dementev_v_v_teoriya_rechevyh_zhanrov

одной стороны, с типологическим изучением языковых единиц, выра- жающих национально-специфическое видение мира в сравниваемых лингвокультурах (в лингвокультурологии такой анализ предполагает «построение на дедуктивной основе модели культурно-значимых от- ношений, например, в виде матрицы, и определение языковых спосо- бов избирательного заполнения такой матрицы» [Карасик 2002: 108]); с другой стороны, с принятым в типологических исследованиях спо- собом определения языкового типа.

Наиболее очевидный аспект проблемы «жанр и культура» (и наи- более очевидная задача культурологического жанроведения) — выде-

ление и изучение конкретных жанров внутри определенной куль- туры в связи с существующими в данной культуре нормами (в

том числе системами коммуникативных норм), приоритетами, цен- ностями. Рассматривается речежанровая организация высказываний, обусловленная национально-специфическими содержательными ка- тегориями, а также культурно-историческими факторами.

Можно с уверенностью сказать, что это и наиболее изученный аспект.

В многочисленных исследованиях по культурологии и лингво- культурологии, антропологии, этнографии, начиная с В. Гумбольдта, Ф. Боаса, Э. Сепира, Б. Уорфа, Дж. Ферса, Б. Малиновского, выявлено (в том числе на материале экзотических языков) множество жанровых коммуникативных (речевых и невербальных) правил, форм, стереоти- пов, обусловленных мифологией, ритуалами, а также используемыми в данных культурах коммуникативными, или знаковыми, системами, такими, как этикет и язык. Описания явлений, имеющих жанровую и речежанровуюприроду,осуществлялисьвспецифическойдляданных подходов терминологии и редко выступали главной (даже самостоя- тельной) целью исследования: жанры описывались для подтвержде- ния каких-то более общих положений, приводились в качестве ку- рьезных примеров, наконец, осмыслялись далеко не в равной степени глубоко и адекватно, что, конечно, нисколько не умаляет значимость данного типа исследовательской деятельности для культурологиче- ского жанроведения. Отметим, что собственно лингвистические ра- боты по выявлению полного или частичного набора жанров внутри данной культуры относительно немногочисленны и пока не дали понастоящему убедительных результатов ни для одного национального языка. Пионерами здесь, по-видимому, следует считать М. В. Панова, более сорока лет назад составившего первоначальный список русских

речевых жанров [Панов 1962: 97–98], и А. Вежбицкую, составившую список польских речевых жанров [Вежбицка 1997]. Насколько нам из- вестно, других удачных попыток представить жанровое пространство внутри определенной культуры, составить список (тем более типоло- гию) жанров для данной культуры не было4.

В то же время нельзя переоценить значимость для рассматривае- мой проблемы многочисленных исследований, в которых через осо- бенности данной национальной культуры объясняются отдельные аспектынеуниверсальных(безэквивалентных,ключевых)жанров.Повидимому, исследование любого неуниверсального речевого жанра с неизбежностью является сравнительно-культурологическим иссле- дованием, поскольку особенности такого жанра всегда обусловлены культурно, даже если, на первый взгляд, в рамках жанра выражаются универсальные коммуникативные смыслы и лишь в формальной, те- матической и композиционной структуре можно обнаружить отличия от других культур (ср., например, исследование поздравлений в эве

[Вежбицкая, Годдард 2002: 147–151]).

Следует отметить, что данной проблеме — изучению культурных особенностей отдельных речевых жанров — посвящен пятый выпуск сборника «Жанры речи» (2007). При этом некоторые из рассматривае- мыхжанров впервые становятся объектомжанроведческогоизучения, например, письма-благодарности в эмиграции и в СССР в 20–30-е гг. XX в. (статья Е. А. Никишиной), англо-американский письмовник (статья М. А. Кулинич и Н. Ю. Бусоргиной), жанр заговора с точки зрения суггестивного потенциала языковых единиц (статья И. Н. Бо- рисовой и С. С. Корх), обсуждение супружеских измен носительница- ми просторечной речевой культуры (статья И. В. Шалиной) и др.

