2.4.3. Границы возрастов

Смерть как-то связана с ночью, сном, зимой, болезнью, миром леса, некоторыми зверями, а также с водной стихией (первое обобщение – смерть связана с мирами, которые человеком воспринимаются иными).

Например, усыпление ребенка. С ним возишься, играешь, а потом, по расписанию, усыпляешь, после чего чувствуешь стыд, ведь начинается иная жизнь, а дитя вне этой жизни. Тут некая ассоциация с жертвоприношением: создание мира вне ребенка, взрослый как бы живет две жизни. Сон ребенка приводит родителя в особое состояние.

Рассказ сказки на ночь не просто ритуал, а искупление перед дитя интересным и сочувствие к уходу засыпающего в иной мир. Дитя уходит в иной мир – сон, а взрослый продолжает жить. В более древнем контексте рассказывание сказки – это своеобразное письмо родителя или рассказчика в потусторонний мир ребенка. Сказка, моделируя мир-сон, формирует «потусторонний мир дитя» в данном этносе, потусторонний мир дитя как для ребенка, так и для родителя.

Так складывается сказочная модель подсознания. Подсознание есть продолжение меня после сна-смерти, продолжение в следующий возраст. Переход от жизни к смерти плавен.

В общине существуют границы четырех типов, а суть нашего утверждения сводится к тому, что переход каждой из этих границ – смерть.

Смерть в культуре сказки воспринимается не как конец чего-то, неисправимая потеря, а совершенно иначе. Смерть показывает важность события, его выход за рамки обыденного, повторение служит предупреждением. Каждый вид смерти имеет свой ритуал, имеет свое место, срок и длительность – 9 и/или 40 дней.

Смерть показывается два раза и приходит на третий. Этот тип границы фиксирует необратимость жизненного сценария.

В обрядах русской общины имеется несколько культурно-исто­рических пластов смерти, по форме ее прослеживаются кремация, обрядовый пир, омовение, погружение в землю. Причем к каждому из этих типов тяготеют свои животные и предметы-атрибуты, хотя в чистом виде обрядов нет, в сказке смыслы ритуалов путаются.

Смерть, как переход между границами возрастов в общине, подчеркивает значимость перехода событий. Вместо ежегодного и однообразного праздника именин в сказочной смерти отмечается обряд, меняющий всю жизнь испытуемого.

Выделим четыре вида смерти: переход в потусторонний мир, убийство, умирание и угасание. Этим предположением мы конструируем модель процесса воспроизводства традиции.

Первый вид смерти перекликается со словом «мера» и означает особое событие, связанное с уходом и приходом человека, который замечен общиной. Используя слово «смерть», мы говорим о дорогом, запомнившемся. «Не умирает» домашняя скотина, когда ее режут, хотя крестьянину, вырастившему ее, это больно. Мы можем сказать, что кошка сдохла, пропала. Но о кошке, которую любили, мы должны сказать, что она умерла. Это значит, что ее смерть-мера задержится в памяти, ритуалах (в частности похоронах). Таким образом, восприятие события определяет его качество.

Смерть пролегает как граница живого и неживого: между потомком и дитя, с одной стороны, и между стариком и предком – с другой. Причем своеобразная симметрия границ в общине отражена действительной обратимостью обрядов: рождение и обряд именин противоположны смерти и обряду похорон. Здесь господство представлений о симметрии реальности: если кто-то уходит, другой должен прийти, и наоборот.

Обряд «меры» связан с баней. Там принимают роды, там же прощаются.

Четвертый вид: переход мужика – в старика (граница климакса). Это водная смерть. Когда человек не способен к рождению себе подобного. В его организме нарушается соотношение воды живой и мертвой. Водяная смерть происходит от корня мар-, марена.

Второй вид смерти: превращение дитя в парня (граница инициации). Это смерть, связанная с болью, в современном понимании это смерть-убийство. Отчасти это связано с охотой и убийством зверя, жертвоприношением этого рода, что подчеркивает особый статус парня в языческом мифе.

Этот вид смерти, как и четвертый, связан с превращением полового порядка. В самом деле, старик и дитя считаются бесполыми существами, они как бы являются переходными стадиями от мира неживого к миру живого. Вопрос состоит в том, почему мы ассоциируем смерть этого вида с убийством, болью, наказанием. Наказание здесь рассматривается как обратимое умирание: умирает ребенок, чтобы появиться вновь – взрослым.

Для аргументации такого понимания границы второго типа вспомним сказки, в которых дитя нарушает табу, запрет, не выполняет поручение, показывает себя неспособным быть самостоятельным, но затем с помощью волшебных даров дитя попадает в «тридесятое царство» (то есть в царство мертвых) и превращается во взрослого: это суть обряда инициации. Обряд этот проводился через зашивание в кожу в охотничьей избушке, он как-то связан с весной, возобновлением жизни в природе.

Обряд инициации можно назвать словом «мор», или смертью насильственной, болезненной.

Граница третьего типа – свадьба и ее антипод в царстве мертвых и в природе. То есть параллельно свадьбе, как посюстороннем действии, идут неясные нам, но очевидные там и тогда потусторонние действия, к ним относится культ рыбы, уха на столе. Свадьба как обряд касается как мира общины, в котором происходит важнейший переход к рождению ребенка, или переход к пополнению общины, так и мира окружающего общину неживого, в котором нечто забирается. Новое живое и старое неживое оказываются связанными.

Смерть третьего типа ассоциируется со словом «мир», «покой», это медленное угасание живого, после его кульминации, это взаимопроникновение двух этих стихий друг в друга и в то же время это переход неживого в живое. Свадьба – компромисс живого и неживого, закон их сосуществования в глобальном смысле.

