из электронной библиотеки / 604214345104993.pdf

подавления к более «тонким» механизмам нормализации. Власть, имплицированная в воспитание и образование, позволяет воссоздать субъекта в форме, оптимальной для осуществления контроля уже не прибегая к непосредственному насилию в виде казни. Однако вопрос в том, связаны ли происходящие изменения с устранением насилия, поскольку от казни, видимого и явного насилия мы приходим к биополитике?

В курсах лекций, прочитанных М. Фуко в 1977-1978, 1978-1979 годах и вышедших под названием «Безопасность, территория, население» и «Рождение биополитики» он прослеживает эволюцию форм подчинения и технологий власти. Первой формой будет являться «механизм законности или права» с жесткой бинарной структурой дозволенного – запретного, действия – наказания. Второй – дисциплинарная власть, действующая в режиме «надзора и исправления», а также добавления служебных психологических, медицинских, пенитенциарных техник, обеспечивающих дисциплинарность. И третья форма безопасности, связанная с «появлением новых видов карательных мер и развитием процедуры калькуляции издержек наказания…»226. Безусловный контроль телесности в практиках закона уступает место дисциплинарным практикам как новым способам нормализации и прежде всего «захвата» пространства жизнедеятельности субъекта. Возникает так называемое «дисциплинарное пространство» в ограниченных рамках которого функционирует субъект227. Суверен, действующий в режиме закона, контролирует территорию, осуществляя власть зримо и непосредственно. Дисциплина обустраивает пространство, стремясь к модели паноптикума, как некому идеальному пространству контроля-видимости. Безопасность «работает» с естественностью в виде непосредственно существующего не столько с целью его кардинальной переделки, сколько коррекции и управления, в строгом соответствии с природными законами развития.

Происходит постепенный переход от демонстрации насилия к имплицитным нормирующим практикам, в том числе и посредством внедрения систематического негласного надзора всех за всеми, к еще более фундаментальному смещению, власти как управления множеством. Фуко говорит о сериях, открытых последовательностях или событиях, которые трудно предсказуемы, случайны, временны, что есть среда как новое пространство нормирования и субъекте как населении, множественности людей, на биологическом уровне связанных с этим пространством.

Власть здесь выступает не столько в виде имплицированного, анонимного и глубоко инкорпорированного психологического феномена228, как можно предположить, а скорее как некое устройство, функционирующее

226 Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в

1977 1798 учебном году. СПб., 2011. С.19 20.

227Foucault M. Discipline and Punish Birth of prison. Vintage, 1995.

228Ср. понятие власти как психического феномена у Рут Водак Wodak R. Critical linguistics and critical discourse analysis // Handbook of pragmatics. Amsterdam; Philadelphia : John Benjamin’s publications Co., 1994.

P. 30 42.

131

«… в режиме подключения к этой наличной действительности»229. Подобный режим уже не направлен на контроль или устранение анормального. Осуществляется «тонкая» регуляция естественных процессов, в том числе и населения как множества индивидов. При этом существующее положение есть результат борьбы, поскольку установление устройств безопасности имеет определенную цель, которую Фуко определяет следующим образом: «Сам по себе переход от дисциплинарности к безопасности имеет непосредственной целью – и целью… явной – покончить с функционированием общества в режиме постоянно повторяющихся призывов повелителя, а также монотонной настойчивости власти. Он должен привести к состоянию без власти и повелителя…»230. Это собственно и есть ответ на вопрос о природе власти и микровласти как насилия.

