тенных, чтобы она могла контролировать действия любого кандидата после того, как он будет избран.
Я создал довольно-таки прочную организацию в округе Пайк. В этом районе Аппалачей только одна промышлен ность — угольная. И там человек либо работает на уголь ную компанию, либо не работает вовсе. Шестьдесят про центов населения кое-как перебивается. Их доходы ниже минимума, определенного для сельскохозяйственных рай онов.
Меня пригласили обучать других организаторов. И я обучал их три месяца. Потом мне стало ясно, что эти бур жуазные ребята из Гарварда и Колумбийского универси тета слишком уж склонны наперед указывать всем про чим, что им следует делать. Оставалось одно — организо вать местных жителей.
Когда меня уволили, нашлось достаточно людей, кото рые обеспечили мне сто долларов в месяц, комнату и стол. Они давали деньги из собственного кармана, приносили еду, заботились обо мне, как о самом близком родствен нике. Они чувствовали, что мне надо помочь, но своим все-таки не считали. Я ведь не с Аппалачей, а из СанФранциско. И я не шахтер. Я организатор. А спасти себя они могут только сами. Но у меня были знания, которые могли им пригодиться. Вот этим я три года и занимался.
Слово «организатор» обрело романтический оттенок. Вам так и представляется мистическое существо, наделен ное магической силой. А на самом деле организатор — это человек, который вербует новых членов. Я только тогда чувствую, что день не прошел зря, если мне удалось пого ворить хотя бы с одним новым человеком. Мы устраиваем собрания вместе с новичками. Организатор сидит рядом с новичком, ну и тот может держаться на равных с ос тальными. Проделаешь это раза два, и он, глядишь, уже стал активным членом группы. Надо внимательно выслу шивать людей и снова и снова убеждать их, что от них за висит очень многое, что они вполне способны вести такую работу — и нечего внушать себе, будто они не годятся, будто это не для них. Большинство людей вырастает в со знании, что они никуда не годны. Школьное обучение — это процесс насильственного обращения отличных, жизне радостных ребятишек в бездумное рабство. И к админист ратору, получающему двадцать пять тысяч в год, это от носится точно в такой же мере, как к последнему бедняку.
170
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Если просто призывать к братству людей, единомыш ленников у тебя найдется немного. Люди заняты собствен ными трудностями. Им некогда тревожиться из-за чужих бед. Наше общество построено так, что каждому положено быть отпетым эгоистом и стараться урвать свой кусок за счет всех остальных. Христианское братство — это всего лишь разумное своекорыстие. И больше всего зла причи няют беднякам те, кто является их опекать.
Я приехал как чужак, но приехал с рекомендациями. Есть люди, которые меня знают, доверяют мне, и они со общают об этом другим. А потому мои слова можно про верить. И можно победить — схватиться с такой корпора цией, как «Бетлихем стил», и взять над ней верх. Люди в глубине души не верят в это. И до чего же здорово, когда они вдруг осознают, что это вполне достижимо. Они сразу оживают.
Никто не верил, что Ассоциация граждан округа Пайк сумеет воспрепятствовать тому, чтобы «Бетлихем стил» вела разработку открытым способом. В десяти милях от туда на горном склоне закладывался карьер. Десять миль — это все равно что десять миллионов световых лет. Им был нужен парк, чтобы детям было где играть. «Бет лихем» заявляет: «Идите к черту! Жалкое отребье, ничего вы с нас не получите». Я знал: если добиться, чтобы для них разбили парк, они поверят, что возможно и многое другое.
Им нужна была хоть самая маленькая, но победа. Ведь они день за днем терпели все новые и новые поражения. Иу, я собрал человек двадцать-тридцать — самых, по-мо ему, инициативных, способных стать руководителями. Я им говорю: «Давайте бороться за этот парк». Они гово рят: «Ничего не выйдет». Я говорю: «Нет, выйдет. Если мы призовем на помощь общественное мнение — если На циональный совет церквей и все прочие начнут названи вать, писать, не дадут «Бетлихем» ни минуты покоя, то придется компании разбить для нас парк». Так оно и вы шло. «Бетлихем» рассудила: «Это хуже зубной боли. Лад но, разобьем им этот парк, ну, они и перестанут вопить об открытой разработке». Об открытой разработке мы вопить не перестали, а парк у нас есть. Четыре тысячи жителей округа Пайк собрались посмотреть, как бульдозеры начи нают разравнивать участок под этот парк. Неслыханная была победа.
