«Трубящие ангелы»

     Исключительное место в творчестве Рублева и во всей древнерусской живописи занимает образ трубящего ангела, возвещающего близость Страшного суда. Сама фигура отличается изяществом и легкостью и кажется парящей в пространстве. Художник повернул голову ангела в профиль, и это придает ему необычный в церковной живописи облик. В нем чувствуется возбуждение, на его устах — почти улыбка. Это единственный в своем роде образ в древнерусской живописи.

     Другой трубящий ангел сохранился хуже, однако вся его фигура едва ли не наиболее примечательна среди образов Рублева. И это не только потому, что она не фронтальна, но представлена в сложном повороте. Заслуживает внимания емкая силуэтная форма, в которой выражено очень много: и гибкость, и напряженность корпуса, и устойчивое положение ног, и обращенность к небу, и направление складок плаща к груди. Все это обрисовано одной могучей и широкой дугой, пересеченной по диагонали трубой и выставленной вперед ногой. Этот трубящий ангел — такая же находка художника, как полуфигура среднего ангела в «Троице».

     В идущих в рай праведниках и в трубящих ангелах много живого чувства, волнения, тревоги, мольбы, надежд и ожиданий, и потому так порывисты их движения, так красноречивы их взгляды. Наоборот, в фресках среднего нефа, в непосредственной близости от престола люди не ведают человеческих страстей и волнений. Трогательно падают на колени прародители, испрашивая милости человечеству. Над ними склоняются Мария и Креститель, исполненные того же чистого порыва, страстно взывающие к всесильному Вседержителю.

«Праведные жены»

     Более сдержанны праведные жены, и соответственно этому изменяется сам художественный язык. Фигуры почти неподвижны, в них нет признаков волнения — одно только сосредоточенное внимание. Стройные, вытянутые фигуры словно застыли в немом восхищении, в надежде на милость. Больше движения в их одеждах, чем в самих фигурах. В слитности всей толпы наглядно выражен эпический, всенародный характер сцены. Большинство лиц не могут быть названы красивыми. Но в этих простых русских женщинах, полных доверчивости и сердечной теплоты, есть неотразимое человеческое обаяние. Среди праведных жен выделяется одна голова за Екатериной с отпечатком целомудрия и душевного благородства.

     Две предпоследние женские головы особенно поражают не потому, что это портреты или что в них схвачен тип великорусской женщины. Две женские головы — это собирательный образ, почти эмблема неразлучной дружбы и единения двух сердец, какую знали и хранили как высокий дар Рублев и Даниил. Во владимирской фреске это духовное единение выражено одной мощной дугой, которой очерчены головные уборы женщин. Это обрамление лиц составляет такую же неотделимую часть характеров двух монахинь, как у Пьеро делла Франческа в лицах придворных дам царицы Савской. Не нарушая единодушия обеих женщин, Рублев дает почувствовать в одном из лиц больше тревоги, в другом — больше душевного спокойствия.

     В XIV веке весь западный мир был взволнован папской буллой, в которой утверждалось, будто даже святые и праведники, вплоть до Страшного суда, недостойны созерцания божества. Своим утверждением папская булла попирала достоинство не только святых, но и всех людей. Рублев не мог знать о разногласиях на иноверческом Западе. Если бы он принял в них участие, он встал бы на сторону противников папской буллы. И его апостолы Петр и Иоанн, и праведники, и жены, в сущности все увековеченные им в Успенском соборе люди, еще до свершения правосудия, выглядят так, точно они уже приобщены к небесному блаженству, точно их глазам раскрылось благо, и потому таким радостным и чистосердечным взглядом они взирают туда, где высится престол Вседержителя.