Микровласть или биополитика остаются в тесной связи с насилием, поскольку в противном случае борьба с ними была бы излишней. При этом мы сознательно будем говорить именно о связи в случае биополитики, поскольку отождествление механизмов безопасности и насилия не является столь явным и очевидным как в случае с формами закона и дисциплинарности. Более того, они связаны генетически, что прослеживает Фуко в анализе пастырской власти, в том числе показывая амбивалентность этой власти как насильственной и созидающей. Завершая лекцию от 8 февраля 1978 года он говорит об этом как о парадоксе: «… наконец, вот парадокс, на котором я хотел бы остановиться в своих следующих лекциях: цивилизация христианского Запада, вне сомнения, была самой изобретательной, самой победоносной, самой честолюбивой и одной из самых кровавых среди всех цивилизаций… Но в то же время – на этом стоит заострить внимание – западный человек тысячелетиями учился относиться к себе как к одной из множества овец… учился искать себе спасения у пастыря…»231. Появление механизмов безопасности Фуко связывает с антипастырскими революциями, сопротивлением контролю, нормированию и насилию в широком смысле этого понятия как вытекающего из указанных технологий власти. Сопротивление управленчеству через аскезу, религиозные общины, мистику и Библию Фуко рассматривает как формы антипастырства, подготавливающие эпоху биополитики. Однако они отсылают к практикам насилия, по отношению к себе в случае аскезы (умерщвление плоти), и по отношению к другим, в случае религиозных общин и Библии, религиозные войны и восстания. Собственно ту же отсылку содержит анализ государственного интереса как концептуальной точки сборки управленчества в его светской ипостаси, универсума публичной власти или феномена «оправительствления»232. Государственный интерес

229Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977 1798 учебном году. СПб., 2011. С. 62.

230Там же, с. 86 87.

231Там же, с. 188.

232Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в

1977 1798 учебном году. СПб., 2011. С. 312.

132

заключен в аксиоматику полярностей, а именно вечного мира и бунта как крайних точек управления государством.

Мир и насилие суть равновозможные и предполагаемые альтернативы, ведущие к возникновению безопасности как рационализированной системы. Напомним, что системы не исключающей, а регулирующей и потому сохраняющей возможность насилия, что обеспечивается по Фуко такими механизмами безопасности как военно-дипломатическое устройство и полиция233. Курс «Безопасность, территория, население» Фуко завершает словами о неразрывной связи макровласти и микровласти, что еще раз подтверждает наш тезис о связи микровласти и насилия234. А поскольку собственно производство субъективности связано с техниками микровласти, управленчеством, то анализ Фуко, равно как и его практика посвящены одной цели, выявлению неочевидного насилия и сопротивление ему. На уровне теории сопротивление разворачивается в самой модели анализа генеалогии власти, власти-знания, дискурса, управленчества, главной чертой которой можно назвать децентрированность235. А. Дьяков в своем анализе фукианской мысли говорит также о номадичности субъекта у Фуко, постоянно смещающемся, маргинальном, существующем в «зазорах» между дискурсами236. Отметим еще раз, что в случае Фуко это сознательная стратегия, вытекающая из теоретических изысканий, определения механизмов власти, выявления диспозитива237 и политической практики, что можно назвать единой практикой сопротивления микровласти или неявному насилию.

Сопротивление есть стратегия, опирающаяся в случае Фуко на практику номадизма, смещения за границы дискурсивных формаций, что роднит его с еще одним выдающимся философом его времени Жилем Делёзом238. Кроме того, что они были друзьями, их объединяет эта общая

233Там же, с. 387.

234Продолжением курса 1977 1978 года является курс следующего 1978 1979 года «Рождение биополитики», опубликованный на русском языке и посвященный рассмотрению проблемы кризиса диспозитива управленчества, сформировавшегося в XVIII веке. Фуко М. Рождение биополитики. Курс

лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1978 1979 учебном году. СПб., 2010.

235 Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в

1977 1798 учебном году. СПб., 2011. С. 173 175.

236Дьяков А.В. Мишель Фуко и его время. СПб., 2010. С. 494 495.

237См. некоторые аспекты близкие нам в статье: Подорога В. Власть и сексуальность (тема диспозитива у М.

Фуко) // Синий диван. №12. М., 2008. С. 34 48.

