Мирский
7 4. «Вестник Европы», 1903, № 10
Литературное обозрение.
К 75-летию гр. Л.Н. Толстого. 1828 - 28 авг. - 1903
Гр. Л.Н. Толстой, как писатель всемирный, и распространение его произведений в России и за границей. Составил П.Д. Драгоманов, помощник библиотеки Императ. Публичной Б-ки. Спб, 1903.
<...> Чрезвычайно интересная задача – собрать библиографические сведения о переводах произведений Л. Толстого на иностранные языки.
Автор ставит вопросительный знак к замечанию, сделанному некогда нам в «Вестнике Европы», что такая слава и популярность, какими пользовался во всем свете гр. Л. Толстой «впервые выпадают на долю русского писателя». Непонятно, что вся его собственная книжка наполнена указаниями «всемирной известности» и славы гр. Л.Н. Толстого. <...> Какой же другой русский писатель был переводим в таком обилии, и какой другой русский писатель приобрел такую широкую славу?
Интересно, что за границей Толстой чуть ли не в 3 раза популярнее, чем в самой России. Внешние причины: там безвозбранно печатаются все произведения Толстого, как запрещенные, так и разрешенные к печати.
Последнее обстоятельство – хотя и смутно представленное автором, составляет серьезную и прискорбную черту в положении писательской деятельности гр. Л.Н. Толстого (многие сочинения гр. Л. Толстого не имеют у нас свободного обращения).
Между прочим, известно ли автору, что общая библиография сочинений Гр. Л.Н. Толстого существует уже, как сообщает нам С.А. Венгеров, в каталоге Британского музея в Лондоне.
- Евгений Цабель. Граф Лев Николаевич Толстой. Литературно-биографический очерк (с 4-мя портретами в разные периоды жизни). Перевод с немецкого Владимира Григоровича. Киев, 1903.
Автор этой книги принадлежит к числу иностранных критиков, наиболее близко знакомых с нашей литературой, а вместе и наиболее компетентных ее ценителей. Русская литература привлекает ныне большой интерес европейской критики, но к этому интересу далеко не всегда присоединяется достаточное знание русской жизни и внутренних отношений литературы; г. Цабель является здесь приятным исключением, – и с знанием фактов соединяется у него художественное понимание.
Не будем останавливаться на биографии, где автор пользовался, между прочим, книгой Р. Лёвенфельда, и приводим два-три общих заключения о целом направлении писательской деятельности графа Толстого.
К числу писателей, имевших большое влияние на гр. Толстого, принадлежит Руссо. «Подобно автору «Новой Элоизы», и русский писатель – неутомимый борец против отчуждения от природы, к которому ведет современная жизнь; подобно Руссо и он требует, чтобы мы отказались от культуры со всеми ее пороками и вернулись к простоте жизни и простодушию. На вопрос, предложенный в 1749 г. дижонской академией, облагораживает или портит нравы развитие науки и искусств, Толстой не задумался бы ответить, совсем в духе Руссо, что мы должны отказаться именно от этой духовной деятельности и поставить на ее место простоту естественного состояния, ежели желаем быть счастливыми. Руссо выставил положение, что земля принадлежит всем и что все зло в мире в создано тем человеком, который впервые огородил поле, назвал его своим и нашел других достаточно простодушных для того, чтобы поверить ему: различая мое и твое, право собственности создало положительное право и явилось причиной всех споров, которые разрешались путем насилия. Толстой мог бы обеими руками подписаться под этим положением. У обоих одна и та же теория, что образование и собственность противоестественны; у обоих одинаковое отвращение к государству и его принудительным учреждениям. Подобно Руссо, Толстой издал свою исповедь, в которой нет недостатка в тяжких самообвинениях... Общим, наконец, для обоих является и то обстоятельство, что их глубокое стремление к естественности не соединено ни с каким определенным указанием пути и средств, которые могли бы доставить победу их взглядам, что оба они страдают обилием неясностей и односторонностей, что у них много бросающихся в глаза преувеличений, которые в свою очередь ведут к ненавистному для них отчуждению от природы, к противоестественности. Но именно эти противоречия послужили причиной огромного внимания, которое возбудил Толстой своими учениями: читатели увидели в них самих себя. К новому миросозерцанию стремились все; относительно практических вопросов все держались различных мнений. Если велико сходство между Толстым и Руссо, то не менее резко и различие между ними. <...> На стороне Толстого неизмеримое преимущество: русский писатель неуклонно стремился к тому, чтобы раз признанное истинным и хорошим испробовать прежде всего на самом себе и своем образе жизни; он истинно добрый и хороший человек, образцовый отец семейства, характер, готовый на самопожертвование» (стр. 144 – 145). <...>