Так, Е. А. Никишина показывает, что речевые особенности письма-благодарности в газету в эмиграции и в СССР тесно связа- ны с культурными особенностями эмиграции и метрополии. Новая культура, возникшая в СССР после революции, очень сильно отлича- лась от старой. Напротив, культура эмиграции во многом сохранила прежние черты. Язык эмигрантской прессы носит более кодифици- рованный, нормированный характер, чем массовый язык советской прессы.

Авторы писем в советской прессе в это время часто демонстриру- ют неспособность к «переключению кодов», что свидетельствует о

4 Ср. список различных немецких жанров (Textsorten) из 3945 наимено- ваний, опубликованный (на немецком языке) в: [Adamzik 1995: 258–284].

невысокой степени владения подсистемами языка, а также о невысо- кой коммуникативной и общей культуре человека. Часто стремление продемонстрировать владение официально-деловым стилем обора- чивается против автора, и в текст на фоне разговорных и простореч- ных элементов вклиниваются образцы так называемого канцелярита, появляются ошибки.

В советских газетах просматривается связь между социальным статусом автора письма и его содержанием: чем в большей степени содержание письма касается личной сферы автора, тем вероятнее, что автор — известное лицо. Письма простых людей публиковались в том случае, если они касались какого-то общественного вопроса, содержали предложение по улучшению той или иной ситуации и пр.

Вэмиграции такой тенденции нет.

Вэтойсвязиследуетотметить,чтоотчетливолингвокультурологи- ческий характер имеет широко известный цикл работ М. В. Китайго- родской и Н. Н. Розановой, посвященный речевым жанрам «городской жизни»: московские исследовательницы исходят из того, что «устный текст представляет собой своего рода синхронный срез культурной жизни города» [Китайгородская, Розанова 1999: 16; 2001 и др.], — традиция, идущая еще от М. М. Бахтина, который писал о жанрах на- родной смеховой площадной культуры Средневековья и Ренессанса, таких, как ругательства, божба, клятвы (jurons) [Бахтин 1990: 34–35], «крики Парижа» (cris de Paris) [Там же: 199–204]. Статья М. В. Ки- тайгородской и Н. Н. Розановой, вошедшая в пятый выпуск сборника «Жанры речи», продолжает данный цикл, хотя посвящена явлению, несколько необычному в качестве объекта лингвистического анали-

за, — жанру современной эпитафии (исследуется «культурная функ- ция» кладбища на материале надмогильных надписей).

Сопоставительноеизучение речевых жанров в двух и более куль- турах — явление, к сожалению, более редкое, и «похвалиться» оно может более скромными результатами. Тем не менее такие исследова- ния осуществляются в рамках как прагмалингвистики, так и лингво- культурологии (ср. относительное увеличение в последнее время чис- ла диссертаций, защищенных по данной проблеме: [Леонтьев 1999; Дубровская 2001; Тупикова 2003; Коморова 2005; Стрельникова 2005; Фенина 2005; Горбачева 2006; Казачкова 2006; Колоян 2006; Руссино-

ва 2006; Царикевич 2007]).

В пятом выпуске «Жанров речи» данной проблеме посвящены статьи Е. Н. Горбачевой, Н. Н. Панченко и Е. Л. Рабинович (соответ-

ственно, спор, сплетни и выражение интеллектуального превосход-

ства в русской и английской лингвокультурах), Е. В. Акуловой (объ- явления о знакомстве в русской и немецкой лингвокультурах).

Так, Е. Л. Рабинович показывает, что выражение интеллектуаль- ного превосходства (далее — ВИП), которому посвящена ее статья, относится к числу тех распространенных, узнаваемых в общении коммуникативных явлений, которые, с одной стороны, естествен- ным образом присущи человеческому поведению независимо от конкретного языка и культуры, а с другой — в корне противоречат фундаментальным нормам любой культуры (за исключением не- многих откровенно маргинальных микрогрупп и микрокультур), по- скольку являются, по сути, агрессивными, связаны с эмоциональным ущербом для партнера по коммуникации. Несмотря на то что ВИП является вариантом конфликтного, некооперативного коммуника- тивного поведения, оно часто является востребованным в общении (особенно игровом, но далеко не только), более того — уже само по себе относится к числу важнейших коммуникативных ценностей, бу- дучи связано с одним из важных аспектов общего представления о состоятельности, респектабельности члена социума / общественной иерархии.