238 Творчество Ж. Делёза в русскоязычной литературе представлено достаточно малым числом работ, к которым можно отнести следующие: Маркова Л. А. Философия из хаоса: Ж. Делез и постмодернизм в философии, науке, религии. М., 2004., Маковецкий Е.А. Социальная аналитика ритма. Жиль Делез, или О спасении. СПб, 2004., Карцев И. Жиль Делез. Введение в постмодернизм. Философия как эстетическая имагинация. М., 2005., Грицианов А.А. Жиль Делез. М., 2008., Дьяков А.В. Жиль Делез. Философия различия. СПб., 2013. Иностранная библиография гораздо шире: Deleuze Reidar Andreas Due. Wiley, 2007,

Deleuze And the Social Martin Fuglsang, Bent Meier Sørensen. Columbia University Press, 2006, Deleuze's Wake: Tributes and Tributaries Ronald Bogue. SUNY Press, 2004, Deleuze: The Clamor of Being Alain Badiou. U of Minnesota Press, 2000., Deleuze, a Philosophy of the Event: Together With, The Vocabulary of Deleuze François Zourabichvili. Columbia University Press, 2012., Deleuze: La passion de la pensée Pierre Montebello. Vrin, 2008.; а

также серия Deleuze Connections Series, представленная исследованиями: Deleuze and Sex Frida Beckman. Columbia University Press, 2011., Deleuze and Ethics Nathan J. Jun, Daniel Warren Smith. Columbia University

133

стратегия сопротивления неявному насилию, которая подобна описанию парадоксальной встречи Фуко и Бланшо, которую приводит последний. М. Бланшо пишет: «Я его никогда не встречал, если не считать единственного раза – во дворе Сорбонны во время событий Мая 68, быть может, в июне или июле (но мне сказали, что его там не было), когда я обратился к нему с несколькими словами, причем он не знал, кто с ним говорит (что бы ни говорили хулители Мая, это было замечательное время, когда каждый мог заговорить с каждым – анонимный, безликий, просто человек среди других людей, и одной этой причины хватало, чтобы его принимали)…»239. Они оба разрабатывают некую философию множественности, в случае Ж. Делёза оформившуюся в онтологию («Логика смысла»), гносеологию и особое понимание философии («Что такое философия?»). Но прежде всего, Жиль Делёз интересен своими антропологическими идеями в их неразрывной связи с проблемой насилия.

Как нам кажется, в этом вопросе Делёз был даже более радикален, нежели Фуко (несмотря на отсутствие таких ярких фактов политической биографии). Фуко в анализе техник власти и знания искал возможность субъективации вне насилия, власти как амбивалентности негативного и позитивного, насилия и управления. Отсюда и неоднозначность и неявность насилия в его работах, хотя они всегда остаются как бы «за» понятием власти и управления, остаются скрытыми, недосказанными, а понятие управления двойственным240. Делёз «впускает» насилие в свою концепцию вместе с психоанализом и отдает ему весомое место. Насилие и субъективность не только связаны, но имманентны. Поскольку субъект у Делёза есть «желающий субъект».

Концепт желания понимается как механический процесс, процесс производства241. Желание первично по отношению к субъекту, поскольку он производится потоком желания, собирается на его «поверхности» как и целый ряд других машин: «… не желание находится в субъекте, а машина в желании, тогда как остаточный субъект – с другой стороны, рядом с машиной, на ее периферии, как паразит машины, добавочная часть позвоночно-машинного желания»242. Желание оформляется в машины двух порядков, «молекулярного», собственно сами «желающие машины», и «молярного», машины второго порядка, отчужденного желания абстрагированного от непосредственного потока. Молярность и

Press, 2010., Deleuze And Philosophy Constantin V. Boundas. Columbia University Press, 2006., Deleuze and the Body Laura Guillaume, Joe Hughes. Columbia University Press, 2010., Deleuze and Performance Laura Cull. Edinburgh University Press, 2009., Deleuze and Marx Dhruv Jain. Edinburgh University Press, 2009., Deleuze and Politics Ian Buchanan, Nicholas Thoburn. Edinburgh University Press, 2008., Deleuze and Law Laurent De Sutter, Kyle McGee. Columbia University Press, 2012.

239Бланшо М. Мишель Фуко, каким я его себе представляю. СПб., 2002. С. 9.

240Этот аспект делает явным обращение к идеям о суверенитете и власти В. Беньямина, К. Шмитта или Ж. Батая, которые показывают связь власть – насилие.

