Панарин А.С.

16 Философия политики. Учебное пособие для политологических

факультетов и гуманитарных вузов. - М.: Новая школа, 1996. - 424 с.

Рецензенты:

доктор философских наук Г.К. Ашин

доктор политических наук Д.М. Фельдман

В настоящем пособии рассматриваются актуальные проблемы философии

политики как способа исследования динамической природы современных

обществ. Подробно прослеживается динамика политических процессов:

социальная, социокультурная, групповая - в трех аспектах, а именно в

аспекте политической онтологии, в аспекте политической антропологии и

в аспекте политической праксеологии.

Для студентов политологических факультетов и гуманитарных вузов.

ББК 66.01

ISBN 5-7301-0276-3 c А.С. Панарин, 1996 c Новая школа. 1996

ОГЛАВЛЕНИЕ

1* Введение 5

3*Раздел первый

Учение о политическом бытии (Политическая онтология) 18

Глава 1. Бытие власти . 18

Глава 2. Политическое время. Хронополитика . 73

Глава 3. Политическое пространство. Геополитика 108

Раздел второй

Человек политический (Политическая антропология) . 178

Глава 1. Принципы политической антропологии . 178

Глава 2. Конфликт между политическим и экономическим

человеком 203

Глава 3. Формальный и неформальный принципы

в политическом самоопределении человека . 263

Глава 4. Референтные группы: политика как разновидность духовного

производства 290

Раздел третий

Политическая праксеология (Теория политического действия) . 301

Глава 1. От "частичного" производства к всеобщему 301

Глава 2. Природа культурной гегемонии (Социокультурные противоречия

современного общества) 328

Глава 3. Информационно-политические технологии в условиях "открытого

общества" 371

2*Раздел четвертый

Объяснение и понимание в политической науке (Политическая

эпистемология) 395

Заключение 419

ВВЕДЕНИЕ

"Сомнение доставляет мне не меньшее наслаждение, чем знание"

Данте. "Божественная комедия"

Современное общество обречено быть политическим. Оно отличается от

традиционного двумя главными признаками: наличием промышленной

индустрии, направленной на преобразование природы, и индустрии

социальной, направленной на активное преобразование общественных

отношений. Последняя составляет основу политики.

Особую динамику современным политическим процессам придает

неравномерность. Во-первых, это неравномерность социальной и

социокультурной динамики. Частным случаем этой неравномерности

является отставание динамики социального статуса и доходов от роста

образования и культуры. Мы наблюдали вчера и в еще большей степени

наблюдаем сегодня, как наиболее образованные и, следовательно,

влиятельные в духовном отношении (в качестве "лидеров мнения") группы

отстают по экономическим показателям, что, несомненно, усиливает их

критическую позицию и образует общий элемент духовного брожения в

обществе.

Во-вторых, это неравномерность групповой динамики: выделяются

социально престижные и преуспевающие группы, с одной стороны, и

группы, чувствующие себя "париями прогресса", - с другой. Для

современного массового общества, лишенного сословных перегородок,

характерно, что данные группы активно обмениваются информацией. Такой

обмен становится источником межгруппового сравнения, порождающего у

отстающих чувство относительной депривации (социального лишенства) и

жажду социального реванша.

В-третьих, это неравномерность региональной динамики:

различные регионы страны развиваются разными темпами, что порождает

массовые миграционные процессы, с одной стороны, и дифференциацию

политического спектра в пространстве (на чем акцентирует внимание

географическое направление в политологии) - с другой. С этой точки

зрения, политика есть процесс, связанный с разностью потенциалов -

экономических, социокультурных, статусных, и стремлением снизить

с

ее путем перераспределения или создания льгот отстающим социальным

группам.

Философия политики призвана рассеять иллюзии, связанные с пресловутой

"социальной однородностью", показав, что полная однородность означала

бы энтропию - исчезновение социальной динамики, а вместе с нею и

политики.

Проводимое в социальной философии различие между стабильным

(восточным) и нестабильным (западным) способами производства имеет

прямое отношение к философии политики, изучающей последствия

цивилизационной динамики своими средствами. Современный мир в целом

приобщился к западной нестабильной - динамичной - цивилизационной

модели. С этой точки зрения, социалистический эксперимент в области

достижения "полной социальной однородности" может рассматриваться в

качестве запоздалой попытки реставрации архаичного "стабильного"

способа производства. Эта попытка могла удасться только в условиях

полной изоляции. Не случаен ее крах в условиях взаимосвязанного и

взаимозависимого мира, в ситуации сравнения и соревнования с

высокомобильными, динамичными обществами.