171
Двадцать-тридцать человек поверили, что мы можем победить. Четыре тысячи человек увидели, что борьба увенчалась победой. Как это произошло, они не знали, но кое-кого разобрало любопытство. И эти первые двадцатьтридцать человек теперь в своих поселках стараются рас шевелить других.
Мы стремимся объединить людей по всему штату — в Лексингтоне, Луисвилле, Ковингтоне, Боулинг-Грине. Ищем общее в их местных проблемах, чтобы на этой осно ве объединить их ради чего-то более крупного.
Когда разговариваешь в Лексингтоне с буржуазной публикой, с так называемым средним классом, слова вы бираешь другие, но схема остается той же. Как будто раз говариваешь с бедняками в округе Пайк или в Миссиси пи. Школы никуда не годятся. Ну, пусть по другим при чинам, но они никуда не годятся.
Средний класс тоже ищет средства от своего бессилия. Женщинам из среднего класса в Лексингтоне приходится в некоторых отношениях даже тяжелее, чем женщинам из низов. Жена бедняка знает, что на ней держится вся семья. А женщина из среднего класса думает: «Умри я завтра, муж наймет прислугу, и в доме все останется попрежнему». Служащий трясется, как бы его не заменил компьютер. От учителя требуется не учить, а быть нянь кой. А тому, кто попробует учить по-настоящему, придет ся плохо. Священник не находит общего языка со своими прихожанами. И вся его жизнь — постояниое отступниче ство от тех убеждений, которые побудили его стать свя щенником. Полицейский утратил всякую связь с людьми, которых должен охранять. А потому он превращается в угнетателя. Пожарный, который хочет воевать с пожара ми, в конце концов оказывается вынужденным воевать с людьми.
Люди привыкли опасаться друг друга. Они убеждены, что ничего сделать не могут. Я верю, что в нас есть все что нужно, чтобы добиться решительных перемен. Нам нужна храбрость. И вот что страшно: нам с рождения твердят, будто то, что внутри нас, скверно и бесполезно. А на самом деле оно хорошо и полезно.
«В Миссисипи наша группа добилась избрания черно го — первого такого кандидата за сто пятьдесят лет. В Сан-Франциско наша организация взяла верх над строи
172
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
тельной фирмой. Из-за нас двести миллионов их долларов лежали без движения два года. И сукиным детям в конце концов пришлось договориться с о/сителями. Мой первый подопечный в черном гетто был алкоголиком и котом. Те перь он пресвитерианский священник и пользуется боль шим уваоюением».
Я работаю с четырех часов утра до четырех часов утра по семь дней в неделю. (Смеется.) Только я вовсе не му ченик. Наоборот, я один из немногих известных мне лю дей, кому в жизни повезло, кому удалось найти свое на стоящее дело. Для меня каждый день — праздник, потому что я делаю то, что хочу делать. И я от души жалею тех, кто занимается не тем, чем хочет,— а таких я встречаю псе время. Они живут в постоянном аду. По-моему, каж дому следовало бы бросить постылую работу и заняться тем, что ему нравится. У вас только одна жизнь. В вашем распоряжении есть, скажем, шестьдесят пять лет. Так какого черта тратить сорок пять из них на работу, кото рую вы ненавидите?
У меня жена и трое детей. И я шесть лет содержу их, занимаясь вот этой своей работой. Живем мы небогато. По на книги и пластинки мне хватает. Мои ребята полу чают образование не хуже других. И у них множество са
мых разных друзей — от миллионеров |
в |
Сан-Франциско |
до черных проституток в Лексингтоне. |
И |
со всеми этими |
.людьми они чувствуют себя хорошо. Мои ребята понима ют, в чем суть — живи полной жизнью.
Письменная история человечества охватывает около пяти тысяч лет. Скольким людям за это время довелось сыграть в ней решающую роль? Двадцати? Тридцати? Большинство из нас тратит жизнь на то, чтобы чего-то добиться. Но решающей роли мы не сыграем. Мы делаем все, что можем. И этого достаточно.
Беда истории в том, что ее пишут университетские профессора — они пишут о великих людях. Но это не на стоящая история. История — это неисчислимые малень кие люди, которые объединяются и решают, что надо до биваться лучшей жизни для себя и своих детей.
У меня есть заветная цель. Я хочу кончить свою жизнь в государственном приюте для престарелых — буду орга низовывать его обитателей на борьбу за то, чтобы нашим приютом управляли как следует. (Смеется.)
ЭРИК НЕСТЕРЕНКО
хоккеист
Он хоккеист-профессионал с двадцатилет ним стажем, играл за «Торонто мейпл
лифе» и «Чикаго блок хоукс». Ему тридцать восемь. У него жена и трое малышей.