241Это отлично от понятия влечения в психоанализе, но есть активная практика противодействия репрессивности классического психоанализа и сближение с марксизмом. См.: Дьяков А.В. Феликс Гваттари:

Шизоанализ и производство субъективности. Курск, 2006. С.53 54.

242 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, 2007. С. 450.

134

молекулярность противоположны по своему объекту (макро и микро): «…настоящее различие проходит между молярными машинами, с одной стороны, будь они общественными, техническими или органическими – и, с другой стороны, желающими машинами, которые относятся к молекулярному порядку. Вот что такое желающие машины – формирующие машины, сбои которых тоже функциональны, а их функционирование не отлично от их формирования», но и по режиму функционирования, обработки желания243. Если первый связан с кодированием, захватом желания, то второй с раскодированием, уклонением от захвата. Машины, которые сами являются сборками желания, собираются, стыкуются, дополняют друг друга в машинах все большего порядка. Они надстраиваются над субъектом как желающей машиной, осуществляя захват желания, которое казалось бы инвестирует в собственное подавление: «… желающие машины, существующие в качестве частичных объектов, претерпевают две тотализации, первая из которых осуществляется, когда социус наделяет их структурным единством, которое обеспечивается символическим означающим, действующим как отсутствие или нехватка в отправной системе, а другая – когда семья навязывает им личностное единство вместе с воображаемым означаемым, которое распределяют, «вакуолизируют» нехватку в конечной системе: два захвата машин – сначала свою артикуляцию им навязывает структура, а затем свои пальцы в них запускают родители»244. Однако речь здесь не столько о желании как влечении к смерти, абстрактному импульсу насилия, а о машинности желания, существующем в режиме функционирования – поломки самой машины, а также захвата – ускользания, где захват и есть подавление как нормирование, социализация, а также более явные феномены принуждения как заточения и наказания.

Другой тезис Делёза состоит в том, что «человек – сегментарное животное»245. Человек наследует сегментарность у страт его образовывающих. Человек «скомпанован» стратами, которые сегментарны. Так пространство жизни представляет собой некую множественность, состоит из сегментов, дом из комнат, город из улиц, кварталов и так далее, поскольку мы можем найти примеры в любом «поле», социальном, политическом, экономики, прочего. Важен принцип, устройство сегментации или характер связи между сегментами246. По Делёзу сегментация разворачивается бинарно. Причем эти системы связи проницаемы друг для друга, они взаимоналагаются, взаимопересекаются. Непосредственная ткань жизни «усваивает» их все, поскольку линеарность наследования пронизана циркуляцией расширяющейся принадлежности-идентичности и бинарным

243Там же, с. 451.

244Там же, с. 485.

245Делез Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, М., 2010. С. 341.

246Сегменты как концепт «работают» в достаточно узком поле, определяемом с позиции оптики разделения и связывания некоего множества, его организации в пространстве. Сегмент вне этого пространства конвертируем в цепь других «означающих» множества, которым принадлежат единичности, машины желания, точки сборки…

135

означиванием гендерного пространства. Все это есть некая иерархия «схватывания» сегментов и распределения, в чем то похожая на генеалогию фуколдианского анализа власти, в данном аспекте еще и своей историчностью247, которая, впрочем, присутствует скорее как фон, некое полотно, позволяющее опереться взгляду, оттолкнуться, чтобы заглянуть не вовне, а в-нутрь. История несет в себе свою противоположность, собственно саму логику сегментации, которая изменяется от примитивной «сегментарности многозначного кода», сегментарности «гибкой», к сегментарности современности – жесткой. Если первая фундирована родом и территорией, представлена системами родства (происхождения), территорией, то вторая связана с государством, производящим и навязывающим «собственную сегментарность»248. Иначе говоря, современность связана с более «плотным» захватом или более «жесткой» сегментарностью, которая обусловлена целым рядом трансформаций.