Экономическая, политическая и социокультурная динамики, будучи

взаимосвязанными, все же отличаются существенной спецификой,

Философия политики есть способ исследования динамической природы

современных обществ, взятой в одном ее относительно автономном

измерении - политическом. В то же время сегодня, в эпоху обострения

глобальных проблем, человечество задумывается о пределах этой

динамики, о возможностях сочетания ее со стабильностью, сохранением

долговременных условий человеческого существования, которым угрожают

жесткие промышленные и социальные технологии. Подобно тому, как

жесткие промышленные технологии могут стать опасными для природы -

подорвать складывавшиеся на протяжении миллионов лет геобиоценозы,

жесткие политические технологии могут стать опасными для человека.

Примеры тоталитарных режимов с их "гулагами" и массовым геноцидом

убедительно об этом свидетельствуют,

Возникла необходимость в формировании, наряду с

утилитарно-прагматическим подходом к промышленной технологии и

технологии власти, общегуманистической стратегии их использования,

имея в виду долговременные интересы человека как вида,

заинтересованного в своем сохранении на Земле. Этот общий способ

жизнеориентирующей рефлексии и составляет основу философского подхода;

применительно к промышлен-

?.

ным технологиям это будет философия техники, применительно к

технологиям власти - философия политики.

Современному человеку необходимо иметь представление об альтернативных

способах политического влияния и власти, о возможном и невозможном,

рациональном и иррациональном, предсказуемом и непредсказуемом в

области политики, Политика имеет свои глубинные подтексты, нередко

неосознаваемые непосредственными участниками событий. Отсюда

непредвиденные последствия политических акций, порою самых

благонамеренных, - те самые эффекты бумеранга, жертвами которых мы

столь часто становимся. Выявление и уяснение этих "подтекстов" -

биоантропологических, исторических, социокультурных, связанных с

давлением традиции или коллективного бессознательного, также входит в

число задач философии политики,

Итак, что такое политика с точки зрения философии политики? Политика

есть вид рисковой (не гарантированной) коллективной деятельности в

области властных отношений, участники которой пытаются изменить свой

статус в обществе и перераспределить сферы влияния в контексте

сложившихся исторических возможностей. Соответственно, философию

политики можно определить как науку о наиболее общих основаниях и

возможностях политики, о соотношении в ней объективного и

субъективного, закономерного и случайного, сущего и должного,

рационального и внерационального.

На этом строится логика лекционного курса. Изложение начинается с

политической онтологии - учения о политическом бытии. Здесь

анализируются проблемы объективных оснований политики, специфика

политического детерминизма, политического пространства и политического

времени, общие преобразовательные возможности политики, касающиеся

самого социального бытия.

Затем следует политическая антропология - теория человека

политического, раскрывающая специфику политического творчества,

политических ролей и политической самореализации общественного

индивида по сравнению с его деятельностью в других областях социальной

жизни. Дело в том, что политическая деятельность не только подчиняется

специфическим законам, но и предполагает особый тип мотивации,

целеполагания и творчества. "Политический человек" отличается,

например, от "экономического человека" своим видением мира и способов

решения общественных проблем, своими установками и приоритетами.

Человеческая деятельность, в отличие от животной, характеризуется не

только способностью целеполагания, но и способностью возвыситься над

сущим, проти-

7

вополагая ему должное -- мир ценностей и идеалов. Вне ценностного

измерения политика не только становится аморальной, но и теряет

воодушевляющий потенциал и устойчивые ориентиры, вырождаясь в сугубо

конъюнктурную деятельность по элементарной схеме: "стимул - реакция".

Поэтому столь большое значение в философии политики придается

аксиологии - учению о ценностях.

Политика проявляет себя в функционировании политических систем,

институтов и организаций - это составляет ее институциональный аспект.

Но наряду с этим она содержит и внеинституциональные аспекты, к числу

которых относятся политическая культура и этика, психология и

традиция. Мы убедились на собственном опыте, как трудно прививаются на

иной культурной почве заимствованные извне институты - парламентская

демократия, многопартийная система, правовое государство. Это влияние

внеинституциональных моментов на политику труднее всего осознается

политическими субъектами, нередко преувеличивающими возможности

"рационального проектирования" и институционно-организованного

оформления политических процессов, которые всегда включают

внерациональные стихии массовой психологии, с одной стороны, и

неосознанное давление традиций и стереотипов - с другой. Всем этим и

занимается политическая культурология, исследующая общие

социокультурные изменения политики - ее неявные субъективные

подтексты, взятые как на макроуровне (национальная традиция и

психология), так и на микроуровне (групповые субкультуры).

Политическая эпистемология анализирует особенности познания

политической реальности, исследует классические и постклассические

модели политического знания, возможности различных политических

парадигм.

В политической науке сталкивались традиционная патриархальная

парадигма - видение общества как "большой семьи" - с модернистской

парадигмой (общество как единая "большая фабрика"); последняя, в свою

очередь, вытесняется постмодернистскими парадигмами, складывающимися в

рамках политической культурологии, политической экологии, политической

антропологии.

