9. Европейский характер английского права (2)

В перспективе этих (и многих других) вековых связей вряд ли можно удивляться тому, что обширные ареалы английского права (в особенности контрактное право) ¹¹⁶ вдохновлялись и характеризовались идеями и концепциями, нормами и институтами, в той же мере сколь и общими интеллектуальными скрытыми тенденциями европейского ius commune, или же по крайней мере испытывали влияние этих последних. Временами это верно даже для доктрин, которые мы в общем рассматриваем как типично английские. Одним из примеров этого служит английская доктрина consideration (которая постулирует, что обещания являются обязывающими и подлежащими принудительному исполнению только в том случае, если они даны ввиду какого-либо встречного исполнения со стороны кредитора), поскольку эта доктрина представляется специфически английским вариантом средневековой доктрины causa¹¹⁷. То же самое можно сказать и о трасте (который был концептуализирован как таковой только в XIX в.). Большинство похожих на траст механизмов, которые столь долго существовали и в Англии и на Континенте, в определенной мере находились в зависимости от римского права. Само римское право не развило траст как абстрактное понятие фидуциарного характера, но ему знаком фидуциарный институт (fideicommissum) и фидуциарная должность (tutor). Таким образом, именно оно создавало импульсы и примеры для функционирования траста и для моделирования роли доверительного собственника (trustee), и стимулировало позднейшее правовое развитие по обе стороны Канала¹¹⁸. Конечно, часто римские импульсы приводили к достаточно неримским результатам¹¹⁹. Классический римский юрист был бы очень удивлен доктриной ответственности за действия третьих лиц (vicarious liability), которая была создана на крайне слабых римско-правовых основаниях в Англии, также как в континентальной юриспруденции, но которой, тем не менее, удалось стать одной из базовых черт структурного характера в европейском частном праве¹²⁰. В качестве другого примера можно упомянуть самый знаменитый из числа так называемых "коронационных казусов"(coronation cases):"В этом случае первостепенным вопросом является объем применения в английском праве принципа римского права, который был принят и задействован во многих английских судебных решениях"¹²¹. Этот принцип, который дал отправную точку для рассуждений, представляет собой норму гражданского права debitor speciei liberatur casuali interitu rei ¹²² - должник свободен от своей обязанности передать объект, если тот был уничтожен без какой-либо вины с его стороны. Примерно в середине XIX в. английские судьи начали вычитывать это правило в соглашениях сторон¹²³. С этой целью они воспользовались конструкцией, которая также происходила из римского права: введением (по умолчанию) резолютивного условия¹²⁴. Как следствие, однако, договор в целом приходилось рассматривать как расторгнутый в случае исполнения условия (то есть когда объект договора был уничтожен). Затем этот принцип был распространен на случаи, при которых исполнение не являлось невозможным, но в которых просто утратила смысл та цель, ради достижения которой стороны вступили в договорные отношения. Именно это произошло в случае с тем верным роялистом, который снял квартиру на маршруте запланированной коронационной процессии короля Эдуарда VII, но затем эту процессию вынуждены были отменить из-за того, что у монарха случился перитонит. Должна ли быть уплачена тем не менее арендная плата? Вохан Вильямс в протоколах палаты лордов, опираясь на римское право, ответил на этот вопрос отрицательно. Мы сегодня обращаемся в подобных случаях к "доктрине тщетности договора"(doctrine of frustration of contract). Она функционально соответствует цивилистической доктрине clausula rebus sic stantibus¹²⁵, которая также была построена из материалов римского права, хотя как таковая римлянам была неизвестна:договор не подлежит исполнению, если имело место фундаментальное изменение тех обстоятельств, которые имели решающее значение для его заключения.