«Рос я в Канаде, в крохотном шахтерском |
городиш |
ке — есть такое богом забытое место, Флинфлан |
называ |
ется. Дыра дырой, четыреста миль к северу от Виннипега. Но жилось там неплохо, зимы красивые. Северное сияние. Темнело рано, часа в три. Бывало тридцать ниже нуля, но мороз сухой, все такое чистое.
Каток был напротив нашего дома. Вот так и началась моя карьера — на льду с четырех лет. Снаряжения хок кейного у нас и в помине не было. Ноги я обертывал жур налами — «Лайфом». Организованного детского хоккея, как теперь, в то время не было. Гоняли себе шайбу до упаду, вот и все. Начнем, бывало, трое на трое, потом, глядишь, нас раз в пять больше, а мы себе играем. Про счет уж и не помнит никто. Игра в чистом виде. Такую не посмотришь на стадионе. Так играют на окраинах, в гетто где-нибудь. На школьных площадках. И не только в хоккей, в баскетбол тоже. Игра в чистом виде.
Отец мне только коньки купил, но это ведь самое глав ное. Больше он ни во что не вмешивался. Я играл, потому что хоккей нравился мне, а не ему. Он и на игры-то наши не ходил. А я играл ради собственного удовольствия, с такими же, как и я, мальчишками. И никаких вокруг взрослых. Все сами.
Я вот смотрю на родителей на детских соревнованиях« Организовано все на высшем уровне. Все очень торжест
174
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
венно. Дао/се арбитры есть. А папы и мамы сидят и смот рят■. По сути дела, дети играют для родителей. Папаша награждает сына за удачную игру, а если тот сплоховал — прощай награда. К чему так давить на ребенка? Матери ал уж больно хрупкий. Если хочешь, чтоб твой сын чемуто научился, сделай так, чтобы и ему самому это было ин тересно.
В детстве я был тощий-претощий, весь в прыщах. На коньках, правда, бегал прилично, но на хоккеиста, навер ное, и в самом деле не очень походил. (Смеется.) Всерьез меня никто и не принимал. А играть я все-таки умел. У нас в Канаде хоккей — это как бы часть национальной культуры. Умеешь играть — значит, ты человек. У меня все пошло как по маслу чуть ли не стервых шагов. Я бук вально бредил хоккеем. Мне хотелось прославиться, вот
яи выбрал хоккей. Без хоккея я не мог».
Вшестнадцать лет, еще школьником, он выступал за полупрофессиональные команды, получая по двести дол ларов в неделю. В восемнадцать лет его зачислили в «То ронто мейпл лифе».
Смешно — ты играешь, а тебе за это платят, твоя игра приносит деньги. Но стоит начать этим торговать, как игра — отдых, игра — искусство оказывается под угрозой. Она портится, становится жестокой, порой даже отталки вающе жестокой, хотя в основе своей это все равно игра. Раз ты в хоккее соображаешь, раз тебя взяли в команду, ты уже не просто сам по себе. Тот спортсмен, что сидит в тебе, начинает расти, совершенствоваться. Ты учишься выживать в очень суровом мире. А в этом есть свои ра дости.
Профессиональный хоккей — да это все равно что быть на сцене. Ты у всех на виду. Ты несешься на коньках, и в этом твоя суть. Это опьяняет. Помню матчи — на трибунах двадцать тысяч зрителей, вокруг черт те что творится — орут, руками машут, в глазах рябит от ярких красок. И вся эта колоссальная энергия обрушивается на лед, на тебя. Ну-ка попробуй тут устоять. (Смеется.)
Тогда я действительно пользовался успехом. Помню один полуфинал, в тот год как раз мы взяли кубок Стэн ли. Я играл за «Чикаго». То был наш шестой матч с «Мон реалем». У них была великая команда, а наша считалась этакой Золушкой. До конца — пять минут, мы ведем —
175
3:0. И вдруг |
зрители — все двадцать тысяч — как один |
встают. Я в |
тот момент был на площадке. Как сейчас |
помню, весь стадион, ряд за рядом, от лож до ярусов, с мест поднимается. Вот как мы их растрогали. (Со вздо хом.) Да и сами мы, когда свисток финальный прозвучал, чуть не до потолка взлетели... (Тихо.) Весна шестьдесят первого.
Когда меня отчислили из «Торонто», я решил: «Ну, вот и все!» Ведь как в 22 года рассуждаешь? Или ты все общий кумир, или пустое место. Наши главные козыри — энергия и молодость. Хоккейный век короток. Если ты все никак не можешь отличиться, то начинаешь с ума схо дить. Мы ведь быстро в тираж выходим, откуда тут взять ся терпению.