Касательно бинарной сегментации связанной с появлением дуальных машин, в противовес более ранним, не являющихся бинарными: «В первобытных обществах бинарные оппозиции… весьма сильны, но они, повидимому, вытекают из машин и сборок, которые сами не бинарны… Напротив, особенностью современных обществ, или, скорее, Государства, является введение собственно дуальных машин, функционирующих как таковые и действующих одновременно благодаря дву-однозначными отношениями, а последовательно – благодаря бинарным выборам… Повидимому, современные общества подняли дуальную сегментарность до уровня достаточной организации»249. Если иллюстрировать это на примере деления мужское – женское, то бинарная сегментация древности действительно выглядит произвольной, поскольку мифическая генеалогия в соей исходной точке не знает дуальности, мифический первопредок един.

Современность же изначально основывается на дуальном делении предустановленным естественными причинами (половая принадлежность) и поддерживаемым социальными характеристиками (гендер). Произошел своеобразный предустановленный «захват» субъективности и его критика в виде гендерной теории только подтверждает его действенность и репрессивный, насильственный характер250. Сходным образом Делёз характеризует циркулярную сегментарность, которая в своем «примитивном» типе сохраняет гибкость за счет отсутствия единого центра, одной точки пересечения или резонанса, а в «современном» выстраивается жесткая конструкция концентрических кругов по модели паноптикума251. Здесь возникает не только пересечение кругов и их наследование, но

247В других случаях метод Делеза и Гваттари подчеркнуто транстемпорален.

248Делез Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, М., 2010. С. 343.

249Там же, с. 344.

250См. Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. Харьков, СПб., 2002. 168 с.

251Можно сказать практически естественным образом здесь напрашивается параллель с фуколдианским концептом паноптикума из работы «Надзирать и наказывать». Пространственные концепты Делеза располагают к этому и, как нам кажется, позволяют в некотором роде визуализировать сегментарность.

136

соподчинение, действительно жесткая связь передачи сегмента без возможности его выпадения из системы надзора252. Множество центров власти объединяются в один, происходит унификация власти и естественное усиление контроля, что отражает целый ряд различных феноменов, которые можно отнести к круговой сегментарности.

Так, обращаясь к исследованиям Фуко это сохранение некоторой автономности дискурсов безумия с их встраиванием в систему власти в классическую эпоху253 или взаимоналожение разнородных практик в единой практике субъективации как заботы о себе254, резонанса светской власти, экономики и религии в феноменах антипастырства, кристаллизующихся в стратегии микровласти255. Те же примеры применимы и в отношении динамики линейной сегментации, переходящей к нормированию, эквивалентности, переводимости одного сегмента в другой: «… с точки зрения линейной сегментарности, можно было бы сказать, что каждый сегмент оказывается очерченным, исправленным, однородным – что касается него самого, а также по отношению к другим сегментам. Не только у каждого сегмента есть своя единица измерения, но существуют также эквивалетность и переводимость таких единиц между сегментами»256. Иначе говоря, глобальное отличие «примитивного» «гибкого» типа сегментации от «жесткого» «современного» в наличии и возможности сверхкодирования, организации сегментов, «почва» и «кровь», территория и род сменяются нацией-государством, классом, религией на основе абстрактного кода, продукта абстрактной машины, которая различна в первобытности и современности257.

Причем отношения между «гибкой» и «жесткой» сегментарностью не являются отношениями преемственности или смены, поскольку их отношения не сводимы к противопоставлению по линии раньше – позже. Это порядок совпадения и проникновения, диахронического и топологического резонанса. «Гибкое» и «жесткое», равно как «молекулярное» и «молярное» не противопоставляются, а «перепутываются» Делёзом, что в отношении политики позволяет сделать вывод о том, что политика это «сразу и макрополитика, и микрополитика»258. Насилие также не раскладывается по линии молярного и молекулярного. Было бы ошибкой считать, что план молекулярности его избегает или свободен от него.

И Фуко в своем анализе микрополитики, и Делёз показывают, что насилие может возникать и на микроуровне, уровне желания. Микрофашизм, подавление желания, его репрессия для Делёза обусловлены не столько

252Делез Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, М., 2010. С. 344 345.

253Фуко М. История безумия в классическую эпоху. М., 2010.

254Фуко М. Герменевтика субъекта. СПб., 2007.

255Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в

1977 1798 учебном году. СПб., 2011.

256Делез Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, М., 2010. С. 346.

257См.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма.

М., 2001.

258Там же.