Обратимся к схеме границ общины. Оказывается, мир общины, как дома, ограничен стариком и дитем, для которых мир как бы концентрируется на контакте друг с другом. Старик обучает ребенка, у первого сил уже нет, и они убывают, а у второго сил еще нет, но они прибывают, тут-то и нужен старик, который жизнь в общине прожил и не разочаровался в ней. Что касается парня с мужиком, то они приходят в общину, как в дом, со стороны поля (в меньшей степени моря, леса), которое кормит, и хозяйственную нагрузку несут на себе, потому их и нет в доме; для них само прибытие домой, атмосфера там, в том числе и уважения к их усталости (ритуал затихания при спящем отце), которая создается стариком и дитем, означают отдых, свое. Так смерть оказывается тесно связанной с границей мира: мое – чужое.

Четыре смерти – четыре границы мира – имеют четкую локализацию: обряд инициации протекает в лесу, свадьба – в доме, а смерть-рождение – в бане. Место смерти вида мар- не локализовано.

Попытаемся в этом разобраться.

Инициация представляет собой выделение дитя из общества и его переход в новое состояние – подростка или парня. Парень уже не принадлежит родителям, но еще не является полноправным членом общины, тем самым естественным образом подчеркивается его особый статус – на границе общины. В самом деле, парень не имеет дома, детей, по сути не имеет и семьи. Жизнь его с девушкой возможна только через умыкание (в сказке как названная сестра с братом), и в принципе это нарушение законов общины. Таким образом, в период, когда парень становится полноправным членом общины, он нарушает некое равновесие, поэтому выводится из общины и пытается войти по-новому. Практически парень переживает стороны жизни взрослого, будучи до нее еще не допущен, неофициально. Неполноправность парня исходит из того, что его проверяют: «сможет ли».

Первым этапом этого периода является инициация. Дитя покидает мир общины, отправляясь в лес; конь тут – средство перехода в новый мир, сопоставимый с потусторонним. Отныне он парень и не в общине.

В лесном лагере его встречают женские божества, связанные с Велесом. Ритуальный репертуар напоминает мифы о шамане, парень превращается в необузданного волка, сродни нечеловеку.

Уже отмечалось, что инициация для девочек и мальчиков происходит в разных местах. Такое ощущение, что эти места расположены рядом. Мальчик инициируется в волчьей шкуре, девочка – в избе Бабы-яги.

Смерть дитя в будущем парне сопровождается избиением и издевательствами (по-видимому, и сам посвящаемый издевается над собой); смерть не только физическая, но и моральная. С дитя стригутся его волосы, на него надевается волчья шкура; он сам молит дать ему «дух серого волка» – Хорта, глаза кошки, силу быка, прожорливость свиньи, ум лисицы, чутье собаки...

Здесь колдовской обряд шаманского типа идет от контакта с людьми до контакта с зверем-предком. Парень проходит этот обряд, чтобы в состоянии жить самому в лесу, понять его жизнь, выжить, подчас воюя и грабя.

Умыкание девушки как добрачная половая жизнь молодежи – определенный тип отношений, свойственный именно этому возрасту.

В этом плане попытка умыкания невесты на свадьбе – это рецидив возврата ее в прошлую, свободную от брака и семьи жизнь. В этом смысле брак есть новая смерть, так как мужик и жена покидают мир леса ради своего дома. Отныне они перестают существовать для подруг и друзей. Можно предположить, что превращение свадьбы в волков (а делает это колдун, шаман, но не кузнец, который оберегает, в отличие от шамана, общинный уклад) есть слипание аналога свадьбы из возраста парня со свадьбой мужика. Такое «слипание» имеет смысл проживания прошлого в качестве преодоления этого прошлого.

В сказках ярко выражена граница новой семьи. Нарушение табу молчания или подглядывание, сжигание шкурки чудесного супруга все ведет к разрушению семьи.

Велес – скотий бог и его посланник волхв-шаман господствуют на первом этапе – появлении парня, они как бы принимают роды. Развитие парня идет в направлении жизни на природе, узнавании ее законов, охоте, рыболовстве и собирательстве, предполагает освоение военного навыка.

Приобретение парнем военных навыков регулируется Перуном, который возвращает парня в мир общины, но уже как воина, и немаловажную роль в переходе парня от леса в мир играет кузнец, колдун – соперник шамана. Обереги шамана, пояса с узлами, шкуры, «перековываются» кузнецом. На место одной магии приходит другая, на место лесному закону (закону Зверя) – закон Мира. Парень превращается в мужика. Велес вынужден отпустить парня. Мир парня находится в лесу. Мир леса имеет свои законы, табу и обитателей, свой способ существования.

Следующее место, где парень превращается в мужика, – дом. Испытание – содержание жизни парня, который должен пройти огонь, воду и медные трубы, совершить подвиг, привыкнуть к бою и боли. Мужика испытывают на брак, на готовность принять жизнь для общины, для ее воспроизводства; смотрят, достаточно ли у него для этого духа-терпения. Старик испытывается на смирение, на готовность к покою, на прощание с этой жизнью.

Человек должен испытать любовь до брака, который не по любви лишь заключается. Парень любит девушку не так, как муж жену, и девушка любит парня не так, как баба мужика, тем более в отношениях старик и дитя. По-видимому, есть любовь и предков, и потомков.

Свадьба связана с букетом чувств – смерть-любовь – вот суть мира. Причем речь идет скорее о любви мужика – это особый вид смерти, олицетворенный в свадьбе.