Хоккей наш становится все грубее и грубее. Нет ниче го страшнее травмы. Если хороший игрок в расцвете сил получает трещину в черепе или ногу сломает — это конец. И вроде бы не виноват никто: на тебя обрушиваются ка кие-то безликие силы. Ну, соперник, конечно, норовит врезать покрепче. А подбили тебя — так другие хоккеис ты будто отключаются. Никакого сочувствия. Тебя подби ли, а в твою сторону никто и не смотрит. Даже ребята из твоей же собственной команды. Сразу барьер — мол, слава богу, не меня. Травм у нас боятся как огня. И стараются поменьше об этом думать. Помню, моему партнеру — я его хорошо знал — наложили на лицо сорок швов. Я смот рел, как он лежит на столе, как обрабатывают его врачи. И сказал себе: «Лучше он, чем я». (Смеется.) Вот так нас приучили думать. Наверное, это своего рода защитный механизм, но как это отвратительно!
Хоккеист-профессионал прекрасно это понимает, а по тому о годами старается поменьше рисковать и в накладе не остается. Но для этого требуется опыт. Травмы ведь в основном молодые получают. Ветераны же умеют беречь уязвимые места. (Смеется.) Игра, правда, от того немного тускнеет. Когда я был моложе, то так и лез в самое пек ло, азартный был. Ну а теперь я стал поосмотрительней, когда и приторможу. Так оно сохранней. Игрок постарше часто выжидает — вдруг соперник ошибется?
Ну а молодые, подающие надежды ребята — взять хотя бы того же Бобби Орра — себя не жалеют. Они идут на пролом. Иногда очень успешно... Орра, правда, в первые два сезона здорово потрепали. У него оба колена опери
176
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
рованы. Теперь он стал чуточку хитрее, чуточку осторож нее и чуточку циничнее. (Смеется.)
Цинизм помогает уцелеть. Я быстро начал усваивать, что к чему. Я понял, что здесь не будет той самой игры в чистом виде, как в детстве. Увидел я и как эксплуатиру ют игроков хозяева. Им на тебя наплевать. Ты вещь. Из тебя стараются побольше выжать. Как-то раз я повредил плечо. Оно уже заживало, но поправиться я еще не по правился, я это чувствовал. Тогда они привели своего врача. Тот сказал: «Можешь играть». Я вышел на лед и окончательно угробился. Меня унесли с поля. Посмотрел я на хозяина, а тот лишь плечами пожал и отошел. Не то чтобы он ко мне неважно относился. Нет. Просто как че ловек я для него не существую.
Великая вещь — команда. Я играл в первоклассных клубах и могу сказать, что среди хоккеистов иногда рож дается такая близость, о которой люди в наш век могут только мечтать. Мы ведь видим друг друга, так сказать, в натуре, без масок — и физически, и эмоционально. Мы образуем единое целое, потому что нуждаемся друг в дру ге. Бывало, молчит партнер, а я прекрасно понимаю, о чем он сейчас думает. В такие минуты мы можем своротить горы.
Нельзя относиться к хоккею как к работе, да и толь ко. Нет смысла играть лишь ради денег. Ведь хоккей — это твоя жизнь. В детстве мы играли и давали выход своей энергии, радовались самому движению, умению владеть своим телом. Вот что такое игра. А победа — это вторич но. В детстве одно ощущение бега приводило меня в вос торг. Я мог обойти кого угодно, и я был счастлив. Я был свободен.
Все это, конечно, присутствует и в профессиональном хоккее, но деньги в нем куда главнее. Известно, какую прибыль ты приносишь. Известно, что ты — чужая собст венность. Когда уходит ветеран, дело не в одной физиче ской усталости. При современных методах подготовки можно играть и играть. Но тебе вдруг становится мутор но. Хоккей превращается в работу, в паскудную работу.
(Смеется.)
Ну ладно, кочуешь из отеля в отель, являешься туда за полночь, а потом целый день маешься в номере в ожи дании матча, но я стараюсь не очень раздражаться. Труд но расслабиться. Трудно взяться за хорошую книгу. Ско
177
рее уткнешься в какое-нибудь чтиво или в кино отпра вишься, лишь бы время убить. Раныпе-то я ничего против этого не имел, а теперь вот противно. (Смеется.) Не хо чется больше убивать время. Хочется проводить его с пользой.