Политическая эпистемология исследует также соотношение рационального и

внерационального в политике; политика в гносеологическом отношении

представляет смешанный тип деятельности, сочетающий науку и искусство,

анализ и интуицию, количественно измеримое с тем, что не поддается

калькуляции.

В политической эпистемологии находит свое специфическое преломление

общая для всех социальных наук проблема соотношения между объяснением

и пониманием. Применительно к человеческим действиям вопрос "почему?"

недостаточен;

значение приобретает также и вопрос "для чего?". Постижение замыслов и

целей деятельности относится к важнейшим сторонам понимания политики и

политика; только при этом условии мы избегаем крайностей жесткого

детерминизма, склонного игнорировать человеческую свободу и

ответственность.

В политической праксеологии выявляется внутренняя структура

политического действия, с одной стороны, и его внешние условия и

границы - с другой. Это своего рода "критика практического разума" в

политологии (в кантовском ее понимании), когда делается попытка

выявить,, что, в принципе, может осуществить политика, что лежит за

пределами ее конструктивных возможностей (деструктивные возможности

ее, как и некоторых других видов человеческой практики, стали в XX

веке почти безграничными). Наконец, для отечественного политолога

существует проблема российской реальности в качестве вызова теории. В

данном случае мы имеем конкретное воплощение общей проблемы вызова,

бросаемого устоявшимся научным синтезам со стороны новых объектов

исследования, Политологическая теория до сего времени оставалась

европоцентричной: она выросла в недрах западного мира и имеет

тенденцию выдавать его за естественную общечеловеческую модель. В

философии политики остается еще понастоящему не выявленным отношение

западной политологии к универсалиям общечеловеческой культуры; не

разрешено, в частности, недавно возникшее культурологическое сомнение:

не является ли сформировавшаяся на Западе политическая наука

неосознанной регионалистикой, неплохо вписывающейся в европейский

цивилизационный код, но не вполне адекватной другим цивилизационным

мирам.

Переходному состоянию нашего общества соответствует и переходное

состояние общественных наук. Сегодня они осваивают новую картину мира,

что в целом соответствует происшедшему на рубеже XIX-XX вв. перевороту

в естествознании, связанному с преодолением лапласовского

детерминизма. Политология также покидает гарантированную, подчиненную

"непреложным историческим закономерностям" и линейной исторической

перспективе социальную вселенную и постигает открытую историю, богатую

альтернативами, неопределенностями, стохастическими эффектами.

Марксизм-ленинизм был, по-видимому, одной из последних попыток сохра-

нить традиционную картину мира - разумеется, в превращенной,

сциентистской форме "научного мировоззрения".

Трудность положения политолога состоит в том, что он вносит

"обескураживающее" знание, устраняющее веру в

предопределенно-счастливый финал истории. Но это вовсе не означает,

что политологии чужд ценностный пафос соотнесения сущего с должным. В

политологии сложились две традиции, одна из которых идет от

Аристотеля, другая - от Макиавелли. Первая задается вопросом; какой

политический режим является аутентичным - соответствующим природе

человека, служащий его благу. Другая делает акцент на проблемах

эффективности политических систем и режимов. Скажем, применительно к

большевистскому режиму: рухнул ли он потому, что грубо нарушал

неотъемлемые права человека, посягал на его честь и достоинство, или

потому, что обнаружил свою экономическую, технологическую и,

вследствие этого, военную неэффективность? Думается, сегодня мало кто

усомнится в справедливости второго вывода.

Но не свидетельствует ли это об опасной деформации современной

культуры и морали, готовых выдать алиби преступным режимам, если они

продемонстрируют соответствующую эффективность? Не воспевали ли многие

отечественные политологи режим Пиночета за его экономические успехи?

Политология у нас - наука молодая и важно оградить ее от искушений

политического цинизма, убежденного в том, что цель оправдывает

средства. Думается, наше научное сообщество должно сделать все

возможное для утверждения человеческого измерения политики и

преодоления соблазнов ценностно не озабоченной политической

прагматики. Наша страна и так уже слишком пострадала от неумеренного

употребления жестких политических технологий, связанных с

миропотрясательными замыслами создателей "нового мира" и "нового

человека".

Позволим себе некоторый прогноз, Вероятно, политологии предстоит та же

дифференциация, которая давно уже обозначилась в юриспруденции. Там

выделилось государственное право, с одной стороны, и гражданское - с

другой. Как показывает опыт Запада, у них разные интенции.

Юристы-государственники выступают как философы -"реалисты": они

ориентированы на подчинение частного общему, гражданина -

государственному интересу и порядку. Представители гражданского права

мыслят и действуют как "номиналисты"; конечной инстанцией для них

является суверенный индивид, и свою задачу они видят в том, чтобы

отстоять свободное гражданское общество от посягательств неумеренной

государ-

ю

ственной опеки, а свободную личность - от макиавеллевых соображений

"государственной пользы".