137

самим желанием, и в этом Делёз и Гваттари оппонируют Фрейду, сколько необходимостью, имманентностью его сборки. Подобно тому, как у Лакана желание уже структурировано в языке, а у Фрейда прошло «школу» комплекса, у Делёза желание нет вне сборки, машинного «монтажа». Отличие в потенциальной возможности нерепрессивной сборки, пространства детерриторизации, линий ускользания, открывающих путь свободы от насилия. По крайней мере, концептуально, вне жестких дихотомий означающего – означаемого или эдипова треугольника.

В этом аспекте шизоанализ как метод обращения с желанием по мысли его авторов претендует как раз на избегание насилия259. Более сложен вопрос о желании и его трактовке, избегает ли оно амбивалентности, определенной Фрейдом в категориях Эроса и Танатоса. Делёз в «Тысяча плато» ставит вопрос несколько иначе, почему желание желает собственного подавления260. Вопрос языка, определения здесь важен, поскольку необходимо установить равнозначность подавления и насилия или власти и насилия. По крайней мере, ранее нас устраивала их родственность в самом широком смысле до тех пор, пока мы не сталкиваемся в ряду «микровласти», «макровласти», принуждения, «микрофашизма», «центров власти» с более конкретным и более «близким» концептом «машины войны». Последняя одна из множества машин у Делёза и Гваттари, которые своеобразным образом «надстраиваются» над желанием, организуют его. Повторимся, что желания без машинной обработки или сборки не существует, оно всегда уже собрано. Но, несмотря на это желание реально именно в своих микро-проявлениях, хотя обнаруживается не в них, а в сегментах, сборках, машинах или индексах. Делёз так описывает двойственность желания-потока и сегмента: «О чистом потоке можно сказать, что он абстрактен, хотя и «дифференцирован». Верно, что мы схватываем поток и его кванты только через индексы сегментированной линии; но, напротив, и линия, и индексы существуют лишь благодаря омывающему их потоку»261. И здесь напрашивается явная параллель с общей для психоанализа идеей вектора желания, а именно влечения к смерти, или в другой интерпретации инвестирования желания в обратное жизни, небытие. Другая напрашивающаяся вариация в купировании желания и насилии как следствии фрустрации. Однако, независимо от приведенных нами вариаций схема остается линейной, где вектор-поток желания имеет два разнонаправленных направления – бытие и небытие, жизнь и смерть, а насилие есть собственно пунктуации в негативной части этого вектора. Здесь максимум насилия есть смерть или небытие, движение к которому может носить различный характер или иметь разную внутреннюю механику, например диалектическую у Гегеля и Маркса или напряжения-разрядки у Фрейда.

259Дьяков А.В. Феликс Гваттари: Шизоанализ и производство субъективности. Курск, 2006.

260Делез Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, М., 2010. С. 352.

261Там же, с. 358.

138

Общим остается сам вектор или генеральная диспозиция, которую мы позволим себе обозначить как «классическую» или бинарную. И ей как раз противостоит общая концепция желания Делёза и его диспозиция насилия. Дело в том, что они цикличны и в этом их принципиальное отличие. Поток желания по Делёзу и Гваттари представляет собой не линию, а окружность262, в которой поток, состоящий из квантов желания сегментируется, оформляется в линии, прерывается центрами власти при этом двигаясь от положительного полюса к отрицательному.

Остается вопрос о машине сверхкодирования, которая производит и воспроизводит сегменты и в отношении насилия вступает в отношения некоего принуждения, опять-таки во всей двойственности перспектив ускользания263. Она кодирует кванты желания, оформляет поток в линии, которые Делёз определяет как три: «… 1) относительно гибкая линия переплетенных кодов и территориальностей… 2) жесткая линия, осуществляющая дуальную организацию сегментов, концентричность кругов в резонансе и обобщенное сверхкодирование… 3) одна линия ускользания или несколько, маркированных квантами и определяемых декодированием и детерриторизацией…»264. Механизм захвата или «центр власти» включает три зоны, которые показывают всю двойственность, о которой мы говорили выше, поскольку первая зона, «зона могущества», распространяется на макроуровень и соотносится с жесткой линией, вторая «зона неразличимости» охватывает микроуровень, микрофизику власти, а третья образована квантовым измерением желания и является «зоной бессилия»265. В этой градации первая линия вполне соотносима с первой диспозицией в определении насилия, поскольку жесткий бинарный код работает на этом уровне и позволяет детектировать насилие на уровне Государства. Классический психоанализ, направленный на поиск насилия «в-себе», соотносим со второй линией. Третья же есть концепция неочевидного насилия и практик ускользания и сопротивления Фуко – Делёза, если рассматривать концептуальный план. В содержательном отношении, как показал Делёз, они соотносимы и важно «изучить опасности на каждой линии». Так для молярной линии это страх.