Перелеты в огромных лайнерах, скитания по отелям страшно изматывают. В среду мы в Нью-Йорке, в четверг в Филадельфии, в субботу в Буффало, в воскресенье в Питтсбурге, а во вторник в Детройте. Не жизнь, а какойто кошмар. (Смеется.) После воскресного матча я устал, и не физически — то приятная усталость,— устал эмоцио нально, голова не работает. После таких матчей я и раз- говаривать-то ни с кем не могу.
Ауж если еще и проиграешь... Начинается грызня, да
ина себя самого сердишься. Ведь победа — главное в про фессиональном спорте. Победа — наш товар. Его мы сбы ваем тем, кому не приходится побеждать в повседнев ной жизни. Они отождествляют себя со своей командой, а та обязана побеждать. Я к этому отношусь очень серь езно. После победы такой подъем испытываешь! Жить легче становится. Но в последние два-три года усталость свое берет. Я как выжатый лимон. Но это не беда. Лучше такая жизнь, чем прозябание. Хороший сон, калорийная пища — вот я и снова в форме, снова я человек. Болель щикам так хочется до нас дотронуться, особенно после победы. Всего-то тебя истискают. По плечу хлопают, по спине. Если я своей игрой доволен, откликаюсь, как гово рится, от души. Если нет, приходится актерствовать. При ходится ломать комедию. Тут уж и не пахнет той самой игрой в чистом виде, как в детстве. Нет и того радостного чувства.
Знаменитостью я никогда не был. Так что не нужно было образ создавать. А ведь многих наших хлебом не корми — дай великого хоккеиста сыграть. Ну, правда, хок-
кеиста-профессионала я изображать научился. Да это и несложно. Ну, посмеешься с людьми, которых и видишьто впервые. Тут мигом рефлексы соответствующие выра батываются, фразы дежурные. Что такое болельщик, мне понятно, а вот кто такой я — пока не очень. (Смеется.) Все это, конечно, ерунда. Но и эта роль что-то начинает приедаться. Иной раз настроение и без того скверное, а к тебе подходят: «Эрик, привет!» Тут я бываю и резок, и не приветлив. Отходят обиженными. Я понимаю, им очень
178
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
хочется к нашему миру приобщиться. А отошьешь их — когда и огрызнутся. Но мне и в самом деле надоело.
Борюсь с цинизмом — в себе и в других. Чего бы мне действительно хотелось, так это обрести это самое второе дыхание и еще немножко поиграть. У меня ведь нет лю бимого дела, если не считать хоккея. А находить ему за мену надо, иначе, я уверен, моя дальнейшая жизнь пой дет, как говорится, под уклон. Работу я подыщу, но ведь какой попало работы не хочется. Я никогда и ничего не делал только ради денег. Наверное, еще придется, но как было бы хорошо, если б этого не случилось.
Да и нынешнее мое занятие не дает покоя. Не хватает уверенности в себе. Временами такие сомнения одолевают! Мол, я взрослый верзила, а играю в детскую игру. Мало ли что за это хорошо платят. Потом начинаю думать о будущей работе. Я ведь уже пробовал стать биржевым маклером. Говорю одному: «Имеются неплохие акции. Не хочешь купить?» — «Нет»,— отвечает. А я ему на это: «Ну и ладно». Мол, не хочешь — как хочешь. (Смеется.) Не умею вот заставить людей сделать покупку, если им покупать не хочется. И к деньгам вообще отношусь спо койно. Я уже убедился в этом. Знаете, как некоторые веч но подсчитывают, кто сколько зарабатывает. Меня это не интересует.
На стройке я тоже работал, и если где мне понрави лось, так это там. (Смеется.) Пробовал я себя на маклера и вижу — не мое это дело. Вот как-то в пятницу вечером выпил я крепко, пошел по городу бродить и наткнулся вдруг на старого-старого знакомого. Он и спросил меня смеха ради: «Почему бы тебе не поработать у меня на стройке?» Он там был главным. В понедельник я к нему пришел. Проработал неделю. Интересно. Интересно было смотреть, как строят большое здание, да и поработать ру ками тоже было неплохо.
У маклера больше престижа. Все у него в лучшем виде. Но маклер-то ходит смотреть на меня, хоккеиста, а я на маклера — нет. (Смеется.)
Престиж — это то, что думают о тебе твои товарищи, что ты сам о себе думаешь. Нас, хоккеистов, иногда одо левают сомнения. Теряешь веру в себя. Так уж ли мы знамениты? Так уж ли здорово играем? Прямо весь изве дешься. (Смеется.) Наверно, и у актеров так. Хорошо ли я играл? Заслужил ли эти аплодисменты? Чего ради мы
179