Аналогичная дифференциация намечается в политологии. Складываются две

политологические субкультуры: государственническая, ориентированная на

эффективность, а в методологическом отношении - на

ценностно-нейтральный системнофункциональный подход, и гражданская,

ориентированная на человеческое измерение политики, а в

методологическом отношении на традиции культурологического,

аксиологического и сравнительно-исторического анализа, Эти

"субкультуры" не исключают друг друга, а находятся в отношениях

дополнительности. Только обе эти интенции вместе составляют

эффективную систему двух полюсов, напряжение между которыми

обеспечивает высокий творческий тонус политологического сообщества и

атмосферу творческого диалога.

Второй тип дифференциации в политической науке - это обособление

научно-педагогического и прикладного направлений. Вместе с

формированием активной политической жизни, сопутствующей становлению

многопартийной системы, у политолога появляется вторая профессия,

связанная с экспертными функциями, с обеспечением процессов принятия

решений. Прежде у нас был один монопольный заказчик, требующий от

науки не объективных данных и анализа, а пропаганды априори заданных

"истин" и неизменно "мудрых", "эпохальных" решений. Сегодня и у нас

совершается процесс относительной деэтатизации политологии, создания

независимой политологической экспертизы и соответствующей

научно-исследовательской инфраструктуры. Наши вузы еще не вполне

готовы ответить на этот вызов времени.

Подобного рода трудность подстерегала в свое время отечественную

социологию. В 60-70-х годах пришлось заново создавать школу прикладных

социологических исследований, формировать соответствующие НИИ и

лаборатории, социологическую службу на предприятиях. Так социология

ответила на возрастание роли "человеческого фактора" на производстве.

Правда, ответ оказался во многом "профанирующим", но, тем не менее,

новое научное сообщество со своими кодексами, нормами и критериями

опытного, "верифицируемого" знания, противостоящего господствующей

тогда схоластике, стало

формироваться активнее.

Аналогичная задача стоит сегодня перед политологией. Высшая школа

должна готовить не только преподавателей и историков политологических

учений: без живого исследовательского опыта, без лабораторной базы -

основы прикладного

11

экспертного анализа - политология быстро выродится в схоластику или

новое идеологизированное морализаторство.

Здесь нам предстоит преодолеть много трудностей и

теоретико-методологического, и организационного характера. В

методологическом отношении главная трудность, по-видимому, состоит в

том, что наше научное сообщество не пережило опыт "бихевиориальной

революции", который в свое время на Западе помог политологии вырваться

из плена старой традиции, обремененной априорным знанием "скрытых

сущностей" и потому поразительно нечуткой к окружающему миру

эмпирических явлений,

Официозный марксизм побил некогда.все рекорды по части априорного

знания "высших сущностей", не зависящих от повседневного человеческого

опыта. Эти установки "высокого знания", противостоящие "обыденному

опыту", еще глубоко сидят в нас, препятствуя проявлению специфической

научной впечатлительности практикующего политолога к изменчивым

явлениям повседневности, касающимся поведения различных социальных

групп и подгрупп - профессиональных, региональных, поло-возрастных и

т.п.

Бихевиориальная революция связана с переходом от преимущественного

обращения к устойчивому макромиру с его глобальными дихотомиями

(классовыми, формационными, цивилизованными и т.п.) к

высокоподвижному, изменчивому микромиру, значительно более богатому

полутонами и оттенками.

Не будем забывать, что переход от индустриального общества к

постиндустриальному сопровождается повсеместным кризисом гигантомании

(от гигантских предприятий до гигантских партий) и ренессансом

высокоподвижных малых форм. Подобно переходу к исследованию микромира,

совершенному в социологии и психологии (см., например, теории малых

групп), политологии предстоит овладеть навыками микроанализа,

способного отразить динамику повседневности. Без этого

политологические прогнозы, ориентирующиеся на традиционные

малоподвижные образы классовых, национальных и т.п. макрогрупп, на

грубые дихотомии (типа "прогрессивное - реакционное", "демократы -

красно-коричневые"), обречены на поражение, свидетелями чего мы столь

часто сегодня являемся.

Для становления политологической науки в нашей стране необычайно

важными являются вопросы, связанные с гражданским самоопределением

политолога в кризисную пору жизни Отечества, Основное противоречие

современного общественного самосознания состоит в том, что, с одной

стороны, оно отражает оптимистически-эмансипаторские установки,

12

связанные с освобождением страны от гнета тоталитарного режима, с

другой - горькие прозрения национально-государственного сознания

относительно статуса страны, потерпевшей поражение в 111-й (холодной)

мировой войне и ощущающей неуклонное сужение своего геополитического

пространства.

Россия сегодня осуществляет трудный поиск своей цивилизационной

идентичности: между крайностями нового западничества, рвущего с

традициями во имя беспрепятственного вхождения в "европейский дом", и

агрессивно-"самобытнического" изоляционизма "национал-патриотов".