Еще одной темой, в рамках которой английский и континентальный подходы обычно рассматриваются как диаметрально противоположные, является толкование законодательства. Прозаичный и педантичный культ строгого буквализма, превалирующий в Англии, неблагоприятно контрастирует с более зрелыми методами интерпретации, фокусирующейся на цели закона, которая практикуется в таких странах, как Франция или Германия. Однако, эта точка зрения базируется на искаженной перспективе, в которой отдельные фазы в развитии юридической методологии берутся для того, чтобы представлять его целиком¹²⁶. Это развитие на протяжении многих столетий характеризовалось свободным и гибким подходом, который отличался взаимодействием с юридическими максимами (regulae iuris), что имело целью "охватить силу и направленность закона, скорее чем цепляться за его слова"¹²⁷, и который в конечном счете базировался на справедливости (aequitas) и общей пользе (publica utilitas) ¹²⁸. Это истинно не только для континентальной юриспруденции, но также и для Англии, где период начиная со Средних веков и вплоть до первой трети XIX в. может быть описан как эпоха расширительного толкования, базирующегося на понятии справедливости¹²⁹. Суды пользовались широким кругом правовых максим, которые предназначались для отыскания "внутреннего смысла" права, и направляющей силой для них была "справедливость закона", которая могла превалировать даже над его словами. Это был цивилистический (то есть континентальный) подход. Cessante ratione legis cessat lex ipsa; odiosa sunt restringenda; summum ius summa iniuria; ut res magis valeat quam pereat; optimus legum interpres consuetudo; exempla illustrant non restringunt legem; talis interpretatio in ambiguis semper fienda est, ut evitetur inconveniens et absurdum; expressio unius est exclusio alterius: все эти и многие другие максимы были взяты из цивилистической литературы¹³⁰. Правило statuta sunt stricte interpretanda (или sunt stricti iuris) применялось в Англии к законам, частично отменявшим действие common law, тем же путем, как оно применялось в средневековой Италии или в ранний период Нового времени в Германии в отношении законов, противоречивших ius commune¹³¹. Метафоры тела и души, или скорлупы и ядра, использованные Эдмундом Плоуденом для описания отношений между буквой закона и его смыслом и целью¹³², эксплуатировались снова и снова в континентальной юридической литературе еще со дней появления Decretum Gratiani¹³³.[133] "Справедливость закона" (equity of the statute) происходит из средневекового понятия aequitas, которое, в свою очередь, в конечном итоге базировалось на "Никомаховой этике" Аристотеля¹³⁴. Блэкстоун в своих Комментариях представляет некую выжимку из соответствующей главы об интерпретации законов в современном ему переводе труда Пуффендорфа De iure naturae et gentium¹³⁵. Даже цивилистические доктрины, такие как различие между interpretatio extensiva, restrictiva и declarativa были приняты в Англии. Таким образом, не будет преувеличением утверждение, что в том, что касается интерпретации законодательства, Англия на протяжении многих веков была провинцией ius commune¹³⁶. В Германии за эпохой расширительного толкования последовала эра строгого буквализма. Знаменитые запреты, направленные против интерпретации, развития, и комментирования кодексов эпохи Просвещения, введенные в действие в XVIII в., остаются последними памятниками идеологии, пытающейся полностью обессилить судей (также как академических правоведов) ¹³⁷. Та же перемена случилась в Англии, но примерно 50 лет спустя¹³⁸. Теперь судьи стали рассматривать себя как "филологов высшего порядка"¹³⁹, и предпочитали скорее быть "обвиненными в некоторой предвзятости в пользу буквы закона, чем установить или же санкционировать неопределенные притязания с тем, чтобы отбросить ее в угоду какой-то высшей интерпретации"¹⁴⁰. Это нашло отражение в выдвинувшейся доктрине stare decisis (также исторически гораздо менее укоренившейся в Англии, чем общепринято считать) ¹⁴¹, и уходящей корнями в ту же идеологическую почву. Сегодня, однако, суды в Англии уже перевернули эту страницу¹⁴². Примерно с середины XX века имело место движение от чисто буквальной к целеполагающей интерпретации положений законодательства. Тот же методологический сдвиг проявился в Германии примерно на исходе века. Таким образом, мы видим примечательное совпадение моделей мышления¹⁴³, однако, это то совпадение, которое просто восстанавливает интеллектуальное единство базирующееся на общей юридической традиции.