§ 4. Самовоспроизводство власти и идеология милленаризма

Марксизм сделал открытие, что для оправдания классового имущественного

неравенства нужна особая идеология; идеологическое обоснование

принадлежит, таким образом, к механизмам воспроизводства такого

неравенства.

Исторический опыт и современные антропологические изыскания

показывают, что жажда власти - отнюдь не меньшая страсть человека, чем

жажда богатства. Причем, в отличие от многих других страстей, она

никогда не покидает человека. Например, Л,И. Брежнев, будучи

полутрупом в последние годы своего правления и утратив к тому времени

многие вожделения, тем не менее вожделение власти сохранил вполне. И

если эта страсть столь неизбывна в человеке, то невозможно себе

представить, чтобы не существовало механизмов' самовоспроизводства

власти и властного неравенства. Существует, следовательно, и идеология

власти, ее самооправдания и оправдания перед теми, кто от нее

страдает, А поскольку, как это убедительно показал трагический опыт XX

века, опыт массового геноцида и Гулага, опасности, идущие от властного

неравенства, превышают неудобства, связанные с имущественным

неравенством, то и идеология, оправдывающая бесконтрольную власть,

должна заполучить особые, более разительные аргументы, чем старая

апологетика богатства. Не случайно алчущие высшей власти вооружились

мифом о земном рае - то есть несравненно более радикальном обещании

грешному человеку, чем обещанное вознаграждение за обычное трудовое

прилежание и социальное терпение. Не в этом ли состоит одна из главных

тайн леворадикальной и праворадикальной идеологий XX века -

большевизма и фашизма,

10 Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Т. 9. М., 1991, с. 289, 292.

27

оправдавших неслыханную похоть власти тоталитарных режимов? За этими

утопиями лежит механизм самовоспроизводства власти и властного

неравенства, превзошедшего все, до сих пор виденное человечеством,

Этот механизм опрокинул цивилизованные принципы разделения властей, в

том числе древнейший из них: разделение духовной и политической

власти. Большевизм и фашизм восстановили архаичный принцип единства

царства, священства и пророчества, когда вождь одновременно выступает

и как носитель политической власти, и как жрец - носитель культовых

начал, и как "первый теоретик" - носитель пророческой идеи. Этот

теократический принцип воспринимался как архаика уже в Ветхом Завете.

Автор Книги Царств ностальгически вспоминает о нем как о древней

поруганной правде и осуждает измену теократии именем самого Господа

Бога: "Не тебя они отвергли, но меня, чтобы я не царствовал над ними",

Абсолютная власть воспроизводится через абсолютную мироспасательную

утопию. Отправной точкой ее служит подозрение относительно всеобщей

греховности, неправедности старого порядка в целом. Здесь совершенно

неуместны презумпции классического демократизма, даже революционного.

Последний сводит всю проблему к злонамеренности и коррумпированности

верхов, тогда как большинство считается заранее уготовленным для

спасения. Презумпция абсолютной мироспасательной утопии иная. Здесь мы

имеем дело с сознанием повального грехопадения, всеобщего преступления

перед каким-то таинственным высшим законом. Знание этого закона

эзотерично (охраняется "великим учением"), но интуиция несомненной

вины перед ним становится общим достоянием. Это есть та особая

мистическая интуиция, которая в истории неизменно сопутствует

появлению новых мироспасательных мифов. Возникает острейшее,

мучительно переживаемое противоречие между всеобщностью греха и

узостью пути спасения, его дефицитностью, доступной лишь избранным.

Дело отнюдь не сводится к той, описываемой философией Просвещения,

ситуации, когда предстоит просто устранить искажающую искусственность

неправедных общественных структур и обнажить за ними естественный

предуготовленный порядок. Напротив, возникает представление о горниле,

через которое предстоит пройти, чтобы приобщиться к спасению, о

предельно мучительном подвижничестве, на которое способны немногие,

Это манихейское деление истории на целиком неправедную, греховную и

ту, которая последует вслед за эсхатологическим событием (мировой

революцией), неминуемо ведет к сектантской нетерпимости.

28

Всякая мировая религия, вскрывая бездну, разделяющую мир дольний и мир

горний, предполагает тем самым предельное потрясение человеческого

духа, с трепетом взирающего на недосягаемую высоту новых норм,

доступных лишь избранным, Без этой напряженности нет мировой религии.