Должна ли политология участвовать в этих поисках? Думается, что для

нее это неизбежно - без этого она не займет подобающего статуса в

системе переживающего новый бум гуманитарного знания.Необычайная

активизация гуманитарного знания в целом, по контрасту со вчерашней

техноцентричной эпохой, неотделима от этих поисков в разных регионах

планеты, цивилизациях и культурах, Политологу суждено остаться

эпигоном, лишенным настоящей творческой мотивации, если он предпочтет

позитивистское решение - в духе конструирования

"культурно-нейтральных" механизмов политического анализа, применимых в

"любое время и в любом месте". Униформизм и милленаризм - ожидание

"конца истории" на пути приобщения всех народов мира к

одной-единственной модели-остаются мощными искушениями общественной

мысли XX в.

Главный вопрос современной социальной онтологии касается того,

закончился ли в современном мире процесс образования новых

цивилизационных моделей или наш мир в "геоло-. гическом" отношении еще

достаточно молод? Если справедливо первое, то перед всеми странами,

находящимися в процессе "догоняющего развития", стоит одна жесткая

дилемма: присоединиться к готовой западной модели или быть

отброшенными в варварскую тьму, Если же справедливо второе -

структурообразующие цивилизационные процессы продолжаются в

современном мире, - то модернизацию уже нельзя смешивать с

вестернизацией; у других стран сохраняется шанс подарить миру свои

специфические варианты цивилизованного ответа на вызовы нашей эпохи и

запросы современной личности. Это касается не только мусульманской

культуры, сегодня явно активизировавшей свои цивилизационные поиски,

но и славянского мира.

На заре XX века славянские культуры поддались главному соблазну

технической эпохи и все свои надежды возложили на Машину. Достаточно

вспомнить раннего А, Платонова с его апофеозом Машины. Свои мечты о

земном рае, свои

13

упования на преодоление векового отставания от романо-германского мира

славянство возложило на энергетику технического прорыва. Сегодня, в

конце XX века приходится признать, что в этих своих упованиях

славянство жестоко обманулось: по критериям технического века оно

проиграло соревнование с англо-американским и романо-германским

мирами. Именно этим двум победившим мирам выгодна философия "конца

истории" - завершившего свое становление мира, ибо эта философия

закрепляет их победу в качестве "полной и окончательной".

У народов, оказавшихся "неудачниками" XX века, если они не

окончательно обескуражены и деморализованы - что грозит их

превращением в диаспору XXI века, - складывается иной тип

онтологической интуиции. Политологическая аналитика должна подтвердить

или опровергнуть эту интуицию, но она не может отмолчаться перед лицом

этого вызова.

Важнейший сдвиг произошел в октябре 1993 г. В эти дни закончился

"романтический" период демократической идеологий, связанный с

иллюзиями относительно возможностей прямого переноса западных

учреждений на российскую почву. Но тем самым закончился и первичный

период становления российской политологии, который можно назвать

периодом западнического эпигонства. Сегодня наша политология стоит

перед лицом многозначительного в теоретико-методологическом отношении

факта: Россия при всех условиях сохраняет свое цивилизационное отличие

от Запада.

Политолог, рассчитывающий на легкий путь автоматического приложения

сложившегося на Западе понятийного аппарата, вынужден теперь в корне

пересмотреть свою стратегию в духе традиций сравнительного

социокультурного анализа. Главной теоретической проблемой становится

соотнесение общецивилизационных универсалий современного мира с

региональными (национальными) особенностями, которые выступают не в

роли побочного и изживаемого в ходе эволюции "фона", а как важнейший

источник творческой энергии человечества, вынужденного постоянно

разнообразить свои стратегии в ответ на специфику места и времени.

Опыт стран Тихоокеанского региона убедительно свидетельствует, что

творческое прочтение западного опыта - его использование с учетом

социокультурной специфики - намного продуктивнее пассивного

эпигонства. Поэтому важнейшей из парадигм современной политологической

мысли является культурологическая', оценка политических перемен эпохи

в горизонте социокультурного опыта, свидетельствующего о неискоренимом

многообразии человечества.

14

Чувство национальной традиции составляет незаменимую составную часть

творческой интуиции политолога, обязанного уметь адаптировать

понятийный аппарат теории. При этом важно не сбиться на

противоположные позиции националистического "монизма", отгороженного

от соблазнов других культур и все меряющего на свой аршин. Современный

политолог, как и современный человек вообще, постоянно пребывает в

ситуации "на рубеже культур", перманентного социокультурного диалога.

Его творческие поиски связаны с напряжением между двумя полюсами:

сферой цивилизационных универсалий - единых пространств современного

мира - и сферой нередуцируемой социокультурной специфики. Велик

соблазн покинуть это поле напряжения, просто примкнув к одному из

полюсов. Но это означает вырождение творческой личности и в ее

научном, и в гражданском качестве: она выбывает из пространства

диалога культур, превращаясь либо в бесплодного эпигона, либо в

узколобого националистического фанатика, прячущегося от сложности

современного мира.