Как показал Фуко, государство эволюционирует в сторону систем безопасности, которые обеспечиваются страхом, равно как и предыдущие. Представленная нами бинарная диспозиция в определении насилия также опирается на страх, который действует как сила отталкивания от предела и одновременно максимума насилия. Собственно страх в терминах Делёза и есть необходимый резонанс, запускающий механику бинарности. Другая опасность – ясность, возникающая на молекулярном уровне. Для Делёза это

262См. схему Делез Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, М., 2010. С.358.

263Делёз и Гваттари пишут об абстрактной машине как механизме кодирования и декодирования, захвата и освобождения желания. См.: Делез Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, М., 2010. С.

366 367.

264Там же, с. 364 365.

265Там же, с. 372.

139

ясность Эдипа, формирующего микрофашизм закона266. Это интериоризация принуждения, когда насилие из внешнего становится внутренним. Насилие в обличье вины и запрета. Власть как опасность объемлет оба уровня, поскольку основывается на захвате молекулярного и перевода его в молярное состояние267. Здесь желание кодируется, захватывается и удерживается. Это удержание, создание «пустоты» локальности Делёз связывает с тоталитаризмом. Но как нам кажется это вполне отождествимо и с терроризмом, который как акт власти связан с таким мгновенным удержанием потока желания, изъятием жизни в мгновенном акте уничтожения.

И, наконец, сугубо молекулярный уровень и наиболее интересный как для Делёза, так и для нас, поскольку он связан с линией ускользания и предполагаемой невозможностью сопряжения с ней насилия. Здесь поток сталкивается не с купированием, как неким подобием фрустрации, потерей объекта желания, или сверхкодированием, удержанием желания. Угроза в принципиально ином: «… пусть линия ускользания преодолевает стену, пусть она выходит из черных дыр, но вместо того, чтобы соединиться с другими линиями и увеличивать каждый раз собственные валентности, она поворачивается к разрушению, к чистому и простому уничтожению, к страсти уничтожения»268. Делёз подчеркивает, что подобное не является влечением к смерти. Само желание не имеет влечения, а только собрано подобным образом. Это извращение мутации желания. «Неудача» мутации или его «падение», которое собирается машиной войны уже не в линию ускользания, а в «линию уничтожения». Машина войны здесь действует также против самой себя на молекулярном уровне, теряя позитивное измерение, равно как сходным образом организуется сборка желания на молярном уровне государства, его институтов и прочего.

На этом уровне война и машина войны различаются Делёзом и Гваттари. Их концепция изложена в следующих тезисах: «То, что мы называем военным институтом, или армией, – это вовсе не машина войны сама по себе, а форма, под которой она присваивается Государством. Чтобы ухватить парадоксальный характер такого предприятия, нужно мысленно пересмотреть всю гипотезу целиком: 1) машина войны – это такое изобретение кочевников, какое имеет войну не в качестве первой цели, а в качестве вторичной, дополнительной или синтетической цели в том смысле, что она побуждает разрушать те форму-Государство и форму-город с которыми сталкивается; 2) когда Государство присваивает машину войны, последняя, очевидно, меняет природу и функцию, поскольку позже направляется против кочевников и всех разрушителей Государства или же выражает отношения между Государствами…; 3) именно после того, как машина войны, таким образом, присваивается Государством, оно стремится к

266Делез Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, М., 2010. С. 375.

267Там же, с. 376.

268Там же, с. 377.

140