Но это напряжение, невыносимое для большинства, которое вынуждено жить

не только эсхатологическим, но и повседневным, чревато сектантством, в

свою очередь несовместимым с духом мировой религии. Ее ранний этап

превращает мир в перевернутую пирамиду, балансирующую на острие

вершины. Отсюда трагическая неустойчивость и нестабильность

раннерелигиозной истории, когда избранническое меньшинство ведет войну

с большинством, будучи уверенным в его обреченности. Высокий уровень

мотивации, идейная сплоченность, исступленная вера дают явное

преимущество этому меньшинству, сначала преследуемому и гонимому, а

затем неукротимо наступательному, перед лицом растерянного и

деморализованного большинства. Первоначальный террор, который

используется против озаренного новым учением меньшинства, бледнеет

перед тем массовым геноцидом, которому подвергается большинство в

период натиска правоверного меньшинства фундаменталистов. Положение

стабилизируется лишь тогда, когда, с одной стороны, наступает

"банализация" - смягчение требований новой веры, становящихся если не

общедоступными, то хотя бы в принципе усваиваемыми, а с другой -

завершается перековка и переориентация большинства. Пирамида

восстанавливает свое естественное положение, при котором ее широкое

основание стоит на грешной земле. Ясно, что это требует с обеих сторон

одного общего прозрения - по поводу того, что небо и землю нельзя

свести воедино и что абсолюты рая неуместны на земле. Как только эта

относительная секуляризация осуществляется, земная жизнь расцветает,

приобретая, с одной стороны, известную автономию, а с другой - крепкие

духовные опоры.

Наиболее опасные ситуации в истории возникают тогда, когда новая

религия, уже обретшая всю мощь мироспасательных амбиций, задерживается

на своей сектантско-догматической стадии, обрекающей ее на

перманентную войну с неправедным большинством своего народа и

человечества в целом. Это и случилось в XX веке.

В частности труд, взятый на себя Марксом, равно как и сопутствующая

ему гордыня, кажутся чем-то невероятным, невозможным в эпоху всеобщей

секуляризации. В самом деле, человек заявил, и заявил от собственного

имени, а не в рамках какой-либо из сложившихся мировых религий, что

29

вся человеческая история до него развивалась неправильно и что ему

лично предстоит начертать путь спасения для всего человечества.

Разумеется, такая амбиция, если речь идет о вполне вменяемом состоянии

сознания, может возникнуть только с опорой на определенную религиозную

традицию, хотя бы и не вполне осознанную. Думается, что в данном

случае речь идет о традиции иудаизма - о ментальности, для которой

оказалось привычным деление на избранное и подлежащее спасению, хотя и

ничтожное по численности меньшинство, связанное договором (Заветом) с

самим Богом или заменяющим его мировым историческим разумом (Законом).

и профанное большинство человечества, живущее не по закону. Знание

божественной воли (ср. "неумолимые законы истории") оказывается важнее

всего земного могущества, и самые слабые, вооруженные этим знанием,

низвергнут самых сильных, причем победа их будет окончательной и

бесповоротной, что означает конец истории (или греховной

"предыстории"). По свидетельству Бердяева, марксистский историзм -

"это стремление сочетать притязания просветительского разума с

мессианскими притязаниями древнего Израиля, потому что это -

притязание на единственное несущее свет сознание - свет, претендующий

быть не одной из идеологий, но единственной и окончательной"!!,

Ревизионисты марксизма (Бернштейн, легальные марксисты в России)

пытались осуществить его христианизацию, близкую переходу от

ветхозаветной версии спасения избранного народа (в XX веке его роль

отводилась пролетариату - избранному народу индустриальной эры) к

новозаветной версии спасения всех ("нет ни эллина, ни иудея"). Но

такой универсализм исключал драматургию гражданских войн и мировых

революций - драматургию, обещающую рождение абсолютной власти.

По-видимому, без большевистской контрреформации, вернувшей марксизм к

ветхозаветной версии избранничества (и беспощадной войне с

"неизбранными" заложниками истории - большинством "старого мира"

планеты), механизм порождения абсолютной власти не смог бы сработать.