Главное, чему учит современная философия политики - это ориентация в

многокачественном и высокомобильном мире, требующем диалоговых

стратегий как в области теории, так и в сфере общественно-политической

практики. Она предупреждает против "монистического нетерпения" всех

любителей нанизать мир на один стержень, найти его единый "базовый

принцип", вывести все его разнообразие из единого основания.

Философия диалога исходит из того, что полученный в ходе диалога

(культур, цивилизаций, политических партнеров) ответ в принципе нельзя

получить никаким другим путем, и опыт этот не только обогащает сферу

полезного, но и сферу духовного, ибо в ходе диалога возделывается поле

взаимного согласия людей, растет копилка общечеловеческих ценностей.

Общечеловеческое не дано заранее или навязано в виде объективного

"природного" закона: мы со времен христианства знаем, что природное

человеку не указ - важно то, что выстрадано людьми сообща и признано

ими как совместное достояние. Философия диалога - это, по сути, теория

обретения совместных человеческих достояний. И в рамках такой

философии собственно политической теории принадлежит далеко не

последняя роль, ибо стержнем этой теории является учение о

партнерстве,

Вместо того чтобы отыскать класс-гегемон" и на этом успокоиться,

теория политики исходит из того, что историческое творчество не

является монополией какого-либо одного общественного субъекта (класса,

партии); историческая инициатива

15

может принадлежать разным общественным группам, взаимодействие которых

сообщает общественному развитию сложный и неповторимый характер.

Однако свободное политическое действие в открытой истории имеет свои

правила и свои объективные границы. Правила политической игры (к их

числу относятся общие юридические нормы, закрепленные в конституции)

представляют антиэнтропийный фактор, препятствующий превращению

политики в истребительную войну "всех против всех". Понятие

объективной границы связано с осознанием пределов возможности политики

как таковой; волюнтаристскому пониманию политики как строительству

"новых миров" по заранее заданному проекту теория политики

противопоставляет свой ограничительный принцип. связанный с признанием

определенных инвариантов человеческого бытия, посягательство на

которые грозило бы человечеству деградацией и даже исчезновением. В

этом смысле теория политики дает предостерегающее знание, в каком-то

смысле близкое жанру антиутопии.

Итак, с одной стороны, она открывает свободу - наличие альтернатив в

политической практике, с другой - полагает границу или меру

преобразующей деятельности в политике, нарушение которой грозит

размыванием цивилизованных основ бытия и открывает путь хаосу. Можно

сказать, что философия политики - это миросозерцание переломных

исторических эпох, когда рушатся иллюзии "единственно возможного

порядка" и людям открывается свобода действий в истории, но

одновременно с этим становятся проблематичными прежние устои и

гарантии бытия и современники ощущают близость опасного,

всесокрушающего хаоса. Как никогда остро эта проблематичность

человеческого существования ощущается в переходные эпохи в России.

Другие страны - и на Востоке, и на Западе имеют защитный

цивилизационный каркас. Национальные устои подкрепляются имеющимися

цивилизационными устоями: например, наряду с французской или немецкой

национальной политикой имеется еще и европейская политика,

накладывающая свои ограничения на национальные "импровизации". Россия

с ее промежуточным цивилизационным положением между Востоком и Западом

такого каркаса не имеет: за ее национальной политикой не стоит

солидарность более крупных сообществ, которые бы гарантировали тот или

иной ее цивилизационный и геополитический статус.

Всякая крупномасштабная внутренняя реформа в России ослабляет скрепы,

фиксирующие положение страны на осях Восток-Запад, Север-Юг, и потому

чревата тотальной дестабилизацией. Смена политического режима нередко

сопровожда-

16

ется и сменой цивилизационных ориентации: поворотом оси. Вот почему

политику в России так важно не упускать из виду философию политики. В

этом смысле эмпирической политики в России не существует; всякая,

активная политика, решая текущие вопросы, грозит затронуть глобальные

проблемы, относящиеся к философии политики, к цивилизационному статусу

России и ее исторической судьбе. Вот почему так важно знание общей

теории политики в России. Следует сказать, что именно в нашей стране

это направление будет развиваться наиболее интенсивно, ибо именно

здесь снова дышит .вулкан истории" и потому политика стала

"производством будущего".