В то же время ВИП есть культурно обусловленное явление (наи- более очевидным образом это проявляется в форме речи, но и со- держательные аспекты ВИП далеко не универсальны, поскольку в каждом конкретном случае вступают в сложное взаимодействие с другими — позитивными и негативными — культурными ценностя- ми и категориями).

То, что сама идея интеллектуального превосходства у русских и англичан отличается, кажется интуитивно ясным. Стереотипы рису- ют следующую картину: чопорный, высокомерный англичанин, бе- режно относящийся к своим правам и личному пространству и при этом владеющий тонким, несколько саркастичным «убийственным» юмором — и эмоционально несдержанный русский, не знающий удержу в хорошем и плохом, направо и налево сыплющий обвине- ниями с некоторым нравственно-этическим оттенком...

Исследование Е. Л. Рабинович показывает, что стереотипы ри- суют хотя в чем-то верное, но в целом весьма далекое от истинного положение дел, прежде всего потому, что ВИП, с одной стороны, яв- ление чрезвычайно многообразное, с другой — содержательно слож- ное. На основе анализа интернет-сообщений с русских и британских форумов автор пытается обнаружить различия между ВИП в двух лингвокультурах, связанные с различными стилями коммуникации и представлениями о вежливости, относительно большей непрямотой английской лингвокультуры в целом по сравнению с русской.

264ГЛАВА IV. Жанроведение в XXI в.

Ксожалению, исследования отдельных жанров (отдельных групп жанров) внутри одной национальной культуры (см., напри- мер: [Хорешко 2005]) достаточно часто осуществляются без учета национально-культурной специфики, что, конечно, снижает их позна- вательную ценность для проблемы «жанр и культура». Исследовате- лей, изучающих дискурсивные явления в связи с культурными, но в рамках одной отдельно взятой национальной культуры, без привлече- ния внешних (инокультурных и диахронических) данных, всегда под- стерегает опасность приписывать явлениям исследуемой культуры универсальность.

По-видимому, невозможно по-настоящему универсальное прояв- ление в конкретных жанровых формах даже таких, казалось бы, уни- версальных (или почти универсальных) культурных феноменов, как общение, информация, власть, и исследование речевых жанров в свя- зи с такими явлениями, присущими как бы «культуре вообще», имеет дедуктивный и принципиально начальный характер; подразумевает- ся, что поиск национально-культурных и национально-языковых раз- личий — дело будущего. Сказанное относится к статье Е. И. Шейгал и И. С. Черватюк в пятом выпуске сборника «Жанры речи», посвя- щенной проявлениям категории коммуникативной власти в мягко и жестко формализованных речевых жанрах [Шейгал, Черватюк 2007]. Исследование осуществлено на материале двух языков — русского и английского, однако авторы делают акцент на универсальности дан- ного явления, безусловно важного для понимания многих аспектов жанров речи.

Вцелом же ни жанроведами, ни лингвокультурологами еще не найдена удовлетворительная и общепризнанная теоретическая мо- дель, которая позволила бы, по выражению А. Вежбицкой, проскольз- нуть между Сциллой стереотипизации и Харибдой этноцентрической универсализации.

Весьма показательны в этом отношении переводы четырех статей зарубежных исследователей, вошедшие в этот же выпуск сборника «Жанры речи».

Из них две — В. Хэнкса и К. Годдарда — очень четко представляют проблему «жанр (дискурс) и культура»: Хэнкс исследует жанры мис- сионерского дискурса в Северной Америке (dialogos) в отношении к европейским римско-католическим традициям и (отчасти) к культуре и языку майя; Годдард рассматривает один из безэквивалентных типов иронии в австралийском английском (deadpan jocular irony — приблиз.

‘ирония с каменным лицом’) в связи с особенностями менталитета бе- лых австралийцев, культуры и истории заселения Австралии.

Исследователь показывает, что «шутливая ирония с каменным лицом» находится в абсолютном соответствии с множеством других высказываний в традициях общенияAussie (англоговорящих австра- лийцев). Во-первых, ирония дает возможность показать солидар- ность и чувство товарищества при помощи недосказанности и без излишнейэмоциональности.Во-вторых,предложениеадресату«раз- гадать» послание «с каменным лицом» и высказать свое собственное мнение созвучно с более серьезным экзистенциальным императивом в традиционной этнофилософииAussie: уметь раскусить bullshit (see through bullshit) и «думать самостоятельно» (to think for oneself).

