чувствовал, и как слепа была моя ярость. Любовь к сестре не позволила мне раздуть публичный скандал, но я написал письмо мистеру Уикему, который, впрочем, не дожидаясь его, поспешил скрыться, а также уволил миссис Янг незамедлительно. Разумеется, главной целью Уикема было заполучить приданое моей сестры, которое составляет тридцать тысяч фунтов; но в то же время я нисколько не сомневаюсь и в том, что он был искушаем желанием отомстить мне, украв самое дорогое, что у меня осталось. Таковы, мадам, истинные события, в которых волей судьбы мы оба с вами оказались замешаны; и, если вы не отвергните их как полностью лживые, я надеюсь, вы снимите с меня свои обвинения в жестокости по отношению к мистеру Уикему. Я совершенно не знаю, в какой манере, в какой форме он отравил ваше сердце гнусной ложью, но успеху его я ничуть не удивляюсь. Пребывая в полном неведении, вы не могли составить правильное суждение об этих несчастных событиях, да и поводов заподозрить очаровательного знакомого во лжи тоже не имели. Наверное, сейчас вы удивитесь, отчего я не сказал все это вчера. Поймите, накануне я получил достаточно сильное потрясение, чтобы владеть своими чувствами или понять, что может и что должно прозвучать. Правдивость всего мною здесь изложенного может подтвердить полковник Фитцуильям, который в силу родства, тесной и
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
долгой дружбы и опекунства осведомлен относительно всех подробностей. Если ваше отвращение ко мне вынудит вас признать все мои заверения несущественными, вы просто не имеете права не поверить тому же в изложении моего кузена. Предвидя возможность того, что на слово вы мне не поверите, я сегодня же утром попытаюсь передать вам это письмо как вещественное доказательство полной моей откровенности с вами. Итак, мне остается добавить только одно: храни вас Господь. Прощайте,
Дарси».