***Раздел первый УЧЕНИЕ О ПОЛИТИЧЕСКОМ БЫТИИ

(Политическая онтология)

Глава I бытие власти § 1. Нищета экономикоцентризма

Парадокс политического бытия связан с тем, что для того, чтобы открыть

его, требуется совершить немалое методологическое усилие. Дело в том,

что в рамках прежней, марксистской картины мира, политики как бытия не

существовало. Она причислялась к области "надстройки" и тем самым

лишалась бытийственного статуса,

Экономикоцентризм можно отнести к числу тех "идолов", в которых

знаменитый английский философ рубежа XVIXVII вв. Ф. Бэкон видел

основную причину нашей невосприимчивости к реальностям окружающего

мира. В самом деле, экономикоцентричная дальтоника марксизма давала

чрезвычайно однобокое видение общества и человека. Получалось так,

будто основные человеческие мотивации сосредоточены в сфере

материальных интересов; все остальное, вплоть до высших духовных

запросов, относилось к числу средств, которые человек использует для

обеспечения или идеологического оправдания своего неистребимого

своекорыстия.

То же самое касалось картины общества в целом: его динамика помещалась

внизу, в сфере материального производства: что касается высших сфер -

морали, культуры, религии, то "у них нет истории, у них нет развития:

люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное

общение, изменяют вместе с этой своей действительностью также свое

мышление и продукты своего мышления"!.

Политику марксистский Экономикоцентризм также относит к области

надстройки, отражающей и обслуживающей экономико-производственный

базис. Такое воззрение противоречит и историческим фактам, и нашим

повседневным наблюдениям,

' Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 25.

Я;

^ама история большевизма, начавшего свои миропотрябвгельные

эксперименты с насильственного захвата власти, стала свидетельством

перевернутого отношения между "базисом" и "надстройкой",

свидетельством примата политики. Но и в менее экстравагантных своих

проявлениях, не связанных с насильственной "переделкой мира", политика

являет нам свою бытийность. Нигде в такой степени не бушуют страсти,

ие сталкиваются характеры, не проявляется готовность к риску, как в

политике. Но если в политике самой по себе "нет истории, нет

развития", если исход политического соперничества в "конечном счете"

предопределен логикой развития экономических отношений, то тогда все

страсти политики основаны на недоразумении, на иллюзии тех, кто не

прошел марксистской школы базисно-надстроечного детерминизма. Пантеон

политической истории в таком случае населен одними марионетками,

приводимыми в движение скрытыми экономическими механизмами.

Теперь мы представляем себе задачи политической онтологии. Ее цель -

реабилитировать мир политики, восстановить ее бытийственный статус.

Политика - не надстройка, а вид человеческой практики, посредством

которой люди воздействуют на социальную среду, перерешают свою судьбу,

меняют

свой статус в обществе.

8 2. ОТ ЛАПЛАСОВСКОЙ - К СОВРЕМЕННОЙ КАРТИНЕ МИРА

Становлению политической онтологии препятствует не только

базисно-надстроечный детерминизм. Сам он должен быть понят в более

широком мировоззренческо-методологическом контексте - как наследие

старого "лапласовского" детерминизма. Научная картина мира в XVIII в,

в основном опиралась, как известно, на достижения классической

механики. Корифеям естествознания этой эпохи мир открылся в виде

жесткой механической конструкции, в которой все раз и навсегда

расставлено по своим местам. Образ природы как живой целостности,

отличающейся необозримым разнообразием, широчайшей палитрой красок,

звуков и оттенков, отныне стал рассматриваться как прекраснодушная

иллюзия поэтического мышления. За разнообразием живых форм прятался

демон механики. Ее основной закон (второй закон Ньютона) позволял по

данному начальному состоянию (значениям координат и скорости)

рассчитать любое последующее состояние. Экстраполируя этот тип

линейной зависимости на состояние мира в целом, Лаплас сформулировал

следующий принцип всезнающего сциентизма в таком виде: "Ум, которому

были

19

бы известны для какого-нибудь данного момента все силы, одушевляющие

природу и относительное положение всех ее составных частей., объял

бы в одной формуле движение величайших тел Вселенной наравне с

движением мельчайших атомов: не осталось бы ничего, что не было бы для

него недостоверным, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы

перед его взором."2. Природа выступила как гигантский механический

цех, повинующийся заранее" заданной, исчисляемой ритмике. Достаточно

вспомнить ленинское видение социалистического общества как "единой

большой фабрики", чтобы убедиться в тождестве старой механистической

философии природы и механистической философии истории, которую

большевизм в виде "истмата" навязывал всем социальным наукам.

"Социализм порожден крупной машинной индустрией. И если трудящиеся

массы, вводящие социализм, не сумеют приспособить своих учреждений

так, как должна работать крупная индустрия, тогда о введении

социализма не может быть и речи"3. Несомненна связь с лапласовской

традицией и всего марксистского "материалистического понимания

истории", подчиненной единым непреложным закономерностям и идущей в

заранее заданном направлении - к коммунизму. В такой вселенной и

политика выступает как движение

с предопределенным, заранее известным ("великому учению") исходом.

Парадокс заключается в том, что подобные представления давно уже

изжиты в естествознании. Здесь на рубеже XIXXX вв. стала складываться

новая картина стохастической Вселенной, отличающейся сложностью,

нелинейностью, неопределенностью, необратимостью. Когда вместо

основных характеристик ньютоновской картины мира - регулярности,

детерминированности и обратимости в естествознание "в качестве объекта

положительного знания входят случайность, сложность и необратимость"4,

всемогущему "демону провидения" пришлось потесниться.