Исследователь формулирует культурный сценарий, лежащий, по его мнению, в основе данного явления:

a.иногда человек говорит некоторые вещи другим людям не потому, что хочет, чтобы другие люди что-то узнали, не потому что хочет сказать что-то правдивое;

b.этот человек говорит эти вещи, потому что этот человек думает что-то вроде:

«я хочу, чтобы эти люди думали о чем-то что-то, я хочу, чтобы они из-за этого что-то чувствовали»;

c.это плохо;

d.иногда человек говорит подобные вещи многими словами, люди не могут ничего узнать из-за этих слов, люди не могут сделать ничего хорошего из-за этих слов;

e.если кто-то слышит такие вещи, хорошо, если он может это по- нять [Годдард 2007]

Встатье А. Вежбицкой в широком культурно-историческом кон- тексте рассматривается содержательная категория «Anglo scripts against ‘putting pressure’on other people», значительно повлиявшая на современную англосаксонскую речевую культуру в целом; названная категория изучается в сравнении с другими национально-речевыми культурами.

По мнению А. Вежбицкой, многие косвенные формы современ- ного английского языка являются следствием из данной содержа- тельной категории.

Исследовательница выделяет этапы постепенного развития кос- венных форм в английском (в английской исторической прагматике) на разных периодах его существования:

Статья Лакофф, впрочем, не вызывает у нас серьезных возра- жений: исследовательница политического дискурса на материале сильно эволюционировавшего за последние 5–7 лет жанра публич- ного извинения оптимистически рассуждает о произошедших за эти годы изменениях в отношениях между властью и народом: с одной стороны, люди, наделенные властью, избегают публичных из- винений, предпочитая им позволяющие сохранить лицо объяснения. « ... даже если нет положительной причины избегать извинений, — пишет Р. Лакофф, — человек, наделенный властью, часто избирает уклончивую тактику» [Лакофф 2007: 186].

С другой стороны, люди, наделенные властью (в том числе — привилегией НЕ извиняться перед находящимся в зависимости от них населением, даже когда есть основания), теперь все чаще при- носят публичные извинения по разным поводам, чего просто невоз- можно было представить еще лет десять назад. Явления эти имеют, по-видимому, в достаточной степени универсальный характер, по крайней мере, для стран так называемой западной демократии.

Этого, к сожалению, нельзя сказать о многих других исследова- ниях речежанровых явлений, основанных на конкретно-языковом материале, но претендующих на универсализм, например о недавно вышедшей под редакцией Дж. Купланд коллективной монографии «Small talk» [Small talk 2000], посвященной далеко не универсальному праздноречевому жанру small talk (он характерен, пожалуй, для одной только англо-американской культуры) — см. критические размышле- ния об этом издании в § 3.4.1.

В целом изменения в общественной, политической жизни, в области идеологии, экономики, быта приводят к изменениям языка — это положение стало общепризнанным в социолингви- стике с 20-х г. прошлого века [Лафарг 1930; Жирмунский 1936; По- ливанов 1968]. Блестяще связал это общее положение с идеей жанра как переходного явления между изменениями окружающего мира и изменениями языка М. М. Бахтин, назвавший речевые жанры «приво- дными ремнями от истории общества к истории языка» [Бахтин 1996: 165]. Все это, вообще говоря, резко отличает речежанровое изучение культур от традиционных типологических исследований. Так, в статье Н.К.Рябцевойомежкультурномделовомобщениикультурнообуслов- ленные различия между русским и английским языками осмысляются принципиально не в категориях лингвистики, а металингвистики, к сфере интересов которой автор вслед за Б. Уорфом и М. М. Бахтиным относит стиль мышления и коммуникативные установки.

Н. К. Рябцева исходит из того, что особенности менталитета носителей русского языка проявляются в показательных коммуни- кативных моделях поведения, которые значительно отличаются от коммуникативных моделей, характерных для английского языка, в первую очередь большей категоричностью (императивностью), им- позитивностью, эмоциональной эгоцентричностью и в то же время анонимностью (ср. распространенную в русской научной речи мо- дель «как представляется / думается / можно предположить» и т. д.), дистантностью или, напротив, полным ее отсутствием.