В другом месте автор говорит: «Как бы высоко ни ценили мы Толстого, все-таки нельзя отрицать, что тот идеал человечности, который он создал себе и к осуществлению которого стремится с неутомимым рвением, остается типическим воздушным замком. Он хочет возвратиться к простоте крестьянина и все-таки остается человеком знатного происхождения, человеком напряженного духовного труда. Он резко критикует уродливые порождения нашей культуры, недостатки нашего хозяйственного строя; но у него нельзя найти ни одного ясного и убедительного слова, каким путем можно улучшить наше положение. Если даже для себя лично он не находит полного разрешения этой проблемы, которою он занимается вот уже столько лет, то тем менее может служить это рецептом для семьи, народа и всего человечества. Он с презрением говорит о ступенях нашего культурного развития и забывает при этом, что сам-то он достиг той высоты человечности, на которой он стоит, только благодаря этим ступеням. Чиста и истинна его любовь к людям, эта прекраснейшая черта во всей его системе философского мистицизма» <...>
Автор упоминает здесь о ревностной деятельности гр. Толстого и всего семейства во время голодных годов. <…>
«Оборотной стороной являются его односторонность и сбивчивость суждений; и в этом случае его влияние на неспособную к мышлению толпу разрушительно и опасно; его фантастические понятия и требования смешиваются с идеями самого дикого коммунизма. Культурное богатство, приобретенное бесконечным, тягостным трудом тысячелетий, потребовавшее неисчислимых и действительных жертв, должно быть, по мнению Толстого, отброшено как ненужное; его место должно занять что-то такое, чего он даже назвать не может: ведь христианская любовь к ближним, показное терпение болезней и нужды, скромное единение с природой, отрешение от всех страстных побуждений в сношении полов, высшая простота и отсутствие потребностей – такого рода вещи, что, если бы вообще они стоили чего-нибудь в этой форме, они не родятся сами собой из земли – нужно как-нибудь подготовить к ним человечество; и, конечно, не любовь и терпение могут быть такой школой. <...> «То, что дал нам Толстой как философ-моралист, во многих отношениях сомнительного качества; между тем понижение его литературной деятельности, без всякого сомнения, является огромной потерей для мира» (стр. 174 – 176).
Отношение гр. Толстого к искусству Цабель находит «удивительным, прямо невероятным». Общий характер его философски-мистического учения Цабель изображает так: «С точки зрения Толстого, человечество представляется нам единой семьей, где не ведают зла, все равны, каждый сам зарабатывает себе кусок хлеба, ведет угодную Богу жизнь, живет просто и в общении с природой и сейчас же делится избытком со своими ближними. В это блаженное царство хочет вести нас Толстой; но мы не знаем дороги, боимся споткнуться на узкой тропинке» <...>
Таким образом, немецкий критик, ставящий чрезвычайно высоко художественное творчество гр. Толстого, с великим недоверием относится к его «философскому мистицизму» и его планам преобразовать жизнь человечества. Последние слова свидетельствуют, что и к проповедничеству гр. Толстого он относится с великим почтением, – только «робко» и «тревожно» спрашивает: куда же идти приказывает вождь? <...>
Деятельность гр. Толстого представляет вообще очень сложный вопрос, – нам кажется, однако, что едва ли есть много людей, которые «робко» и «тревожно» идут за вождем, куда бы он ни вел. Те, кто идут, вероятно идут без тревог и недоумений, как бывает в слепой вере; гораздо большее число бывает более или менее поражено сильными нравственными запросами, но едва ли не охладевает к собственным требованиям гр. Толстого в виду именно «обилия неясностей и односторонностей», в виду «запутанности измышлений» писателя, в виду того, что он «не указывает, какие средства должны мы употребить, чтобы добиться лучших условий жизни», и что он «подобен строителю, который видит неудовлетворительное состояние своего замка и приказывает рабочим срыть его, но не имеет плана, по которому он будет возводить на развалинах новое, лучшее сооружение». <…>
Гр. Л. Толстой поставлен в особые условия в нашей литературе, окруженный, с одной стороны – величайшей популярностью, с другой стороны – очень определенной враждой; к сожалению, это особенное положение мешает до сих пор установиться беспристрастной критике его произведений «второй манеры», именно произведений его «философского мистицизма». До сих пор, по крайней мере, такая критика коснулась только немногих его произведений. За недостаточностью ее, книга Цабеля может представить и для русских читателей немалый интерес…
А.П.