Постепенно эти представления проникли и в социальные и в гуманитарные

науки, Речь не идет о полном тождестве естественно-научной и

социально-философской картин мира. Сложность, нелинейность,

случайность и необратимость в общественной сфере реализуются иначе,

чем в неживом космосе - через человеческую свободу. Именно присутствие

человека в истории не в качестве пассивного продукта общественных

структур - квазиобьекта, подчиняющегося непреложным

1 Лаплас. Опыт философии теорий вероятностей. М., 1908, с. 9.

3 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 127.

4 Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986, с. 101.

20

закономерностям, а в качестве субъекта, действующего под знаком

негарантированного и непредопределенного выбора, - делает исторический

процесс сложным и нелинейным. Как пишет французский историк Л. Февр,

"она (история) перестает быть надсмотрщицей над рабами, стремящейся к

одной убийственной (во всех смыслах слова) мечте: диктовать живым свою

волю, будто бы переданную ей мертвыми"5.

Однако в нашей стране освоение современной стохастической картины мира

в социально-гуманитарной сфере затянулось до настоящего времени.

Правящая бюрократия, вздумавшая обуздать все стихии природы и истории,

тяготела к лапласовскому детерминизму как философии всеобщего

авторитарного "порядка". В такой вселенной долго не находилось места

теории относительности (преследуемой до 40-х годов), теории резонанса

в химии, квантовой механике, математической логике, генетике,

психоанализу.,, Везде, где речь шла о сложности, нелинейности, о

плюрализме и разнообразии, в движение тут же приходила цензура

великого учения, изгоняющая свободу из природы и истории. Для нас в

данном случае принципиальную важность имеет уяснение значения

стохастических представлений для политической науки, вне которых она

вообще теряет свой предмет. "Нормальная" политика появляется там, где

естественное (непреодолимое в принципе) разнообразие групповых

интересов реализуется в системе партийно-политического

представительства, соревновательности и соперничества. Политики нет

там, где действуют "непреложные закономерности" и линейные

зависимости, где исход группового соперничества заранее предреше-н, а

монополией на историческое творчество пользуются классы-гегемоны,

безраздельно присваивающие себе историческое будущее.

В стохастической вселенной, где нередуцированными оказываются

неопределенность и нелинейность, политика выступает как рисковая (не

гарантированная в своих результатах) деятельность. Риск в философии

политики понимается не только в социальном и социально-психологическом

смысле (как особенность, сопутствующая опасным занятиям), но и в

онтологическом смысле, связанном с эффектами неопределенности. В самом

деле, например, политические выборы обретают смысл лишь тогда, когда

их исход не предопределен заранее. Не случайно для демократического

процесса требуется не менее двух партий или коалиций сопоставимой

силы. В истории стран социализма многопартийность выступала только в

форме системы, где партия-гегемон окружена послушными

5 Февр Л. Бои за историю. М., 1991, с. 37.

21

сателлитами-проводниками ее воли. Такой "плюрализм" ничего общего не

имел с действительными демократическими процедурами, с наличием

реального политического выбора. Здесь уместно упомянуть еще об одной

проблеме философии политики, связанной с коллизией номинализма и

реализма. В истории философии она известна как спор о природе

универсалий - общих понятий. Номиналисты полагали, что общее - всего

лишь сумма отдельного, частного, оно не имеет реального

онтологического содержания. В социальной философии при этом речь идет

об индивиде как автономном суверенном субъекте, принимающем решения

исходя исключительно из своих индивидуальных интересов или личных

представлений о сущем и должном.

Кредо номинализма: не человек для общества, а общество для человека.

Можно по-разному относиться к основным номиналистическим презумпциям,

но одно приходится признать:

процедура демократических выборов имеет смысл лишь в том случае, когда

индивиды участвуют в электоральном процессе не как выразители той или

иной коллективной (классовой) воли - тогда распределение голосов было

бы предопределено численным соотношением основных групп общества, а

как носители автономной воли. В этом смысле демократия -

номиналистическая система, в которой ожидания и ценности единой

коллективной судьбы, как и принцип подчинения частного общему,

индивидуального здравомыслия коллективной вере, являются неуместными.

Не случайно демократические ценности с трудом прививаются в тех

культурах, где прочно укоренены "соборные" идеалы и этика

"самоотверженного служения". Демократиям не противопоказаны героика и

жертвенность, но там они стоят под знаком индивидуально осмысленного

выбора, а не слепой преданности и веры. Иными словами, в этой

вселенной индивиды играют роль "свободных электронов", жестко не

связанных со своей социальной средой, меняющих свою групповую

принадлежность в зависимости от своих личных представлений о выгодном

и достойном.