По мнению исследовательницы, две на первый взгляд, тожде- ственные установки, свойственные западной (правовой, демокра- тической) и русской (коммунистической / деспотической / тотали- тарной) этическим системам — «Не делай зла!» и «Делай добро!» принципиально несовместимы. Так, «делание добра» допускает применение «злых» методов (ср. «Вперед, к победе коммунизма!» — любыми методами, средствами, путями: — через запреты, гонения, ссылки, казни и т. п.) [Рябцева 2007].

Изучение речевых жанров в связи с изменениями в культуре ши- роко представлено в пятом выпуске сборника «Жанры речи»: см. ста- тьи М. А. Кулинич и Н. Ю. Бусоргиной (сравниваются американские письмовникисерединыXIXиначалаXXIв.),Н.В.Орловой(«советы» в русских журналах, относящихся к разным эпохам), М. В. Китайго- родской и Н. Н. Розановой (надмогильные надписи XIX и XX вв.).

Так, в статье М. А. Кулинич и Н. Ю. Бусоргиной исследуется от- ражение тех или иных речевых жанров (или ряда жанров) в англоя- зычном письмовнике.

Авторы исходят из того, что для англоязычной (англоамериканской) лингвокультуры характерно м о д е л и р о в а н и е речевых жанров. В частности, письмовники, в которых даются об- разцы (модели) типовых писем и советы по их сочинению и оформ- лению, являются весьма популярным жанром и в Англии, и в США.

Письмовники соотносятся с типичными коммуникативными си- туациями, следовательно, они отражают реалии определенной эпохи и определенную идеологию, способ видения мира.

Сравнивая письмовники, разделенные временным интервалом почти в полтора столетия, М. А. Кулинич и Н. Ю. Бусоргина обна- руживают, что прежде всего они различаются соотношением объема текста, посвященного деловой и личной коммуникации. В Chester- field’s Letter Writer (XIX в.) большая часть книги посвящена личной корреспонденции, а деловые письма занимают лишь краткий раздел,

в то время как в The New American Handbook of Letter Writing (XX в.)

деловой корреспонденции отводится ведущее место, личные пись- ма занимают небольшую часть, а любовные письма отсутствуют со- всем. На этом основании, кстати, М. А. Кулинич и Н.Ю. Бусоргина делают интересное предположение, что в современном мире, в век информационных технологий, люди выражают свои самые сокро- венные чувства по телефону и более не доверяют их бумаге, а может быть, такое положение дел обусловлено тем, что сфера любовных отношений перестала быть частью этикета. Людей больше не учат красиво и правильно выражать свои чувства.

Наконец, в TheNewAmericanHandbookofLetterWritingприведены виды коммуникации, не возможные в XIX в. — такие, как электронная почта или аудио-(видео-) письмо [Кулинич, Бусоргина 2007].

Все же в целом приходится констатировать, что названная зада- ча — описание жанрового своеобразия национальных культур и срав- нение их с этой точки зрения — пока далека от того, чтобы, с одной стороны, привести накопленные знания к чему-то напоминающему систему, которую можно было бы представить в одной плоскости и описать в единой терминологии; с другой стороны, претендовать на высокое звание по-настоящему приоритетного направления лингви- стических исследований.

Увы, никто пока всерьез не воспринимает идеи и перспективы создания всемирной энциклопедии жанров (об этом же, применитель- но к одним только русским жанрам, с болью пишет Т. В. Шмелева: «За такую задачу непосредственно никто не взялся до сих пор, грандиоз- ность ее очевидна» [Шмелева 2007: 66].

Это же касается и многих других аспектов проблемы «жанр и культура»; в целом эта глобальная проблема по-прежнему остается одним из самых досадных белых пятен в общей картине современной культурологии и лингвокультурологии, хотя по значимости для адек- ватного понимания соотношения коммуникативных систем она, по нашему мнению, не уступает ни лингвистике универсалий, ни линг- вистической типологии в целом.

Пожалуй, ни один из аспектов проблемы «жанр и культура» не вызывает столько споров и дискуссионных вопросов и вместе с тем столько ожиданий и надежд со стороны как лингвокультурологов, так и жанроведов, как попытка выделения и осмысления жанровой картины мира в составе общей культурно-языковой картины мира. Пионером в этой области следует считать, бесспорно, Г. Г. Слышкина, идеи которого были подробно рассмотрены в предыдущем § 4.1.